Том 3. Повести, рассказы и пьесы 1908-1910 - Леонид Андреев

Петя. Фу, чтоб тебя черт!.. Извините, пожалуйста, я, кажется, не туда. Нины Павловны здесь нет? Мне показалось, извините, пожалуйста.

Бабушка молчит и снова вяжет. Голос от двери гимназиста Померанцева, мрачного товарища Пети.

Померанцев. Петя, оставь!

Петя. Я её пригласил на третью кадриль, извините, пожалуйста, я вижу, что тут её нет… До свидания!

Так же быстро уходит и слышно у двери, как оба гимназиста хохочут.

Александра Павловна. Как он меня напугал, я уж Бог знает что подумала. Ох, надо собираться! Скажу Феде, что больше корсета носить не стану, боюсь повредить ребёнку. Ведь не разлюбит? (Тихо смеётся.) Зато я ему непременно мальчика рожу. Чувствую я это. Когда женщина беременна мальчиком, то у неё должны быть минуты такой глубокой задумчивости, такой глубокой задумчивости… Вот как у меня иногда. В сущности, я совершенно понимаю Федю, почему он не любит девочек и так хочет мальчика. Ну, что такое мы, девочки?..

У двери голос Федора Ивановича: «Осторожней, Анфиса Павловна, тут ступеньки».

Александра Павловна (испуганно). Ах, Господи, Федя!

Прячется за ширмы. Очень быстро, сильно взволнованная, входит Анфиса Павловна; за нею, словно настигая её, крупно шагает Федор Иванович. Потому ли, что дальше идти некуда, потому ли, что она какой-нибудь защиты, Анфиса останавливается у самого кресла, держится за спинку кресла. Разговор отрывистый, дышать трудно, смотрят друг на друга почти с ненавистью.

Анфиса. Я не хочу слышать.

Федор Иванович. Я должен сказать.

Анфиса. Я не хочу слышать. Оставьте! Бабушка…

Федор Иванович. Она не слышит. Я должен сказать. Я не могу! Во всем доме нет места, где бы я мог. Послушайте!

Анфиса. Я не хочу.

Федор Иванович. Я не могу. Вы делаете нарочно, чтобы измучить меня. Вы уходите, прячетесь. Я вас ищу во всех тёмных углах. Я сейчас без шапки бегал по саду, по колена в снегу, и звал. Зачем это?

Анфиса. Я была в гостиной.

Федор Иванович (гневно). Да, в гостиной, сидела в углу — с этим ничтожеством — улыбалась ему, а я её искал — по колена в снегу. Это вы делаете нарочно, вы хотите измучить меня!

Анфиса. Вас? Но при чем же вы здесь? Какое вы имеете отношение к тому, что я делаю? Опомнитесь, Федор Иванович. И я вовсе сидела не в углу…

Федор Иванович. Нет, в углу! Боже, зачем и ещё лжёте?

Анфиса. Федор Иванович…

Федор Иванович. Ну, ладно, ну, простите. Я говорю глупости. Но я так измучен! (Садится.) У меня ещё и сейчас дрожат колена. Простите. Но больше я не могу. Я люблю…

Анфиса (быстро). Вы любите жену.

Федор Иванович (удивлённо). Жену?

Анфиса. Да. Вы сами говорили это. Вы помните? Вы были с нею так нежны, я так рада этому… Бедная Саша!

Федор Иванович (все так же удивлённо). Я с нею нежен? Разве? Это правда? Да, да, может быть, — но вы не понимаете? Вы, умная такая. Я нежен с ней, потому что люблю вас; свою любовь к вам я назвал иным именем… Только для вашей ласковой улыбки, только для того, чтобы на мне остановился с ласкою ваш взор, я готов любить её, другую, третью! Что за вздор!

Анфиса. Молчите. Я не хочу! Пустите меня. И были равнодушны ко мне, и вы говорили, что даже женщины во мне не видите.

Федор Иванович. Это неправда.

Анфиса. Так зачем же вы говорили неправду?

Федор Иванович. Не знаю. Но это неправда. Вы даёте… Вы знаете один мой маленький ужас, который становится теперь таким большим? Это может быть только в церкви, да, только в церкви. И, вероятно, многие из нас испытывают это, но молчат. Тогда, на моей свадьбе, я ведь видел вас впервые. На мне уже был венец, жена — жена моя, невеста, не знаю, кто она тогда была, на ней также был венец — улыбнулась кому-то и шепнула: «Смотри, приехала Анфиса, как я рада!» И я взглянул, и я тут же подумал, даю вам в этом честное слово, и я тут же подумал — почему я женюсь на этой, а не на той? Потом забыл, а теперь вспомнил.

Анфиса. Мне кажется… кажется, я почувствовала это. Впрочем, это неправда!

Федор Иванович. Зачем вы пришли так поздно?

Анфиса. Пустите меня. Где Саша?

Федор Иванович. Зачем вы пришли так поздно?

Анфиса (твёрдо). Пропустите меня, Федор Иванович. (Спокойно проходит, задев его платьем, останавливается и говорит в полоборота.) Все это неправда, голубчик. Я вас понимаю, вы ошиблись. Благодарность к врачу вы приняли за любовь и уже начинаете мучиться здоровьем, но это пройдёт. Вы будете любить Сашу, вы сейчас любите её, а я завтра — уеду.

Федор Иванович. Уедете? Оставите меня одного?

Анфиса. При чем здесь вы? Я уеду, потому что мне надо ехать, потому что я устала, соскучилась, потому что надоел, наконец, ваш город, ваш Татаринов, вся ваша жизнь. При чем здесь вы?

Федор Иванович. Уедете теперь, теперь, когда все оставили меня, — теперь? Вы забыли, вы, наверно, забыли, что делается вокруг меня, иначе вы, великодушная, не сказали бы. Вы видели сегодня провалы: пустые места — там должны были находиться мои друзья. И их нет — они ушли.

Анфиса. Вы сами оттолкнули их.

Федор Иванович. Ах, оставьте! Это должно было случиться. Я не могу вместиться в ту щель, которую они оставили мне. Я не могу!

Анфиса. Вы оскорбили их.

Федор Иванович. Я не виноват! У тех, кто хочет много, свои законы. Я не виноват. Но все же мне больно, и мне их жаль… и одиночество пьёт мою кровь. Помоги мне, Анфиса! Ты так же одинока — помоги мне, Анфиса! Дай, чтобы в моей руке я почувствовал другую, сильную, смелую, правдивую руку. Дай! (Хватает Анфису за руку.) Анфиса. Оставьте меня! (Вырывает руку.) Что с вами сделалось, Федор Иванович? Вы стали… грубы.

Федор Иванович. Я люблю вас.

Анфиса. Нет, вы просто стали грубы. Ещё вчера… такой мягкий… благородный… вы показались близки мне, как женщина. Ведь вы плакали вчера, когда я играла… Да, да, как женщина.

Федор Иванович. Я плакал от любви к тебе, Анфиса, а сегодня… Ах, Боже мой! Без шапки, по колена в снегу, я бегал и звал её — звал её, — а она сидела там — в углу — с этим ничтожеством. Как вы смели!

Анфиса. Вы становитесь неприличны, Федор Иванович! Я завтра уезжаю.

Федор Иванович. Скажи мне: да. Выйди к ним ко всем и скажи, что любишь меня.

Анфиса. Завтра я уезжаю.

Федор Иванович. А я один?

Анфиса. С вами останется жена.

Федор Иванович. Плохая шутка, Анфиса Павловна.

Анфиса (гневно). Ах, Боже мой! Да поймите же вы, что я просто, что я просто — не люблю вас.

Федор Иванович (устало и покорно). Да? Так вот как, значит. Хорошо! Ну, так уходите же — чего же стоите, разве вы не все сказали? Что вы так смотрите на меня — я вам противен? Быть может, жалок? Ну? Разве вы не все сказали?

Анфиса (коротко). Все.

Быстро уходит. Федор Иванович несколько раз проходит по комнате, останавливается, думает о чем-то, сально вздыхает и, окинув комнату быстрым взглядом опомнившегося человека, хочет уходить. Но вспоминает — и, подойдя к самому креслу бабушки, продолжительно и строго грозит ей пальцем.

Федор Иванович. Молчи.

Спицы в руках бабушки заметно дрожат. Федор Иванович уходит. Из-за ширмы появляется бледная, растерянная Александра Павловна, торопливо застёгивает крючки на лифе и как-то нелепо, словно слепая, тычется в углы.

Александра Павловна. Ах, Боже мой! Что же это, бабушка. Как же мне быть, если он догадается, я была здесь и все слышала. Что я ему скажу? Он не поверит; что я нечаянно. Молчи, бабушка, молчи! Бабушка, милая бабушка, у меня ноги подгибаются, я упаду сейчас, бабушка…

Вбегают очень весёлые Ниночка и гимназист Петя.

Ниночка. Саша, Саша, где ты? Тебя Федя ищет. Скорее, сейчас ужин!

Александра Павловна. Я только сейчас, я была в детской.

Ниночка. Уже скоро двенадцать!

Александра Павловна. Вот как, а я и не думала, что уже скоро двенадцать. Я была в детской. Вот как странно — уже скоро двенадцать.

Ниночка (удивлённо). Да что с тобой, Саша?

Александра Павловна. Я была в детской, что же может быть со мной; вот странно! Я все время была в детской.

Ниночка (берет её за руку). Идём, идём!