Выстрел в Опере - Лада Лузина

— Я говорил, — хрипло сказал Красавицкий. — Это слишком похоже на вечность, слишком похоже на крест. Разве тебе так тяжко со мной? — спросил он с сухой болью.

— Нет, Мир, вовсе нет! — вскинулась Маша. — Я не знаю, как я без тебя… Я без тебя б даже в Башню не поднялась. Если бы не ты… я… Я хотела как лучше!

— Прежде чем сделать как лучше, подумай, а кому от этого станет лучше? — сказала белая кошка.

— К-а-а-а! — На бесперильном балконе Башни сидел черный ворон, спрашивая позволения войти.

— Заходи, — пригласила его Ковалева.

Она обрадовалась появлению Демона.

Мир отступил. Ночноглазый брюнет шагнул в круг комнаты. В руках у него был конверт из темной матовой бумаги.

— Это документы, — протянул он его Киевице. — Как и просила Екатерина Михайловна, я оформил ее вдовой, а вас ее двоюродной сестрой. И выхлопотал вам потомственное дворянство и титул…

— Поддельный?

— Обижаете, Мария Владимировна. Я сам своею рукой внес ваши фамилии в реестр еще в 1753 году.

— А-а… А как там Акнир?

— Ее поступки больше не имеют значения. Вы меняете ход истории, и ваша война с Наследницей, Суд, вы сами и наш нынешний разговор — канут в Лету. И я, и Василиса Андреевна, и дочь Кылыны — все мы никогда не узнаем, что вы существовали, и будем считать пророчество о Трех несбывшимся.

— Ты тоже забудешь меня? — поникла Маша.

— Я не буду знать, что вы были. Вы не появитесь на свет, вас не будет. А мы знаем лишь то, что есть, — сказал он.

Он повторил ее слова. Просто повторил то, что она знала и так. Почему же это показалось ей вдруг таким печальным?

— Потому что вы человек, — сказал Демон.

— Видишь, — Маша опустила глаза, — ты был слишком высокого мнения обо мне. Город пожертвовал не тобою, а мной. Я была нужна ему лишь для Отмены. Я пробыла Киевицей всего ничего.

— Вы все еще Киевица. — Его голос тянулся, сладкий, густой. — И минутная жалость к себе не должна затмевать тысячелетий. Я был непростительно низкого мнения о вас, Мария Владимировна. Вы измените мир. И сделать это могли только вы.

— Я?

Увещевающий Демон был умиротворяюще-мягким, как тянущаяся струя золотистого меда. Демон был странно похож на светлый июльский — Машин последний день.

И странно не похож на себя.

— Но я ничего не сделала. Я только испортила…

— Только благодаря вашей вере — огромной, несокрушимой, непостижимой вере в существованье добра — история развернется на 90 градусов. Только неотразимость вашей веры вынудила прочих… Вы поймете позже. Не смею больше задерживать вас. Ваше время истекает, а у вас наверняка множество дел. Прощайте же, несбывшееся пророчество. — В его голосе была странная печаль — прозрачная, спокойная. Необъяснимая.

Стоящий по левую руку был странно похожим на Мира!

Демон тоже прощался с ней.

«Нет, — клацнуло в мозгу, — он просит у меня прощенья. За что?

Почему он такой? Такой… медоточивый. Какой-то подвох…»

Еще-Киевица покосилась на Весы.

Но Весы не разделили ее подозрений, демонстрируя абсолютное довольство происходящим, бывшим, по их мнению, почти-Истиной Равновесия.

— Почему ты смотришь на меня так? Так… Ты теперь все время так на меня смотришь…

— Прощай.

Ворон вылетел в окно. В Машу влетело сомнение.

— Пробыв Киевицей хотя бы месяца три, вы поймете: неисповедимы пути Господни, — нравоучительно сказала Белладонна.

— Вот только трех месяцев для меня не будет, — вздохнула еще-Киевица. — Сегодня — последний день.

— Именно поэтому вы так и не поняли то, что я вам сказала, — мурлыкнула кошка и безмятежно почесала себя левой задней под подбородком.

* * *

31 августа, в шесть вечера по 1911 году высокий молодой человек с седой головой ступил лакированным ботинком на открытую, заросшую диким виноградом веранду «kawiarn'и» на Фундуклеевской и занял столик у входа, за кадкой с олеандрами.

— Дмитрий! — окликнула его незнакомая Маше знакомая Мити. — Идите к нам!

Богров присоединился к компании.

«Он ее не замечает», — удовлетворенно подумала Чуб.

«Он ее не замечает! — испуганно подумала Маша минут пять спустя. — Отчего?»

В польской кофейне Катю заметили все.

Стараясь не выходить за рамки приличий, посетители бросали исполненные жадной любознательности взгляды на незнакомку в широкополой шляпе, с траурными, склонившимися страусовыми перьями. Случайно скользнувшие взором прохожие вздрагивали, расширяли глаза. За деревянным огражденьем террасы прилепилась маленькая гимназистка, — не смея переступить порог, она восторженно взирала на невероятную Катю из-за раскидистой пальмы.

Изумительно красивая дама в черной одежде сидела за столиком совершенно одна, в шляпе, воплотившей в себе всю феминную сущность Модерна, когда женщины стали занимать больше места, расчищая себе пространство одним широким размахом шляпных полей.

Сидела застывше-неподвижно, порождая в душах людей, почитавших поэтов властителями своих душ, таинственно-тягучие строки первого поэта века из серебра.

И медленно пройдя меж пьяными,Всегда без спутников, одна,Дыша духами и туманами,Она садится у окна.И веют древними поверьямиЕе упругие шелка,И шляпа с траурными перьями,И в кольцах узкая рука…

— Он ее не замечает, — выждав десять минут, сказал Красавицкий. — Он что, слепой?

«Мама, — поняла Маша, — слепой! Он без пенсне. И близорукий. Он ничего не видит. Только то, что у него прямо под носом».

Пенсне в черепаховой оправе покачивалось на черном шнурке, сливавшемся с парадной чернотой его фрака.

«Как, интересно, он собирался увидеть „какой-нибудь знак“? Ждал, что Господь подсунет ему его прямо под нос?»

«Мне доставит огромное удовольствие смотреть, как, по свойственной вам слепоте, вы безуспешно стараетесь сыскать то, что лежит прямо под носом».

На миг весь их слепой людской род вызвал у Маши чувство протеста.

Однако возможность смотреть, как, по свойственной ему слепоте, Митя не может отыскать то, от чего зависит жизнь пятидесяти миллионов людей, вряд ли могла доставить ей удовольствие. Стремительно перерыв память, наполненную, как кошелка, сведениями о близоруком убийце, студентка отыскала подходящий для употребления факт и поискала глазами сидящую поодаль Дашу:

«Лучше бы это сделала она».

Но их «Мата Хари», прячущаяся от недавнего «гостя» под пегой дымкой вуали, была фигурой засвеченной. «Рать», способная превратить Машу в подобие Даши, — была запретным плодом. А Мир, способный на все, — был неподходящего пола.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});