Наследница солёной воды - Кэссиди Кларк

и принц рассмеялся.

— Боги, разве я этого не знаю. И Солейл тоже.

Элиас повёл плечами, насколько мог, избегая взгляда принца, пытаясь подавить щемящую боль в груди.

— Ты не знаешь, о чём говоришь.

— Я знаю, что она любит тебя. Я знаю, ты любишь её.

— Мы боевые товарищи. Любовь — это обязательное условие.

— Но ты влюблен в неё.

Элиасу нечего было на это сказать. Признавать это казалось неправильным. Отрицать это было ещё хуже.

Глаза Каллиаса сузились.

— Она знает?

Боги, зачем он вообще об этом говорил? Принцу Атласа, из всех людей?

— Нет, — ответил он, наконец. — Я пытался… я думал о… но теперь слишком поздно. В этом нет смысла.

Каллиас усмехнулся, вскакивая на ноги и ударяя кулаком по решётке Элиаса.

— Дерьмо чайки.

— Что?

— Эли… крестьянин… как бы то ни было, — сказал он, — ты ещё не умер?

Элиас указал подбородком на своё голое, почерневшее плечо.

— С таким же успехом мог бы быть.

— Нет, это не то, о чём я спрашивал. Ты уже мёртв?

Элиас проглотил свои протесты. Он спорил сам с собой миллион и один раз после бала и был ничуть не ближе к тому, чтобы успокоиться из-за своего ответа. Не говоря ей, он причинял боль себе; сказав ей, он причинил бы боль ей. И когда дело доходило до этого, он всегда предпочитал свою боль её, но… это тоже казалось не совсем правильным.

— Нет, — сказал он. — Но буду, скоро. И насколько справедливо сказать ей сейчас? Как это справедливо: набраться храбрости, когда уже чертовски поздно?

Каллиас прислонился к решётке лбом, чтобы не упасть. Его глаза впились в Элиаса, как две грозы, надвигающиеся с молниями и неприятностями.

— Храбрость никогда не опаздывает. Ты всегда можешь выбрать быть храбрее и лучше, чем ты был. И из того, что я знаю о Солейл… о Сорен… она уважала бы твою храбрость больше, чем твой страх. Даже если это произойдёт на твоём смертном одре.

— Но это причинит ей боль.

— Да. Но она заслуживает знать. Ты не можешь решать, что она не может принять — мы только что усвоили этот урок, и усвоили его с большим трудом. Кроме того, что, если ей тоже есть что сказать? Несправедливо с твоей стороны лишать её этой возможности. Вам двоим нужно откровенно поговорить, и сделать это нужно как можно скорее. Нехорошо умирать с секретами. Это отягощает душу.

Элиас в шоке уставился на него.

— Чёрт возьми, Каллиас, ты действительно умнее, когда пьян?

Каллиас фыркнул, выдавив полуулыбку.

— Боги, я очень надеюсь, что нет.

Элиас ненавидел смешок, сорвавшийся с его губ, как прошёптанное слово предателя. Он ненавидел то, что принц был совершенно, раздражающе прав.

— Могу я спросить тебя кое о чём?

— Почему нет? У меня такое хорошее настроение.

— Твоё кольцо.

При этих словах принц напрягся и правой рукой накрыл левую.

— Я вижу, что теперь на нём есть символ.

— На меня претендовали, — сказал он. — Я уезжаю через три недели.

— Почему?

Каллиас медленно моргнул, глядя на него, как будто не мог понять даже одного простого слова.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты же не хочешь. Так почему же ты согласился?

— Я… это не вопрос согласия. Это традиция, и это важно, Атласу нужно больше оружия…

— И ты готов продать себя за груду стали? Ты настолько мало себя ценишь?

Каллиас выпрямился, фиксируя спину; поза принца, поза воина.

— Я готов сделать всё, что в моих силах, для моего королевства.

Элиас окинул его долгим взглядом.

Он не должен утруждать себя тем, чтобы помогать ему. Его не должно волновать, что Каллиас думает, что он всего лишь мешок с монетами, который можно перебрасывать из одного королевства в другое. Но он сказал:

— Я видел тебя с твоими людьми. Я видел, как ты последние несколько недель неустанно работал, чтобы обеспечить их безопасность, в то время как остальные члены твоей семьи были заняты планированием вечеринок и игрой в карты в тавернах.

Каллиас нахмурился ещё сильнее.

— Подожди, кто играл в азартные игры?..

— … и я ничего не знаю об этом королевстве, — продолжал Элиас, — но я знаю вот что: ты стоишь бесконечно больше для своего королевства как человек в нём, чем как принц отдельно от него. И если ты действительно любишь свой народ, ты будешь бороться за то, что им нужно, а не за то, что, по мнению твоей матери, им нужно.

Лицо Каллиаса вытянулось в раздумьях, а затем посуровело. Он оттолкнулся от решётки и отошёл, проводя рукой по волосам.

— Ты просто пытаешься удержать нас от союза с королевством, чьё оружие могло бы положить конец этой войне.

— Одна из наших принцесс была лично отдана в ученики артемисианскому оружейнику задолго до того, как вам пришла в голову идея союза. Мне всё равно, в каком королевстве живёт твоя жалкая задница. Слушай, я говорю тебе то, что вижу, и вижу принца, чьё сердце не сможет жить нигде, кроме как здесь. Я ошибаюсь?

Каллиас уставился на него. Таращился на него. И потом сглотнул, у него пересохло горло.

— Нет, — тихо признал он, опускаясь обратно на влажную поверхность, не обращая внимания на оставшийся ил и солёную воду.

На этот раз он всем своим весом прислонился к решётке, наклонив голову так, чтобы одним глазом смотреть на Элиаса, изнеможение, похожее на маскарадную маску, было вокруг глаз.

— Не ошибаешься. Но я ничего не могу сделать. Слишком поздно, чтобы остановить это сейчас.

Элиас приподнял одну бровь.

— Один очень мудрый пьяница однажды сказал мне, что набраться храбрости никогда не поздно. Ты уже мёртв, Каллиас?

Ухмылка принца была кривой, раздражённой.

— Только внутри.

— Забавно. Тогда я бы сказал, что у тебя есть три недели, чтобы набраться храбрости.

Каллиас долго молчал, так долго, что Элиас собирался сказать что-то ещё, задать другой вопрос, как вдруг громкий, раскатистый храп раздался от парня, прислонившегося спиной к тюремной решетке.

Элиас немного расслабился, позволив себе податься вперёд, цепи на его запястьях впились, когда он качнулся ещё немного вперёд.

Каллиас был прав. С его стороны было нечестно делать выбор Сорен за неё. Но произнести эти слова вслух… вдохнуть в них жизнь…

Может быть, она смогла бы вынести это, иметь это, а потом так быстро потерять. Но он не знал, сможет ли.

— Я хочу жениться на твоей сестре.

Слова обжигали его язык, когда он озвучивал их, обжигая невозможностью такого желания. Он никогда не осмеливался шептать эти слова вслух. Так что, чтобы это вышло сейчас,