Против ветра - Дж. Фридман

— У меня руки связаны, Уилл. Как бы мне этого не хотелось, я не могу сразу снять все обвинения. Госпожа Гомес говорит, что раньше лгала, может, так оно и было, но здесь одно ее заявление противоречит другому, а вы знаете, что при сложившихся обстоятельствах принято считать, что такие показания носят субъективный характер и не могут служить юридическим основанием для пересмотра уже вынесенного приговора, во всяком случае, без назначения повторного судебного разбирательства. То же самое относится и к показаниям доктора Шугармэна, несмотря на то что я им искренне верю.

— А как насчет фальсификации больничных документов?

— Это отдельный вопрос. — Он поворачивается к Робертсону. — Надеюсь, власти позаботятся о том, чтобы он был тщательнейшим образом расследован.

— Мы уже занимаемся этим, Ваша честь.

— И чем скорее вы это сделаете, тем лучше! — обрывает его Мартинес. Всем своим видом он показывает, что его сочувствие на нашей стороне, но закон есть закон.

— У меня связаны руки, — повторяет он. — Если только обвинение по собственной инициативе не откажется от предъявленных обвинений, — с умыслом говорит он.

— Об этом не может быть и речи, Ваша честь! — Поборник справедливости в своем репертуаре.

Мартинес пытается что-то сделать, надо отдать ему должное. Если уж признавать свои ошибки, то лучше поздно, чем никогда.

Он переводит взгляд на список свидетелей с нашей стороны.

— Я вижу, в списке осталась только одна фамилия. Скотт Рэй…

— Да, Ваша честь.

— А его показания будут иметь отношение к тому, что самым непосредственным образом касается обстоятельств данного дела? В противном случае, как мне представляется, уже достаточно информации для того, чтобы принять окончательное решение.

— По-моему, вы найдете, что этот свидетель сумеет пролить свет на обстоятельства дела, Ваша честь.

— Ну что ж, послушаем, что он скажет.

9

— Вызовите для дачи свидетельских показаний Скотта Рэя.

Он выступает вперед, красавчик, которого даже не знаешь, как и назвать — то ли хулиганом, то ли малым, помешавшимся на любви к Богу. На нем фирменный, новый, с иголочки костюм.

Робертсон окидывает свидетеля взглядом. Он не знает, кто такой Скотт Рэй, но не станет тратить время на то, чтобы это выяснить.

Что ж, пусть попробует. Когда он узнает, что к чему, все будет уже кончено.

Скотт Рэй торжественно присягает говорить только правду. Да поможет ему Бог!

Я подхожу ближе к свидетелю.

— Господин Рэй, не могли бы вы рассказать, где были и что делали в ту ночь, когда убили Ричарда Бартлесса?

10

Это было не то за два, не то за три дня до убийства. Его путь пролегал с самого юга страны через Западный Техас, затем Лаббок, Мьюл-Шу, потом он въехал на территорию Нью-Мексико у Кловиса, где в свое время Бадди Холли и группа «Крикетс» записывали такие вещи, как «И настанет тот день» и «Пегги-Сью» в студии Нормана Петти. Бадди Холли, да, этот парень был, черт возьми, настоящим гением в музыке, ничего не скажешь.

Отклонившись там в сторону от маршрута, он заехал почтить это местечко, словно святыню, думая, что и сам вполне мог бы оказаться на месте Бадди Холли, если бы обстоятельства сложились поудачнее. Вот так всегда с ним и бывает: если удача и повернется лицом, то слишком поздно и не совсем так, как нужно бы.

Сначала он хотел доехать до Денвера и подыскать какую-нибудь приличную работенку, малость остыть от того, что он только и делал, что трахал баб да торговал из-под полы наркотиками; в конце концов, из-за этого дерьма раньше времени можно и в ящик сыграть, если время от времени не отдыхать. Но вышла из строя машина, она сломалась уже в тот день, когда он ее купил, и с тех пор то и дело ломалась; драндулет какой-то, стоило дилеру, черт бы его побрал, завидеть его, как он постарался всучить ему самое дерьмо. Так всегда и бывает, только поверишь людям на слово, как они тебя обведут вокруг пальца и спасибо не скажут! Сев за руль, он кое-как выехал на окраину Санта-Фе, а потом мотор окончательно заглох, машина окончательно встала, хоть оставляй ее воронью на растерзание! Он принялся было голосовать, но водители все как один проезжали мимо, и пришлось в самую жару, когда пыли кругом — тьма-тьмущая, четыре мили до города переть на своих двоих.

На автопилоте он дотянул до шикарного бара, где собираются гомики, и, зайдя в туалет, принялся за работу. К закрытию бара, заперев сортир изнутри, он уже имел на своем счету полдюжины несчастных педиков, сделавших ему минет; за сеанс он брал с каждого по пятнадцать баксов (член вставал у него всякий раз как по команде, независимо от того, как часто ему приходилось кончать, для него это было в порядке вещей, как будто уже при рождении он занял у него такую позицию), а в довершение всего пошел следом за последним дружком, мужиком средних лет, на автостоянку позади бара, где напал на него и обобрал до нитки. Так легко, словно отнял конфетку у ребенка, а тот ублюдок даже не просек, что к чему. Вернувшись обратно, он имел в кармане примерно триста долларов и пачку кредитных карточек, которые использовал, чтобы взять напрокат машину (он бросит ее на улице, когда почувствует, что пора сматываться), подыскать приличную комнату, обновить гардероб и, получив из уличного банкомата тысячу долларов в счет аванса, благополучно бросить в канализационную трубу эту пластмассовую карточку, которая теперь жгла ему руки: на этой чертовой штуке отпечатался его собственный тайный код, пока она, сложенная пополам, лежала у него в бумажнике, рядом с водительским удостоверением.

Главное правило, которое нужно соблюдать, имея дело с чужими кредитными карточками, — не жадничать. Как только попользовался, тут же от нее избавляйся, пока о пропаже не сообщили куда следует.

Заимев деньжата, обзаведясь сносной тачкой и шикарным прикидом с иголочки, на следующий вечер он отправляется уже в «Росинку», выискивая себе телку на ночь. Никакой он не педик, черта с два, он ни за что на это не пойдет, хотя, если закрыть глаза, ощущение неплохое, такое впечатление, что ты, словно шлюха, трахаешься за деньги, делаешь свою работу. И тут вошел Ричард. «Привет, приятель, давай побалдеем!» — так примерно они и поздоровались, потому что было ясно, что они не такие, как вся остальная тусовка, которая обычно здесь пасется, чувствовалось, у него и у Ричарда есть класс, это было ясно с самого начала. У него водились деньжата, а если они у тебя водятся, то начинай их тратить — такой у него был девиз. Они вдвоем подцепили пару потаскух, взяли бутылку крепкой текилы, раздобыли пакетик классной травки (у Ричарда в здешних местах оказались хорошие знакомые, которые помогли в этом отношении) и на взятой им напрокат автомашине, пятицилиндровом «мустанге» с откидным верхом, заново выкрашенном черной краской, поехали в расположенный неподалеку мотель, кишащий тараканами, где Ричард остановился.

Вместе со своей шлюхой Скотт протрахался всю ночь напролет, покуривая травку, пользуясь стимуляторами, словом, все, как обычно. А вот у Ричарда дела сложились не так хорошо, наутро его потаскушка сказала подруге, что он так ни на что и не сподобился, был для этого слишком пьян и слишком накурился наркотиков. Но Скотт-то знал, в чем дело. Просто Ричард оказался сортирным педиком. Что же до него, Скотта, то ему что так, что этак — все одно, секс есть секс, так в чем же разница? Сам решай, что тебе подходит. Сам он мог при желании трахнуться как с бабой, так и с мужиком и считал, что ему здорово повезло в этом отношении.

Скотт мог трахаться с кем угодно, но до тех пор, пока ему не нужно было изображать из себя девушку. Здесь проходила четкая грань. Как в бейсболе, он может бросать мяч, но вот ловить его — ни в коем случае; он может позволить педикам делать ему минет, но сам его делать не будет ни в какую, не говоря уже о том, чтобы засовывать к себе в задний проход чужие пальцы, об этом, черт побери, и речи быть не может! Он был, есть и всегда будет нормальным мужчиной.

Это он всегда старался показать всем. Те штучки, с которыми он встречался, точно это знали, в постели он великолепен, они ему сами это говорили.

О'кей, может, он и бывал гомиком в тюрьме, где раз-другой довелось побывать, но ведь то было за решеткой. В кутузке каждую секунду приходится сражаться за свою шкуру; если ходишь в любимчиках у какого-нибудь пахана, то иной раз только это тебя и спасает, тогда, может, ты останешься в живых и можешь рассчитывать на кое-какие послабления. Впрочем, ни для кого не секрет, что в тюрьме люди сильно меняются, о соблюдении правил там можно говорить весьма условно. В тюрьме многим хорошим ребятам приходится превращаться в настоящих преступников, в настоящих Барбье, вот так, хочешь — верь, хочешь — нет! Это не имеет ничего общего с тем, как человек живет на свободе.