Против ветра - Дж. Фридман

— Потом они принялись за лечение. Судя по тому, что здесь говорится, — читает он, — они назначили ей следующие процедуры: сначала расширили и выскоблили влагалище, потом обработали его лекарством, способствующим свертыванию крови, сделали инъекцию антибиотиков и напоследок стерилизовали рану.

— Так обычно и делают врачи, имея дело с изнасилованными женщинами, и когда не прекращается кровотечение, — прерывает его Мэри-Лу, вставая с места на нашим столом. — Если вы сочтете необходимым, мы можем пригласить гинеколога, который это подтвердит.

— Мне достаточно ваших слов, — отвечает Мартинес. Затем поворачивается к этому недоумку: — Продолжайте! — В голосе у него явное нетерпение.

— О'кей. После того как они привели ее в порядок, на что ушло, давайте-ка поглядим… пять часов, вот, смотрите сюда, это время, когда она поступила в больницу, а вот время, когда она оттуда вышла, здесь все, как в армии, так что комар носа не подточит, потому все двадцать четыре часа в сутки…

— Все это мне понятно, — перебивает его Мартинес. — Давайте говорить о компьютерных данных.

— Ну ладно. А теперь… — Он останавливается, усмехается. — Вот в этом-то вся и штука!

Он указывает на звездочку в конце истории болезни.

— Потом она пропала.

— Что значит «пропала»? — спрашивает Мартинес.

— Все записи о ней стерли. Так, словно ее там и не было.

— А это что, можно сделать?

— Да так все время делается.

Я бросаю взгляд на Робертсона. Челюсть у него отвисла, он просто отказывается верить в то, что слышит.

— В самом деле? — спрашивает Мартинес.

Дегенерат окидывает его презрительным взглядом.

— Господин судья… Вы что, никогда не слышали о преступлениях компьютерных пиратов? О компьютерных взломщиках?

— Слышал.

— Ну, так об этом и речь! Просто кто-то проник в компьютерную память изнутри, вместо того чтобы, как и я, проделать это снаружи. Разницы никакой. Только что она там еще значилась, а потом раз — и нет!

— Понимаю… как мне кажется, — с сомнением отвечает Мартинес.

— Ничего вы не понимаете! Правда. Но ничего страшного. Вы только должны себе уяснить, что кто-то стер из памяти эти файлы. Рита Гомес? Только что она была, а теперь ее нет. Раз, два — и готово.

Мартинес смотрит на Бонфильо так, словно тот принадлежит к какому-то неизвестному виду живых существ, до сих пор не живших на планете.

— Хорошо. Но если все упоминания о ней были стерты из памяти, то как она снова там оказалась?

Мы с Мэри-Лу тайком улыбаемся друг другу. Сегодня утром, когда только занимался рассвет, мы задавали тот же самый вопрос.

— Они опростоволосились.

— Каким образом?

— Они стерли все упоминания о ней из памяти рабочего компьютера, но забыли про запасной. — И он победоносно улыбается. — Может, это произошло потому, что тот, кто все это сотворил, медсестра или еще какой тупица, и понятия не имел, что такой есть. А он был.

Мартинес прищелкивает пальцами.

— И что, это широко распространенная практика?

— Что вы имеете в виду — запасные компьютеры или удаление файлов из памяти?

— И то и другое.

Паренек утвердительно кивает.

— Удаление из компьютерной памяти файлов официального характера — широко распространенная практика?

— Да ЦРУ занимается этим каждый день! За год набегает до двух миллионов файлов. Современный способ писать историю заново, господин судья.

Мартинес отупело кивает. Он не принадлежит к современному поколению, не то что этот самодовольный панк.

— А как насчет запасных компьютеров?

— В учреждениях они встречаются сплошь да рядом. Полиция, ФБР, военные… и больницы. Информация теряется в два счета. На редкость надежный метод, как у доктора Стрейнджлава.

— У какого доктора?

— Проехали! Это шутка для посвященных. Сразу видно, господин судья, что вы не сходите с ума по Кубрику[25].

От такого нахальства Мартинес лупится на него во все глаза.

— Мне кажется, что эти запасные компьютеры не предназначены для общего пользования, — помолчав, говорит он.

— Точно, сэр. Ни в коем случае.

— Тогда как же вам удалось проникнуть в память?

Дегенерата буквально распирает от самодовольства, у него вид, как у бейсболиста после того, как он стрелой пронесся по бейсбольному полю и его команда получила лишние очки.

— Господин судья, не создан еще такой компьютер, в память которого я не смог бы проникнуть! Были бы только время и силы, чтобы хорошенько с ним повозиться.

— А сколько времени ушло на то, чтобы проникнуть в память этого компьютера?

— Тридцать секунд.

— Тридцать секунд? Вы, наверное, настоящий гений в своем деле! — Мартинес явно восхищен, что довольно любопытно, если учесть, что дегенерат фактически признал, что преступил закон.

— Так оно и есть. — Бонфильо делает паузу. — Конечно, я уже заранее знал пароль. Так получилось, что в прошлом году мне понадобилось забраться в этот самый компьютер, чтобы помочь кое-кому из друзей проверить заложенные туда их данные, когда речь зашла о выписывании рецептов на некоторые фармацевтические препараты.

Если у меня когда-нибудь возникнет потребность побаловаться шикарными наркотиками, надо будет дать ему задание загнать на меня в память компьютера соответствующий рецепт точно так же, как он это проделал со своими друзьями в больнице Пресвятой Девы Марии. Наверное, парень зарабатывает кучу денег на таких вот темных делишках.

Мартинес пропускает его слова мимо ушей.

— Итак, вы проникли в память запасного компьютера… — Он останавливается на полуслове.

— …где масса всяких необработанных данных, которых нет и в помине в основном компьютере, так оно и есть, наконец-то до вас дошло, — договаривает дегенерат. — А там, в самом центре — эта крошка, Рита Гомес. Компьютер не врет, господин судья. Врут только люди, которые ошиваются вокруг да около.

Все проще простого. Полицейские не могли рисковать, в официальном порядке доставив Риту Гомес в больницу. По той простой причине, что кто-нибудь еще начал бы задавать ей вопросы, прежде чем они настроят ее на нужный лад.

Утро следующего дня. Я стою перед Мартинесом. Все так же, как и вчера, за исключением того, что на слушании отсутствуют Санчес и Гомес. Готов поспорить на что угодно, что больше они сюда не явятся, если только их не вызовут в суд повесткой.

— Все это домыслы, — говорит Робертсон. Он словно в воду опущен, даже его возражение звучит как-то вяло.

— Это мы выясним, причем достаточно скоро, — говорит в ответ Мартинес и, обращаясь ко мне, добавляет: — Продолжайте то, с чего начали, Уилл.

Уилл! Фамильярность в устах Мартинеса — большая редкость. Никак мы делаем успехи!

— Вот что я думаю, господин судья. Если бы в то время ей дали высказаться свободно, кто знает, что бы она сказала? Теперь она говорит нам, что ее силой вынудили сделать ложное заявление. Исходя из новой информации, я полагаю, что сейчас она говорит правду, а тогда потому солгала, что в буквальном смысле слова опасалась за свою жизнь. Если они на самом деле поступили так, как она говорит, то кто знает, насколько далеко могли бы зайти?

Мартинес кивает в знак согласия. Он поворачивается лицом к Робертсону.

— Вам есть что сказать по этому поводу?

— Это еще не доказывает, что мои люди солгали, — отвечает Робертсон, отчаянно хватаясь за последнюю соломинку, — просто это означает, что в определенный период, а когда точно, никто не знает, данные, заложенные в компьютер, были кем-то подтасованы. Позднее кто-то, возможно, подменил данные для того, чтобы попытаться нас скомпрометировать.

— Вы что, на самом деле думаете, что я в это поверю? — с изумлением спрашивает Мартинес.

— Я просто говорю, что такую возможность не следует исключать, — упрямо повторяет Робертсон. — Если компьютерный пират, которого вчера представила нам защита, с такой легкостью может проникать в файлы, где хранится конфиденциальная информация, и вносить туда изменения, что он и делал, как сам признался, то он или кто-то еще, обладающий такими же, как он, навыками, мог заложить туда новые данные на нее.

— Согласен, — отвечает Мартинес. — Но я не вижу, какое это имеет отношение к данному делу. — Он делает паузу. — Да и вы, по-моему, тоже в это не верите.

Робертсон молчит. Он тяжело опускается на стул, переводит взгляд на Моузби, потом неприязненно отворачивается. Постепенно он начинает сомневаться в своих же людях, что отчетливо читается на его лице.

Но при этом он не считает моих подзащитных невиновными. Если только Иисус Христос самолично не спустится снова на землю и не заявит об этом, Джон Робертсон сойдет в могилу с убеждением, что именно они убили Ричарда Бартлесса. Но не потому, что об этом говорят неопровержимые улики, а потому, что́ они собой представляют. Какие бы улики я ни выдвигал, он останется при своем мнении, убедив себя в том, что иначе просто быть не может.