Одна жизнь — два мира - Нина Алексеева

Мы получили ответ

Наконец лед как будто тронулся, и в ответ на наши многочисленные письма и просьбы пришла открытка из канцелярии Сталина, что наша просьба передана на рассмотрение в соответствующие органы.

Затем пришла другая открытка от самого «Малюты Скуратова» — Вышинского:

— В ответ на вашу просьбу сообщаем, что дело вашего отца находится в ведении Киевской прокуратуры, туда мы направили вашу просьбу, и туда надлежит вам обратиться.

Из Киевской прокуратуры пришел ответ:

— Ввиду отсутствия материалов для пересмотра дела И. Ф. Саутенко его дело пересмотру не подлежит.

Каких материалов, что за материалы, откуда их взять? «Дело»? Какое «дело» и по какому «вопросу» пересмотру не подлежит? Круг опять замкнулся. Началась новая переписка.

И с этого момента вся наша жизнь превратилась в сплошную пытку стояния дни и ночи в дождь, снег, грязь и слякоть в многотысячных очередях у стен тюрьмы. Стояния с тысячами таких же несчастных матерей, жен и детей, которые тоже надеялись хоть что-либо узнать, хоть что-либо услышать, что-либо передать, чем-либо облегчить судьбу тех несчастных, кто томился за этими тюремными стенами или уже месил грязь по длинным дорогам Сибири, задыхаясь в переполненных эшелонах. А их матери, дети и жены, страдая и мучаясь за судьбу близких и дорогих им людей, простаивали и просиживали с узелками в руках недели и месяцы под забором вокруг тюрем, желая что-то передать, чем-то облегчить судьбу обреченных.

Это продолжалось до тех пор, пока матери не сообщили, что ему ничего не нужно, и посылку опять не приняли.

С каким мужеством должна была принять мать этот страшный удар! И даже после этого она жила надеждой, крепкой надеждой, что справедливость восторжествует и мы сумеем добиться освобождения отца.

«Ты знаешь, — сказала она мне однажды, — во мне как будто все окаменело. Я держусь, но если вдруг что-то произойдет и какой-то кусочек сорвется, я не выдержу, я развалюсь».

Папа жив!

И как только Ежова, этого «железного наркома», Сталин убрал и на его место назначил Берия, я, как и все, не пошла, а прямо полетела туда. В приемной НКВД я встретила многих, многих моих знакомых. Мы все получили и заполнили какие-то опросные листки и передали их дежурному, который сказал: «Зайдите через месяц». И вот через месяц я снова в приемной НКВД, и снова — толпа знакомых и незнакомых, но таких же несчастных и замученных, как и я. Здесь были даже дети, они также хотели хоть что-нибудь узнать о судьбе своих родителей, которых часто и в живых уже не было. Рядом со мной на лавке сидели две девочки, лет 10–12, сестры. У них были арестованы отец и мать.

— Где вы живете? — спрашиваю.

— У маминой сестры, — отвечает старшая, — но она очень больная, не может работать, и нас нечем кормить. И я хочу попросить, чтобы мне разрешили взять из квартиры некоторые вещи, там все запечатали, даже наши детские вещи.

Подошла моя очередь. У меня дрожали ноги, когда я подходила к окошечку. Порывшись в довольно длинном списке, дежурный сообщил:

— Саутенко Иван Федорович специальной выездной тройкой НКВД 8 января 1938 года осужден как враг народа на 10 лет и выслан в дальние лагеря НКВД без права переписки.

У меня от радости закружилась голова, забилось сердце так, что я чуть не упала: «Осужден!!! Раз осужден, значит, жив?.. Жив?» А раз жив, значит, что-то можно сделать.

— Жив?! — спрашивала я без конца.

— Жив, — ответил он.

— И я могу о нем ходатайствовать? Скажите, к кому я могу обратиться, он ни в чем не виновен. Скажите, пожалуйста, скажите!

— Нет! — твердо и категорически ответил он. — Вы ничего не можете сделать, ничего.

— Почему??? Он не виновен, это ошибка!!!

— Потому что он и только лично он может и должен уполномочить вас вести за него дело.

— То есть как?! Как может сделать это человек лично, если — вы же сказали, что он осужден БЕЗ ПРАВА ПЕРЕПИСКИ!!! Где находится он? В каких лагерях? И как может человек без права переписки поручить кому-либо вести его дело?!!

— Это все, — ответил он. — Следующий!

— Скажите, он жив?!! — еще раз обратилась я к нему.

— Значит, жив, — повторил он. И мое место заняла другая женщина, за мной стояла длинная, длинная очередь.

Я вышла оттуда, мокрый снег таял у меня на лице, под ногами хлюпала слякоть, с визгом и скрежетом пролетали трамваи, машины, разбрызгивая вокруг мокрые хлопья грязного снега, а я шла, не разбирая дороги, и мне казалось, что ярко светит солнце, цветут розы и вся Москва благоухает.

Ведь отец мой жив! Жив! Сердце колотилось от радости до боли. Значит, жив, а если жив, значит, есть надежда. Значит, он перенес все ужасы, все унижения, все невзгоды нашей советской тюрьмы, моральную и физическую боль и остался жив, а я так боялась, что у него не хватит сил. Жив — и это было самое, самое главное. И я шла, шла, не замечая ничего вокруг, не видя и не слыша ничего, поглощенная этой мыслью — жив!!! А раз жив, есть надежда, и я камня на камне не оставлю, я сделаю все, чтобы его спасти.

И с утроенным упорством я стала писать письма во все инстанции всем, всем и добиваться приема у всех, от кого, я думала, может зависеть и в чьих руках находится судьба таких, как мой отец.

Было только странно, что никто, никто не разделяет моего энтузиазма. Некоторые даже пытались опять уговорить меня прекратить писать, прекратить искать правду: «Ничего ты не добьешься, а сама загудишь наверняка».

— Но как же так? За что? — спрашивала я у всех.

— Как за что? Те, кому ты пишешь и от кого ждешь ответа, поставили на нем клеймо — «враг народа», а ты — дочь «врага народа».

Прием у Калинина

За это время я все-таки добилась уже приема у Михаила Ивановича Калинина. Что бы ни говорили, но ведь он Верховный староста, и я когда-то на каком-то торжественном собрании подшефного нашему институту завода им. Калинина сидела с ним рядом в президиуме, передавала ему какой-то список о награждениях. Шла я к нему с радостью и огромной надеждой.

Он по-отечески, очень внимательно выслушал меня:

— Я все понимаю, я очень хорошо понимаю вас, и все, все, что будет зависеть от меня, сделаю, постараюсь сделать, но, к сожалению, от меня ничего не зависит, — грустно закончил он. — Но вы не отчаивайтесь, вот увидите, все образуется. В таком огромном государстве, как Советский Союз, ошибки бывают тоже большие.

Уходила я от него в еще более подавленном состоянии. Я поняла, что он такой же беспомощный, как и все остальные, к кому я обращалась раньше и кто уже разделил судьбу тех, кто был арестован раньше.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});