Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина Жирарден

Впрочем, справедливость требует признать, что порой и нашему завистливому народу случается поднять глаза и восхититься чем-то, что находится в вышине. В этом году, например, в четверг на средопостной неделе праздношатающиеся зеваки провели целый вечер, предаваясь восторгу весьма простодушному, но отнюдь не беспричинному. Около десяти тысяч человек простояли несколько часов на бульваре Итальянцев, задрав голову; с горящими глазами они созерцали… комету? воздушный шар? да нет, нечто еще более воздушное, а именно мыльные пузыри, вылетавшие из окна дома на углу улицы Ришелье. Пузыри эти, впрочем, были огромной величины и наполнены табачным дымом. Вначале каждый из зрителей думал: неужели это мыльный пузырь, может быть, это маленький воздушный шарик? Затем, когда пузырь налетал на край ставни или угол вывески и лопался, оставляя вместо себя легкое облачко и распространяя нежный аромат вожделенной сигары, зрители изумлялись еще больше и начинали задаваться другим вопросом: какому Эолу обязаны они этими громадными пузырями? Наконец из уст в уста стало передаваться имя Вивье; тут-то все и объяснилось. Для этого знаменитого мастера роговой музыки, который ухитряется извлекать из своего инструмента пять нот одновременно, три часа кряду выдувать из дудки мыльные пузыри на радость восторженной публике — безделица. Куклы, карлики, мыльные пузыри!.. Должно быть, народом, который так легко позабавить, нетрудно управлять: ведь управлять значит забавлять.

1847

10 января 1847 г.[629] Моды 1847 года. — Школы: крикливая и загадочная. — Святотатственные сладости

В республике моды (империя Моды нынче вышла из моды) борются в настоящее время две школы: крикливая и загадочная. Цель первой — привлекать взоры и ослеплять их; цель второй — приковывать взоры и, если можно так выразиться, их интриговать. Последовательниц первой школы вы узнаете по их горделиво-безрассудным повадкам; над головой у них колышутся султаны из перьев, на лбу красуются диадемы из брильянтов. Последовательниц второй вы угадаете по манерам горделиво-сдержанным: перья у них клонятся долу, словно у плакучей ивы, брильянты прячутся в волосах или в складках платья. Одни желают производить впечатление открыто и смело; другие также хотят производить впечатление, но стараются этого не показывать. У крикливых план действий простой: облачаться в необычные наряды, которых не носит никто другой; у загадочных план более сложный: носить то, чего не носит никто, с таким видом, будто это носят все.

Казалось бы, один план решительно противоречит другому; вообразите, однако, что мадемуазель Фелиси нашла способ удовлетворить оба стремления и потрафить обеим партиям. Сторонницы загадочной школы получают от нее наряд закрытый и целомудренный, отвечающий их чаяниям; это маленькое манто из черного бархата, обшитое скромным позументом; другое дело, что бархат этот великолепен, скромный позумент превосходно сработан, а покрой манто выдает отличный вкус и руку мастера; женщина может носить это манто в любое время и в любом настроении: в радости, в печали, в тревоге… Преимущество прекрасной простоты в том, что она всегда прилична. В этом манто женщина может бывать всюду, и в кругу богачей, и среди бедняков. Вот элегантность, которая нам по душе, — элегантность скрытная, не выставляющая себя напоказ и способная оскорбить лишь завистливых знатоков. Скажем короче, это манто пристало героине романа.

Мадемуазель Фелиси не обделила и крикливую школу; сторонницам этой последней она приготовила наряд, соответствующий их вкусам: это то же самое маленькое манто из черного бархата, но только украшенное… вы не поверите… — украшенное СЕМЬЮДЕСЯТЬЮ метрами кружева! Да, вот оно — решение проблемы: один-единственный наряд обшит семьюдесятью метрами кружева!.. Причем ширина этого кружева в некоторых местах достигает полуметра. Понятно, что одеяние столь роскошное подобает лишь женщине-триумфаторше… Можно ли печалиться, нежась в этих кружевных струях?.. Можно ли ревновать, возмущаться, суетливо всплескивать руками, утопая в море кружев?.. Подобный наряд поощряет дерзость, хотя и не поощряет достоинство. О, это манто пристало не героине романа, а Селимене![630] Единственное, что можно предпринимать в таком уборе, — это одерживать тысячи побед.

Вместе с манто Селимена надевает шляпу, устроенную не менее сложно, — атласную с кружевами, перьями и бархатными бантами. Крикливая школа предпочитает госпожу Баренн, и не напрасно.

Загадочная школа имеет некоторые артистические притязания и потому отдает предпочтение мадемуазель Бодран, берущей за образец творения прославленных художников. Так, оригинал благородного и строгого убора, вызвавшего такое восхищение на последнем дипломатическом приеме, — прелестной бархатной шляпы гранатового цвета с белыми перьями, красовавшейся на голове супруги посла А…, — вы найдете на одном из портретов кисти Рубенса. Все обсуждали также восхитительный убор прекрасной госпожи де М…: легкое покрывало, изящно окутывавшее голову. Все восклицали: «Сколько вкуса! Как это изысканно! Как это ново!» — Ново! Да ведь это всего лишь точная копия убора Мадонны с виноградом[631]. Достаточно было золотому и серебряному дождю пролиться на это целомудренное покрывало, и убор Богоматери обернулся светской парюрой. — А вот прелестный чепчик госпожи де В… из белого тюля с белыми цветами, на который кокетливо накинута черная кружевная косынка, завязанная под подбородком, взят не у Рафаэля: за него следует благодарить Шардена, Ланкре или Ватто — одного из Рафаэлей эпохи рококо, творивших в веселые дни Регентства[632], или — для пущей классичности — просто какую-нибудь фарфоровую пастушку.

Что касается крикливой школы, то ее сторонницы заказывают платья исключительно у госпожи Камиллы. Сколько воображения, сколько эрудиции потребно великому мастеру! Мадемуазель Бодран, прежде чем взяться за очередную шляпку, погружается в историю живописи; госпожа Камилла, прежде чем приступить к очередному платью, изучает литературу. Сколько театральных костюмов — нарядов, почерпнутых из трагедий, драм и мелодрам, а затем преображенных и упрощенных с умом и талантом, — обязаны ей новым рождением. Греческие корсажи, турецкие рукава, польские куртки, китайские туники — она берет все эти чужеземные наряды и превращает их во французские платья. Результат странен, дерзок, но неизменно прелестен.

[…] Еще о моде: мы не можем не осудить те конфеты, которые вошли в моду в конце прошлого года; иначе как святотатственными эти сладости не назовешь. Конфеты эти изображают Мадонну и Младенца Иисуса. К каждой из благочестивых конфеток приложена истовая молитва: «О Матерь Божия!.. О непорочная Дева!..» Как ловко придумано: молиться, смакуя конфеты, говорить с Господом, грызя сласти; какое утонченное благочестие! какая усовершенствованная аскеза! Впрочем, усовершенствования эти были предсказаны еще Мольером, который угадал все выгоды, какие непреложное, а точнее, просто ложное благочестие может извлекать из лакомств:

Позвольте угостить — есть у меня лакрица![633]

Насколько больше уважал приличия почтенный кондитер Бертелемо: он призывал на подмогу только Граций и Купидона.

11 апреля 1847 г. Приторные мещанки[634]

Бедные литературные женщины[635]!.. Мы перед ними виноваты, и они вправе требовать удовлетворения; мы были к ним несправедливы: мы сказали, что эта разновидность женщин — самая неприятная, какая только может существовать… О нет!.. мы ошиблись; литературные женщин несносны, это правда; но они отнюдь не самые несносные. Мы назвали их самыми скучными; они не заслуживают этой чести. Звание самых скучных принадлежит разновидности куда более чудовищной, представительницы которой, увы, размножаются с пугающей быстротой.

Разновидность эта до сих пор еще не описана; в номенклатуре унылой флоры, произрастающей в тусклом саду Скуки, она еще не значится; но мы непременно подыщем ей точное наименование. Ведь мы решились объявить этим женщинам войну не на жизнь, а на смерть; мы желаем истребить весь их род; они чрезвычайно опасны; они умерщвляют все вокруг; позволь мы им размножаться безнаказанно, они погубили бы всю Францию; они сделали бы всех нас глупыми, хмурыми, угрюмыми и напыщенными, а это было бы равносильно гибели; французы перестали бы быть французами; вследствие этого рокового влияния Франция утратила бы первенство в сфере искусств, наук, литературы и даже моды, так что чужеземцы, являющиеся к нам в поисках развлечений, веселости, одним словом, жизни, бежали бы навсегда, убоявшись нашей угрюмой претенциозности и высокопарной пошлости. Истребление этой породы женщин имеет, как видите, значение политическое; помогите же нам в нашем трудном деле.