По делам их - Надежда Попова

— Вальтер, — предостерегающе произнес Ланц, когда тот придвинул к себе листы, исписанные ровными строчками. — Вальтер, ты не можешь этого сделать.

— Нет, Дитрих, я не могу этого не сделать, — возразил Керн, берясь за перо; сослуживец шагнул к столу.

— Ты что же — ему веришь больше, чем мне? Вальтер, я говорю тебе — он все подстроил! Он намеренно первым делом упомянул о смерти ее горничной, чтобы она могла смело валить все на мертвеца! И он кивнул ей, клянусь!

— Ты заинтересованное лицо, Дитрих, — вздохнул обер-инквизитор, ставя под заготовленными текстами подпись. — Кроме того, у меня нет выхода… Все, Гессе. Получай. Доволен?

Курт пододвинул к себе один из листов, придирчиво изучив последнюю строчку.

— «Sententia decernentis»…[160] Вполне, — кивнул он, сворачивая документ в трубку. — Пока я буду забирать из камеры Маргарет, полагаю, вы успеете подготовить второй экземпляр постановления?

— Выметайся, Гессе, — тяжело отозвался Керн. — Не испытывай моего терпения. Бери свою ведьму и выметайся из Друденхауса, пока я тебя не посадил в соседнюю камеру.

Он развернулся и вышел молча, не оглянувшись, не сказав более ничего; уже в коридоре, отойдя от комнаты начальника, услышал, как хлопнула дверь, и в его сторону прозвучало несколько торопливых шагов, замерших позади.

— Что ты делаешь?

Курт остановился, не сразу обернувшись к подопечному, не сразу ответил, глядя в его растерянное лицо пристально и серьезно.

— Я не обязан что-либо тебе объяснять, — отозвался он, наконец, подойдя ближе. — Но я отвечу… Бруно, когда-то ради любимой женщины ты переломил собственную жизнь; я полагал, что уж ты-то меня поймешь.

— Я?! — выдавил Бруно. — Но отказаться от статуса вольного горожанина и жениться на крепостной, попав в кабалу, не то же самое, что отказаться от исполнения долга, подстроить освобождение виновной и попасть в предатели!

— Стало быть, и ты меня не понимаешь…

— Нет, — отрезал подопечный. — Отказываюсь понимать. Ты ли еще вчера из кожи вон лез, чтобы осудить ее? Ты ли…

— Я, — кивнул Курт. — Я, Бруно. Еще вчера.

— Что с тобой вдруг? Почему…

— Я объясню тебе, что со мною вдруг, — оборвал он тихо, и Бруно умолк, глядя с выжиданием. — Сегодня, подойдя к камере Ренаты, увидев ее… Понимаешь, я знал, что в этой камере — она, что это ее тело на полу, однако на миг, на одно короткое мгновение, на долю его, мне подумалось, что это Маргарет. Мертвая. И тогда я понял, что не хочу. Я не хочу, чтобы она вот так же лежала мертвой на грязном каменном полу. Чтобы стояла, привязанная к столбу, перед беснующейся толпой. Не хочу.

— Она убийца. Преступница, — напомнил Бруно; он болезненно улыбнулся.

— Как сказал ее дядюшка… А мне плевать. Пока я вел это дело, Керн не раз указал на то, что от моего прошлого никуда не денешься, что оно всегда со мной; она убийца, ты сказал? Преступница? Что ж, я тоже. Я уже готов был забыть это, но уж больно старательно мне об этом напоминали. Выходит, Бруно, мы с нею два сапога пара. Стало быть, с нею у меня гораздо больше общего, чем с Ланцем, с Керном… со всем, что меня окружало до сего дня.

— Ушам своим не верю… Болван, она ведь этого и добивалась! Для того и были все ее слезы, просьбы — для того, чтобы ты сделал то, что сделал! Она тебя попросту использовала!

— Я знаю. Бруно, меня все использовали большую часть моей жизни. Моя тетка использовала меня как прислугу. Академия использовала — как материал, чтоб слепить из меня охотничьего пса… Конгрегация использовала натасканного академией щенка по назначению.

— Что же — вот так просто бросишь все, что совсем недавно было смыслом жизни?

— А тебе не кажется, — возразил Курт уже тверже, — что в жизни есть и другой смысл? Почему, скажи мне на милость, я должен продолжать пытаться угодить тем, кто каждый день тыкает мне в морду моими ошибками, прошлыми провинностями, грехами? Сколько лет я должен за это расплачиваться? Сколько лет должен пытаться завоевать их доверие? Почему я что-то должен доказывать этим людям, почему я вообще им что-то должен? Потому что когда-то они спасли меня от петли? Так ведь не по доброте душевной. Меня просто взяли, как вещь. Выбрали — как щенка выбирают из помета, побойчей и посмышленей. И в этом — неужели и в этом тоже ты меня не понимаешь?

— Нет. — Бруно смотрел уже не растерянно — зло. — Да, я знаю, это мерзко. Уж я-то знаю. И меня тоже не спросили, хочу ли я вообще иметь отношение к Инквизиции. Нет, выбор был, однако такой, что…

— … что ничего иного, кроме как вручить себя Конгрегации, не оставалось, — докончил Курт негромко. — Верно? У тебя был выбор, у меня тоже был — отказаться от обучения и вернуться в магистратскую тюрьму с вполне понятным продолжением; по окончании учебы тоже был выбор — или работать, или в монастырь навеки… И сейчас, Бруно — у меня тоже есть выбор.

— Какой? Остаться верным долгу или предать? Ради юбки?

— Как, однако, многое зависит от слов… — невесело усмехнулся Курт. — А если сказать так: есть выбор — продолжать идти на поводке или сделать то, чего требует душа. Ради любимой женщины.

— Не повторяй моей ошибки, — почти попросил подопечный. — Я тебя знаю, ты тоже не сможешь жить с мыслью о том, что стал предателем; потом одумаешься и пожалеешь, но будет поздно…

— О чем? О том, что не допустил ее смерти? Или о том, что думать, наконец, начал сам? Что перестал жить по приказу, действовать по приказу, мыслить, как велено — об этом я пожалею?.. — Курт тяжело поднял руку, проведя по лбу ладонью, и вздохнул. — Сегодня у камеры Ренаты Дитрих говорил о том, как мы стараемся не допустить смерти арестованных, сколько усилий к этому прилагается… А если подумать — если подумать, Бруно! — зачем? Для чего? Чтобы потом была возможность убить их самим, вот и все. Мы усердствуем, выставляя стражу, надзирая за ними круглые сутки — чтоб, не дай Бог, не вскрыли себе вены, не повесились в камере, не наглотались пауков… Знаешь, сколько разных способов придумали люди, чтобы избежать того, что им готовим мы? Это просто… просто страшно. Мы делаем все для того, чтобы не позволить им уйти из жизни — сравнительно тихо и безболезненно, если сопоставить с тем, что их ожидает. Вот о чем еще я думал сегодня, когда смотрел на мертвую Ренату. А ты об этом никогда не думал?

— Думал. Да, я об этом думал. И не раз думал о том, что эта… женщина сказала, когда вы встретились у студентов. Справедливость немилосердна. Да. Но милосердие, такое милосердие — оно несправедливо!

— «Справедливость»… — повторил Курт с расстановкой. — Скажи мне одну вещь, Бруно. Ответь — только ответь честно. А ты — смог бы отдать на смерть свою жену? Узнав о ней все то, что я узнал о Маргарет; смог бы? Вот так, просто, на костер ее, а?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});