Распеленать память - Ирина Николаевна Зорина

Комиссия по творческому наследию репрессированных писателей

Заседание Комиссии по наследию репрессированных писателей: Б. Окуджава, Ю. Давыдов, Ю. Карякин, на первом плане В. Шенталинский. Переделкино. 1995

Летом 1995 года в нашем переделкинском доме прошло «выездное заседание» Комиссии по творческому наследию репрессированных писателей России. Собрались члены комиссии: Булат Окуджава, Юрий Давыдов, Юрий Карякин и организатор комиссии и самый моторный ее работник – Виталий Шенталинский.

Он привез к нам генерал-майора Анатолия Афанасьевича Краюшкина, начальника Архивного управления Федеральной службы безопасности России. Высокий статный человек, моложав и красив, с крепким рукопожатием. Именно он, начальник отдела регистрационных архивных фондов ГКБ, открывал Виталию Шенталинскому рассекреченные дела репрессированных писателей. А при первой их встрече пошутил: «Вы – первый писатель, попавший сюда добровольно. Ну куда мне вас посадить?» Они посмотрели друг на друга и рассмеялись, а Виталий подумал: «Слава богу, что мы уже смеемся над этим».

Виталий привез Краюшкина и его помощника неспроста. Он почувствовал, что в ФСБ начинают препятствовать работе комиссии, и пытался дать второе дыхание этому делу, заручившись поддержкой тех чекистов, что ценили литературный труд (редко, но такие встречались). Да и Краюшкину, по-видимому, хотелось познакомиться с Булатом Окуджавой и побывать в обществе его единомышленников и друзей.

В кабинете Карякина обсудили самые неотложные дела. Разговор был серьезный. В нем все участвовали горячо и заинтересованно. Булат Окуджава едва ли не горячее всех ратовал за спасение арестованных рукописей. Говорил о том, что надо знать правду не только о довоенных временах (чем, собственно, занималась комиссия), но и о тех, в которых довелось жить нам. Где тонны самиздата, изъятого у людей, где тысячи километров фото и кинопленки, снятой тайно? Ведь это ценнейший материал нашей недавней истории… Неужели все уничтожено?..

– Неужели правда, что меня подслушивали, – как-то по-детски наивно удивлялся Булат, – что оттуда (при этом показывал почему-то на потолок) влезали в мою частную жизнь, в мой дом?! – Это его коробило больше всего.

Сели за стол. Булат предложил первый тост, с улыбкой, без всякого пафоса: «Просто удивительно, что такое происходит! Надо выпить за хорошее дело». Подарил гостям свою книгу с дарственной надписью, но засиживаться не стал. Сославшись на занятость, уехал первым. Думается мне, что какими бы «идеальными» ни были чекисты, помогавшие Шенталинскому в раскрытии архивов, общее застолье с ними было ему не очень приятно.

Хочу рассказать немного о Виталии Шенталинском, нашем с Юрой большом друге, трагически и безвременно ушедшем из жизни в 2018 году.

У Виталия, по славам его жены Тани, прошедшей с ним всю жизнь, очень странная биография, вплоть до смерти. Вырос не там, где родился, умер не там, где жил. Сменил много адресов, исколесил полмира и умер в дороге. И фамилия у него, и отчество – не кровные.

Детство Вити – так звали его родные и друзья – прошло в деревнях Татарии, куда успел эвакуировать полуторагодовалого сына с мамой его отец, военный инженер, оказавшийся к началу войны в Риге. Он вскоре погиб на фронте, а мальчик своим настоящим отцом долгие годы считал отчима – агронома из Чистополя. Отчима часто перебрасывали в «отстающие колхозы», приходилось колесить по татарским деревням. Вот мальчик и узнал немало простых деревенских школ, а в старших классах учился уже в Чистополе.

Когда подрос, сам определил свою судьбу: поступил в Арктическое морское училище в Ленинграде. Успешно окончил его и при распределении попросил: «Как можно дальше хочу». Оказался на острове Врангеля, где три года работал радистом на полярной станции. Оттуда поступил на заочное отделение факультета журналистики МГУ. Начал писать стихи. Перебрался в Магадан. Работал журналистом. Здесь вышла его первая книга.

А в те же годы московская девочка Таня на распределении выпускников Гнесинского музыкального училища сказала: «Хочу как можно дальше». Ее и распределили в Магадан в музыкальное училище. Там и встретились эти два неисправимых романтика и прирожденных художника. Встретились в 1963 году и вместе прошли по жизни 55 лет. Татьяна стала профессиональным исследователем русского музыкального фольклора.

Делом жизни Шенталинского стала работа Комиссии по литературному наследию репрессированных писателей. В годы перестройки появился шанс раскрыть тайные архивы КГБ и прокуратуры, Погибших писателей не вернуть, но может быть, можно вернуть их рукописи? Но почему именно он стал мотором этого тяжелейшего и благородного дела – попытки отворить «гробницу памяти»?

В. Шенталинский и Б. Окуджава. 1988

Сам он так говорил об этом: «Мне довелось долго жить на Колыме, работал журналистом в Магадане. И у меня было много друзей, бывших политзэков сталинского времени. Уходящая натура. Писать об этом было тогда запрещено». Так что в жизни Шенталинского случились «два Севера» – романтический и трагический. Романтический – это его жизнь, работа на острове Врангеля и трагический – это ГУЛАГ.

В январе 1988 года он обратился с открытым письмом к писателям Москвы с предложением создать комиссию по наследию репрессированных писателей, открыть их дела в секретных архивах. В это время уже начал работать «Мемориал». И вот Шенталинский задумал создать «Мемориал» литературный.

Открытое письмо Шенталинского долго блуждало по инстанциям и в конце концов попало в Политбюро ЦК КПСС, к счастью, в руки Александра Николаевича Яковлева. А тот отправил его в КГБ и прокуратуру с резолюцией: «Прошу помочь писателям».

Тем временем Виталий обратился к тем писателям, которым доверял и был уверен, что тема поиска литературного наследия репрессированных им близка, важна. Позвонил Булату Окуджаве. У него и собрались на первое заседание. Пришли поэт Анатолий Жигулин, бывший узник Колымы, Олег Васильевич Волков, двадцать семь лет проведший в лагерях и ссылках. Позвонили прозаикам Камилу Икрамову и Юрию Давыдову, тоже имевшим печальный тюремный опыт. Все они тогда еще были живы. К ним присоединились Юрий Карякин. Созвонились с Виктором Астафьевым, подключился друг Виталия поэт Владимир Леонович. Они составили костяк комиссии. Это была сила.

Примерно год ушел на официальное признание. Первоначально председателем ее назначили Карпова, первого секретаря Союза писателец СССР. А когда развалился Союз писателей, Карпов отошел от дел, и Шенталинский стал де факто председателем комиссии. Но прошел еще год, прежде чем он открыл на Лубянке первое следственное дело.

Вначале он предполагал, что было репрессировано около 1500 литераторов. К концу его буквально титанической двадцатилетней работы воскресили три тысячи имен.

Летом 1992 года он со своим другом Володей Леоновичем поехали на Соловки, туда, где размещался первый советский концлагерь, где начинался ГУЛАГ. Настроение было отвратительное: работу комиссии