Немного о себе - Редьярд Киплинг

Я совершил занятное путешествие. Гладкие, как масло, воды, стесненные тысячами островков, стлались перед форштевнем, а след от винта разрушал неподвижные отражения сосен и утесов в миле за кормой. Мы словно наступали на стекло. Никому, даже правительству, неизвестно количество островов в заливе. Даже теперь при желании легко заполучить любой из них в собственность. Там можно выстроить дом, развести овец, ловить лосося, в общем, сделаться царьком, а подданными будут индейцы из резервации, которые скользят на каноэ среди островов, а на берегу почесываются на манер обезьян. Местные индейцы несимпатичны и только по воле случая выглядят живописно. Гребет обычно жена, а сам индеец — закоренелый моряк — может совершенно неожиданно подпрыгнуть в своем утлом суденышке и наградить жену ударом весла по голове, не рискуя при этом окунуть все сооружение в воду. Я видел, как один из них без малейшего повода проделал подобное. Мне кажется, он попросту рисовался перед белыми.

Рассказывал ли я о Сиэтле, о том, как несколько недель назад этот город сгорел дотла, а люди в Сан-Франциско, которые занимаются страхованием, с ухмылкой восприняли эту потерю? Когда в призрачных сумерках на далеких островах засветились лесные пожары, мы «уткнулись» в город — тяжело столкнулись с ним, потому что причалы были сожжены, — и причалили там, где смогли, ткнувшись, словно свинья в высокую траву, в сгнившее основание лодочного сарая. Как и Такома, Сиэтл стоит на холме. В самом сердце деловых кварталов зияла ужасная чернота. Словно чья-то рука стерла их с лица земли. Теперь я знаю, что это значит. Пустошь тянулась примерно милю и оживлялась лишь пятнами палаток, где люди занимались делами и довольствовались запасами, которые удалось спасти. С временного причала доносились крики, кто-то отвечал с парохода. Причал был завален кровельной дранью, стульями, чемоданами, ящиками с продовольствием и прочими планками и бечевками, из которых строятся города на Западе. Вот о чем кричали:

— Эй, Джордж! Что у тебя новенького?

— Ничего. Вытащил старый сейф. Остальное сгорело. Все книги пропали.

— Спас что-нибудь еще?

— Бочонок галет и шляпку супруги. Начнем с них.

— Молодчина! Где универмаг? Надо бы заглянуть туда.

— Там, на углу, где сходились Четвертая и Главная, небольшая коричневая палатка рядом с полицейским постом. Скажи, пожалуйста! Живем по законам военного времени — все салуны закрыты!

— Тем лучше для тебя, Джорджи! Кое-кто и так сходит с ума из-за пожара, выпивка не спасет.

— Ты же знаешь: каждый проклятый Создателем сукин сын, умудрившийся потерять все свои сбережения, собирается обложить голову льдом и избираться в конгресс. А что остается делать нам?

Утешитель Иова, кричавший с парохода, замолчал; «Эй, Джордж» нырнул в бар за спиртным.

Постскриптум. В числе многих достопримечательностей я откопал нечто любопытное. На пароходе обнаружилось Лицо — лицо над острой бородкой цвета соломы, лицо с тонкими губами и выразительными глазами. Мы разговорились, и вскоре я получил доступ к его идеям. Несмотря на то что в течение девяти месяцев в году это Лицо проживало в дебрях Аляски и Британской Колумбии, оно слыло знатоком в области канонического права англиканской церкви и было ревностным поборником приоритета этой церкви. В то время как пароход тащился сквозь отраженные в воде звезды, Лицо излило в мои изумленные уши боевой клич воинствующей церкви. Как вопиющая несправедливость был преподнесен тот факт, что в тюрьмах Британской Колумбии протестантские капелланы не всегда принадлежат этой церкви. Как оказалось, само Лицо не состояло в официальной связи с высоким учреждением и в силу житейских обстоятельств вообще очень редко посещало церковную службу.

— Но признаюсь вам, — с гордостью произнесло Лицо, — что посещение каких-либо иных мест богослужения, не предписанных мне, было бы прямым неподчинением порядкам, установленным моей церковью. Однажды я три месяца жил в таком месте, где была лишь Веслианская методистская часовня, но я туда ни ногой, сэр. Ни разу. Это явилось бы проявлением ереси с моей стороны. Самой настоящей ереси.

Когда я перегнулся через ограждение палубы, мне показалось, что звездочки в воде тряслись в приступе самого обыкновенного смеха. Но, может быть, то была рябь, поднятая пароходом.

Глава 27

Уводит из Ванкувера в Йеллоустонский Национальный парк

Кто даст нам хронику путей

Простых людей, ночей и дней

Средь козьих стад, в снегах, где худо,

И путников, пришедших ниоткуда?

Сегодня я почувствовал себя дезертиром. Сюда, в город Виктория, который находится в ста сорока милях от границы Соединенных Штатов, почта доставила мне вести из нашего Дома — страны грусти. Я отдыхал на берегу форелевого ручья и испытывал раскаяние за каждый глоток благодатного, чистого, как алмаз, воздуха. Мне писали, что нас поражают болезни. От Ревари до южных границ умирают хорошие люди. Пришло известие о кончине двух моих знакомых. Совсем недавно мы разделяли трапезу, шутили, и кажется несправедливым, что я нахожусь вдали от рабства и муштры нашей утомительной жизни. Ведь нет иной жизни, кроме той — в Индии. Американцы — это американцы, их миллионы; англичане — это англичане, но мы в Индии — это Мы, англоиндийцы, где бы ни находились. Мы разделяем тайны друг друга и скорбим об утрате собрата. Вправе ли я распинаться перед вами о безыскусном счастье просто быть в живых?

Новости отравили радость, мне сделалось стыдно. В корзине лежат семьдесят форелей, которых я выловил в ручье Гэррисон-Хот-Спрингс, но даже они не утешают меня. Эти рыбки подобны украденным яблокам, уличающим прогульщика. Готов расстаться с этой рыбой, с моей собственностью в лесах, со свежим воздухом, проститься с новыми друзьями, вернуться и снова впрячься в жесткую сбрую нашей привычной жизни и душными, пыльными вечерами снова толкаться у переполненных теннисных кортов, присутствовать на скучных обедах в клубе, когда женщины, все до единой, отправлены в горы, а четверо-пятеро выживших мужчин расспрашивают доктора про симптомы инкубационного периода оспы. Я страдал бы телом, но отдыхал душой. О блестящее, многострадальное мое общество, и вы, побратимы, — февральские новички, прибывшие с войсками, — и джентльмены, ожидающие расчета, берегите себя и свое здоровье! Больно узнавать о вашей смерти. Нас ведь так мало, и мы слишком близки друг другу.

Три года назад Ванкувер был уничтожен огнем за четверть часа. Сохранилось только одно здание. Сегодня население города насчитывает четырнадцать тысяч человек. Возводятся кирпичные постройки, которые потом облицовывают гранитом. Однако Ванкувер словно погружен в глубокий сон и этим отличается от любого американского города. Люди здесь не летают по улицам, изощряясь во лжи, и плевательницы в удивительно комфортабельных отелях стоят без дела. Тут бесплатные ванные комнаты, которые не запираются на замок. Если хотите принять ванну, совсем не обязательно рыскать в поисках служителя. Во всем этом и заключается неполноценность Ванкувера. Какой-то американец обратил внимание на отсутствие суеты на улицах и сильно встревожился, когда я громким, отчетливым голосом поблагодарил за это Господа Бога. «Мне подавай гранит, тесаный гранит и тишину, — молвил я. — Оставьте себе ваши вывески и суматоху».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});