Светорада Золотая - Симона Вилар

И поленья для костров приготовили, и угощение в каждой избе выставлено, а девки и бабы наряжаются для гуляний. Ингельд попытался было рассердиться на челядь, но Светорада сдержала брата:

– Пусть идут. Покон велит на Купалу веселиться и положенные обряды исполнять. Так что отпусти их.

После ухода людей брат с сестрой расположились на галерее терема, сидели рядышком удрученные, мрачные. У Светорады на глаза то и дело набегали слезы, губы дрожали, но она все же старалась держаться. Ингельду бы у нее поучиться. Этот огромный бритоголовый витязь то начинал громко рыдать, уронив голову на сжатые кулаки, а то ходил по терему, задирая всех. Завидев о чем-то шептавшегося с Потворой Вавилу, вдруг схватил парня за грудки и швырнул так, что тот, упав, разбил себе нос о лавку.

Однако потом случилось то, о чем все давно и думать позабыли: издалека глухо и грозно донесся раскат грома. В первый момент это показалось невероятным. Все замолчали, и через какое-то время старушка Текла запричитала, взявшись за волосы и раскачиваясь из стороны в сторону:

– Свершилось! Боги смилостивились, приняв жертву. И нету больше моей светозарной хозяюшки! Осиротели мы!

Радоваться бы, что все не зря, что Купала, удовлетворенный принесенной жертвой, наконец, послал грозу, однако всем стало вдруг так худо, что даже Стема убежал за терем, чтобы никто не видел его слез.

Вскоре по приметам все поняли – приближается гроза. Духота в какой-то миг стала непереносимой, потом налетел порыв ветра – резкий, прохладный, освежающий. Небо быстро темнело, заплывало сизой тучей, ветер усиливался, поднимая пыль перед воротами, колыхая верхушки деревьев, срывая листву. Все предметы начали приобретать какие-то особые очертания, даже сам свет изменился, тени, до этого такие яркие на солнце, исчезли. На мгновенно потемневшем небе вспыхнула ослепительная молния, и прозвучал гром – оглушающий, торжественный, раскатистый.

Дождь обрушился внезапно. Холодный, сплошной, с ветром. Миг – и все вокруг потонуло в потоках воды. Тяжелые дождевые струи, казалось, раздробят, погребут под водой все вокруг, обильный ливень прогнет гонтовые крыши, зальет все, но и напоит, оживит, обнадежит. Такой долгожданный ливень! Какое счастье!

Люди смотрели на дождь и начинали невольно улыбаться. Только неугомонная Текла, сорвавшись с места, бегала по терему, захлопывая окна, закрывая ставни и ругая нерадивых слуг, оставивших все без присмотра, – в ней уже угадывалась прежняя живая ворчунья. Ожила не только она. Потвора осмелилась, наконец, подойти к сторонившемуся ее прежде Ингельду, он обнял ее за плечи, и они вместе глядели на разбушевавшуюся стихию. Молодой Вавила с двумя кметями выскочил под ливень, они скакали, шлепали по лужам, кричали во все горло. Стема тоже шагнул под дождь, стоял на ступеньках крыльца, закрыв глаза и подставив под теплые дождевые струи лицо. Потом оглянулся на оставшуюся под навесом галереи княжну.

– Будем жить, Светка!

Она просто смотрела на него, и в глазах ее светилось что-то похожее на надежду.

Дождь шел долго. То утихал, то опять, будто по сигналу нового раската грома и очередной вспышки молнии, налетал шквалами. Перун-громовержец несся по небу, разбрасывая свои огненные стрелы, поливая из туч спасительной влагой, напитывая ею истомившуюся землю.

Постепенно дождь стал чуть тише, но по-прежнему лил, негромко шелестя. Стемнело, в тереме зажгли свечи, женщины, сбегав под дождем в кладовую, принесли перекусить. Довольные, они подавали мужчинам холодной дичи, лепешек, поили брагой. Брага оказалась неожиданно крепкой, щеки у всех разрумянились, глаза заблестели, голоса стали громче. Ингельд поинтересовался, укрыли ли жители Озерков дрова для праздничных костров от дождя, будут ли зажжены огни в эту священную и самую короткую ночь в году? Вавила ответил, что не худо бы сходить посмотреть. Ведь дождь, наконец, пошел на убыль, а то что все вокруг намокло, – не беда: влага в такую ночь несет в себе целебную освящающую благость. Сказал и язык прикусил, опасаясь, что излишне дерзок. Однако наступившая затем тишина продлилась лишь пару секунд.

– А что, и верно! – ударил по столешнице мощным кулаком Ингельд. – Надо почтить Купалу, побывав на его празднике. Как думаешь, Лисглада?

Светорада подняла на брата глаза, казавшиеся сейчас особенно темными.

– Иди, Ингельд. Нам и дальше жить, надо почтить божество, так быстро откликнувшееся на принесенную жертву.

От ее слов Ингельд присмирел на миг, но потом покосился на Потвору, не сводившую с него глаз, и стал нервно крутить ус.

– Решено! Идем! Кто со мной?

Оказалось, все готовы были идти. Стема наблюдал за ними сидя на лавке у стены, боясь показать радость. Вот как вышло, все выразили желание уйти – такой удачи он и не ожидал. И еще было ясно, что Светорада не собирается на гуляния. Она молча вышла из-за стола и удалилась к себе. Стема не сомневался, что справится с ней, заставит поступить по-своему. Ведь после дождя даже ее сдержанность уже не казалась такой непреклонной, и он пару раз переглянулся с ней, улыбнулся, и хотя она не ответила на улыбку, однако глаз не отвела. Смотрела так, будто что-то хотела сказать. Перед уходом Ингельд все же оставил в тереме пару стражей. «Сущая ерунда, – подумал Стема. – Видать, сам Купала мне ворожит, раз все так ладно получается». Разумеется, он, как рында княжны, тоже оставался.

– На тебя ведь можно положиться, Стемид? – посмотрел на него перед уходом Ингельд.

– Это как боги святы! – весело отозвался Стемка.

Они ушли. Стало тихо, все быстрее сгущались сумерки, пахло свежестью да однотонно капало с крыш. Но уже откуда-то доносились звуки веселой музыки, пение, отдаленный смех.

Нянька Текла тоже поднялась в горницу за Светорадой. Оставленные охранники разошлись по местам. Стемка для вида проверил посты, но не стал делать замечаний, когда различил в потемках, как стражи сошлись у ворот, предварительно захватив из кладовой бурдюк с брагой. Надо же было и им праздник Купалы отметить.

В притихшем тереме Стема чувствовал себя почти хозяином. Можно было расслабиться до положенного срока, но отчего-то он не находил себе места. Пошел на конюшню и, обняв верного коня, что-то тихо шептал ему долго, будто упрашивал или просил прощения. Потом взял свой лук, перекинул через плечо оба тула со стрелами и, вернувшись к терему, расположился на крылечке, проверяя, не сильно ли отсырела тетива. Лук у него был замечательный: собранный и склеенный из трех сортов древесины, укрепленный волчьими жилами и костяными накладками, покрытый гладким черным лаком от сырости – такой лук не стыдно и знатному витязю носить, и Стема ни за что не расстался бы с ним. Да и меч у парня был не хуже: длинный, с атласно-серым клинком, закругленный на конце, рукоять плотно обмотана ремнями, чтобы удобнее держать руке. И хотя своим основным оружием Стема считал все-таки лук, он ни за какие блага не оставил бы меча. Без него воин только наполовину воин. А именно воином Стема собирался стать.