Единственная Джун - Дженнифер Хартманн

сжимался от боли, а тело будто пронзало иголками, теперь же они приносят мне некое подобие успокоения.

Прямо как Бабблз.

Как оказалось, тетя Келли все это время держала Бабблза в коробке на чердаке. Игрушка была изъята детективами в качестве улики на месте преступления, но, когда преступление было раскрыто, а дело закрыли, немногие вещи, что забрали в ту ночь, были возвращены тете Келли как ближайшей родственнице.

Она чуть его не выбросила.

Плюшевый слоник сильно испачкался, когда упал в лужу крови, но тетя Келли постирала его в отбеливателе и перекиси, зная, как много он для меня значил.

Только к тому времени, как ей вернули игрушку, она уже купила мне нового слоника, решив, что Бабблза выбросили.

Я стал привыкать к новой жизни с Бейли. Я проходил терапию. Я пытался все забыть.

И она боялась, что, если я увижу старую игрушку, это отбросит меня назад и помешает моему восстановлению.

Поэтому она сложила его в коробку вместе с другими детскими вещами: книгами, одеждой и несколькими художественными проектами, которые я сделал в детском саду из формочек и глины.

Она планировала отдать мне эту коробку, когда у меня появятся собственные дети, чтобы передать сокровища сыну или дочери.

Бабблз пролежал в этой коробке на чердаке у тети Келли двадцать лет.

Пока не появилась Джун.

Она связалась с моей тетей вскоре после приезда в Нью-Йорк. Джун рассказала мне, что однажды утром она проснулась от странного чувства. Она не могла его объяснить. Она сказала, что сильно по мне скучала, плакала в обнимку с Агги, ей хотелось, чтобы у меня был мой собственный особенный слоненок из детства.

Джун упрашивала родителей дать ей информацию о потерянной игрушке в течение многих лет, но они ничего об этом не знали. Она даже позвонила в полицейский участок, но они понятия не имели, о чем она говорит.

Ей никогда не приходило в голову спросить тетю Келли.

До того утра.

Тетя отправила игрушку в Нью-Йорк в тот же день, а затем Джун отправила ее мне, украсив подарок своим стихотворением.

И, черт возьми, я благодарен.

Я чертовски благодарен.

Бабблз вернулся ко мне в идеальное время, сумев помочь заполнить гнетущую пустоту и множащиеся дыры в моем сердце. Я никогда не узнаю, что побудило Джун позвонить моей тете, но я убежден, что она спасла мне жизнь в тот день.

Я вздыхаю и поднимаю взгляд на безоблачное небо, проводя пальцами по траве. Повернувшись к тете Келли, я тихо говорю:

– Прости, что я так долго не приезжал сюда с тобой. Я видел, как больно тебе было каждый раз, когда я говорил «нет».

Тетя Келли всхлипывает, засовывая платок обратно в передний карман своей персиковой блузки.

– Я все понимала, Брант. Я никогда не злилась и не обижалась.

– Но все равно от этого было больно.

Солнце садится чуть ниже, отбрасывая тени на мои слова.

Она смотрит в мою сторону:

– Было больно от этой потери и от того, что я просила тебя посетить со мной могилу твоей матери. Больно от всего этого, но не от того, что ты отказывался.

Я прикусываю губу, скользя взглядом по высеченному на плите имени моей матери.

– Что ж, спасибо, что дождалась меня. Спасибо, что дала мне время.

– Иногда самый большой подарок, который мы можем кому-то сделать, – это дать время, – говорит она.

Ее слова отдаются во мне.

Время может быть самой болезненной вещью на свете, но иногда – это единственный путь к исцелению.

– Сегодня одно воспоминание тронуло мое сердце, – говорит мне тетя Келли, вытирая слезинку со своей щеки. Ее голос мягкий и тихий, а ресницы слипаются от туши, когда она моргает, глядя на меня. – Кэролайн была беременна тобой… восьмой или девятый месяц, я думаю. Она уже готовилась к родам. – Тетя улыбается с грустью, отблески заката подсвечивают рыжеватые блики в ее волосах, которые смешиваются с серебристым и белым цветами. – Она переживала, потому что не могла решить, как тебя назвать. Все-таки это огромная ответственность – давать имя человеку. В тот день мы прогуливались по парку, попивая горячее какао. Зима таяла, переходя в весну, пока мы наблюдали, как дети носятся по игровой площадке.

Мои глаза начинают блестеть от слез, когда я думаю о своей матери, такой счастливой и беззаботной, готовящейся к новому захватывающему этапу жизни. Я сглатываю ком в горле, пока тетя Келли продолжает:

– Мы сели на скамейку в парке и стали наблюдать за всем вокруг. Наблюдали за людьми. Она была так счастлива в тот момент. И я не думаю, что Люк… – Она стискивает зубы и отводит взгляд. – Я не думаю, что Люк проявлял жестокость в тот момент. Контролировал – да, но…

Я опускаю взгляд на траву, ненавидя его больше, чем когда-либо.

– В любом случае, – с трудом сглатывает она, делая прерывистый вдох. – На другом конце парка был маленький мальчик, может быть, семи или восьми лет. Он был милейшим ребенком с непослушными темными волосами и хитрой улыбкой. Но больше всего выделялась девочка.

Мы смотрим друг на друга, и я приподнимаю бровь.

– В песочнице была маленькая девочка, – говорит она мне. – Она была младше. Совсем маленькая. Она пришла со своими родителями несколькими минутами ранее, и, как только они усадили ее на песок, она начала плакать. Очень сильно кричать, захлебываясь слезами. – Тетя Келли снова улыбается сквозь слезы. – Эта девочка вынудила весь парк убежать на холмы… кроме мальчика. Он остался. И пока все остальные собирали свои вещи, чтобы уйти, он подбежал прямо к ней и начал гладить ее по спине. Успокаивать ее. Говорить, что все будет хорошо. В результате он успокоил девочку, потом уселся рядом с ней на песок и играл с ней целый час, пока ее слезы не сменились смехом и радостными визгами. Они построили замки из песка. Они сделали рвы. И могу тебе сказать, это была милейшая вещь, которую я когда-либо видела.

Прикусив щеку, я прокашливаюсь, чтобы успокоиться:

– Что случилось?

Тетя Келли улыбается еще шире от этих воспоминаний. Полная сладкой ностальгии.

– Твоя мама подошла к мальчику, прежде чем он ушел, – ну, точнее, доковыляла. У нее был огромный живот, – смеется она. – Она подошла к мальчику и спросила, как его зовут.

У меня перехватывает дыхание.

– Он сказал, что его зовут Брант.

На мгновение между нами повисает тишина, нарушаемая лишь пением цикад. Я провожу рукой по волосам, наблюдая, как она смотрит между надгробиями; в ее глазах теплым светом горят сердечные воспоминания.

– Она сказала