Любовь и ненависть - Иван Шевцов

Когда это было? Совсем недавно, неделю с небольшим назад. Соня сама ему позвонила, и он рад был ее звонку, ждал этого звонка с тревогой, решимостью и нетерпением, потому что с Соней нужно было кончать: полусумасшедшая после наркотика, она стала опасной для Наума и главным образом для Марата. А Марат был опасен для Наума всегда. Он знал его тайну. Да, Наум Гольцер, чтобы стать единственным наследником, убил свою мать. Ради овладения наследством он не остановился ни перед чем.

Кто б мог подумать, что сын с такой чудовищной, звериной жестокостью мог убить родную мать! Убийца не унес ни одной вещи убитой. Он откровенно демонстрировал, что не имел никаких меркантильных целей. Кто мог подумать, что сберкнижка, деньги, хрусталь, серебро и фарфор, которыми был обложен труп несчастной старухи, достались в конечном счете убийце! Следствие, мягко говоря, оказалось не на высоте, оно пошло по дорожке, ловко указанной ему преступником, и зашло в тупик. Преступление осталось нераскрытым…

Соня позвонила ему в тот момент, когда судьбу ее Наум уже решил. Он сразу же назначил ей свидание у памятника Островскому возле Малого театра. Подъехал на своей машине минута в минуту в условленный час, сделал знак ей рукой, приказал садиться не рядом с собой, а на заднее сиденье. У Сони был растрепанный вид, сухие искусанные губы и безумные глаза, остекленелые, бездумно и загадочно впившиеся в одну точку, точно такие же, какие приснились ему сегодня. Он чувствовал, как они вонзаются ему в затылок, и пожалел, что не предложил ей сесть рядом, хотя по разработанному им же самим плану она должна была сидеть сзади, чтобы не очень бросаться в глаза встречным.

— Как поживаешь, детка? — спросил он, не поворачивая головы и наблюдая за ней через зеркало, когда их машина влилась в уличный поток.

— А тебе какое дело? — грубо, с ожесточением отозвалась она, не отрывая взгляда от его крепкого затылка. Ее ответ насторожил и озадачил. Он решил подождать, что скажет она дальше. Но Соня упорно молчала. Злой огонь светился в ее глазах. И Наум не выдержал, заговорил:

— Сегодня ты не в духе. В чем дело? Кто виноват?

— Куда мы едем? — спросила она вместо ответа.

— А куда б ты хотела? — стараясь казаться веселым и беззаботным, спросил он.

— На небо, к ангелам. В космос. — И она вдруг расхохоталась неестественным смехом, похожим на истерику. Гольцеру стало не по себе от этого хохота, и он прибавил газу с тревожной мыслью: "Скорей бы вырваться за город. А там — будь что будет…" И он сказал ей в тон:

— Зачем нам ангелы, рай и космос? Нам с тобой и на земле хорошо. Верно, детка? Только носа не вешай. У меня на даче тебя ждет сюрприз.

— Знаю я твои сюрпризы. Кушала. До сих пор во рту как в коровнике. Прибереги их для другой дурочки, а меня оставь в покое.

Гольцер смолчал, только со злости раздувал большие ноздри, из которых, как пики, торчали жесткие черные волосы.

Минут десять они ехали молча. Уже когда выскочили за город, она вдруг сказала:

— А что ты не заехал за своим приятелем? Поворачивай обратно, я хочу его видеть.

— Не понимаю, о ком ты?

— О том, который все может. Я хочу у него долг забрать. Бриллианты, жемчуг, золото. Целая сумка. Деньги. У меня украл. Вор!.. Ха-ха-ха… Все воры. И ты первый. Вы мне вернете долг. Вы меня купили. А деньги? Где деньги? Вы думаете, уплатили? Врете! Вы платили за тело. А душу забыли. Душа дороже всех ваших денег, бриллиантов, золота. Душа не имеет цены. За душу платят кровью…

Ей тяжело было говорить, спазмы сжимали горло, она задыхалась. Выпалив залпом накопившееся, она умолкла, обессиленная. Но, передохнув, снова потребовала воротиться в Москву за… Маратом, пригрозив ультимативно:

— Возвращайся, или я выброшусь из машины.

Наум понимал, что Соне ничего не стоит исполнить свою угрозу. Вид у нее был решительный и несговорчиво бескомпромиссный. Но недаром Наум Гольцер считался человеком сообразительным и находчивым. Он остановил машину и, обхватив правой рукой спинку своего сиденья, повернул к Соне улыбающееся, игривое лицо:

— Ну что ты расшумелась, деточка? Я же сказал, что на даче тебя ждет сюрприз. У тебя не хватает фантазии, чтоб догадаться, что сюрприз и есть Марат, которого ты так жаждешь видеть. Мое дело доставить тебя к нему в целости и сохранности, а там делай с ним, что хочешь.

Податливость, любезность и сговорчивость, так не присущие Гольцеру в обращении с Соней в прежние времена, не насторожили девушку. Она поверила Науму и успокоилась.

Соня действительно говорила Игорю Иванову, что убьет двух негодяев, изуродовавших ее жизнь. Она имела в виду Марата и Наума. Но у нее не было никакого плана на этот счет, и она не знала, как исполнит свой замысел. Видно, решение это еще не созрело окончательно в ее затуманенной, взбаламученной и плохо соображавшей голове. Марата она хотела видеть, чтобы швырнуть ему в лицо те гневные, обличительные слова, которые она высказала Науму. Полная дерзкой решимости, она вошла в дом Гольцера. Быстро, не задерживаясь, широкими шагами миновала террасу, заглянула в гостиную и кабинет. Остановилась разъяренная, почуяв обман:

— Где он?! — И опять эти безумные глаза впились в холеной лицо Гольцера.

— Там. — Наум заговорщически кивнул наверх, в спальню, и первым стал неторопливо подниматься по лестнице, загораживая ей путь, не пропуская ее впереди себя. Сказал вполголоса: — Я должен его предупредить.

Она вошла в спальню следом за ним. И захохотала все тем же пугающим хохотом, визгливо выкрикивая:

— Лжец! Лжец!.. Я знала — ты лжец!

Вдруг зарыдала и опустилась на широченную квадратную кровать, застланную голубым покрывалом, уткнулась лицом в подушку. Наум воспылал желанием: зверь и скот в нем жили рядом. Опустился на постель и, засопев по-бычьи, дотронулся руками до ее вздрагивающих худеньких плеч. Она, точно пронзенная электрическим током, резко, сжатой пружиной метнулась к стенке, потом разжалась и сильно толкнула его ногами в грудь, закричав истерично:

— Не смей меня трогать! Не прикасайся ко мне!..

Тогда он схватил лежащее в тумбочке возле постели уже однажды испытанное им оружие — острое длинное шило — и вонзил его ей в грудь. Она не вскрикнула — удар пришелся прямо в сердце, смерть наступила мгновенно.

Соня лежала бледная, с растрепанными волосами и смотрела на него застывшими в ужасе безумными глазами. Он невольно запомнил эти глаза — такое запоминается помимо желания.

А потом… Потом началось самое страшное, отвратительное и мерзкое до такой степени, что даже самому Науму Гольцеру, садисту-выродку, не хотелось об этом вспоминать…

Потеряв сон, он, как медведь-шатун, метался по камере, направляя свой изворотливый ум на одно: как выйти из этой истории сухим, избежать возмездия? Один из самых надежных вариантов — уехать за границу и там остаться — отпадал. Нужно было хорошо продумать, как вести себя на допросе. Отпираться, пожалуй, бессмысленно: в руках уголовного розыска есть факты, от которых не отмахнешься и не увильнешь в сторону. Кровь на ковре и на кровати… Откуда они знают о наркотике, который он дал Соне?.. А Дина, подлая тварь, предала! Ну погоди ж… Он ведь тоже кое-что может выболтать: как подписывала рецепты фамилией Шустова, чтобы попутно скомпрометировать этого сумасбродного врача, как навела его на засаду в темном дворе и он лишился партбилета. Нет-нет. Этого он не скажет. Нужно оборвать нить. И постараться выжить, уцелеть. А там — амнистия, ходатайство друзей. Главное — уцелеть.

В одиннадцать часов его доставили в знакомый кабинет полковника на допрос. "Наконец-то!" — вздохнул он, но это не был вздох облегчения — просто кончилось неизвестное и начиналось главное, основное. Как вести себя — он еще не решил окончательно.

В кабинете снова все те же трое. И сидят на тех же местах. Только возле приставного столика нет того стула, на котором в прошлый раз сидел он, Наум Гольцер, — теперь этот стул стоят посредине кабинета. Суровы лица его противников. В их глазах он читает презрение к себе. Ясно — у них достаточно улик, доказывающих, что Соню Суровцеву убил он. Надо признаваться сразу. Да, убил. Убил в процессе самообороны, защищая свою жизнь. Она, обезумевшая, потерявшая рассудок, хотела убить его. Она пришла к нему с бритвой, заранее задумав это убийство. Он был потрясен, увидав у своего горла лезвие опасной бритвы, он успел вовремя схватить ее за руку и обезоружить. Дальше он не помнит, как все произошло. Он ударил ее подвернувшимся под руку шилом. Он совсем не хотел ее убивать и был ошеломлен, увидав ее мертвой. Он испугался и из страха, в состоянии крайнего нервного потрясения, начал заметать следы: расчленил труп, на машине отвез в Москву и разбросал в разных районах города. В состоянии крайнего нервного потрясения — это главное. В этом нужно убедить и следствие и суд. И тогда жизнь его спасена. Кажется, все продумал, приготовился отвечать на вопросы.