Брокен-Харбор - Тана Френч

сказать ей, что ее собственный муж сотворил такое с ней и детьми… Наверное, я надеялся, что она это уже знает.

– Если это действительно сделал он. Не будем спешить с выводами.

– Понимаю. Я просто… облажался. Простите.

Он все еще возился с блокнотом – бледный, съежившийся, словно ожидая выволочки. Днем раньше он бы, скорее всего, ее получил, но в то утро я уже сомневался, стоит ли тратить на это силы.

– Не страшно, – сказал я. – Что бы она сейчас ни говорила, в суде эти ее слова значения иметь не будут. Она принимает столько болеутоляющих, что любые показания судья сразу же выкинет. Мы вовремя ушли.

Я рассчитывал, что это его успокоит, но его лицо оставалось напряженным.

– Когда попробуем еще раз?

– Когда врачи снизят дозу. По словам Фионы, долго ждать не придется. Навестим ее завтра.

– Наверное, она еще не скоро сможет нормально разговаривать. Вы же видели – она почти в невменяемом состоянии.

– Ей лучше, чем она показывает, – возразил я. – В конце – да, она быстро угасла, но до того… Согласен, ей больно, сознание замутнено, но со вчерашнего дня она порядком окрепла.

– По-моему, выглядит она хреново. – И Ричи двинулся к машине.

– Стой. Давай передохнем минут пять.

Ему, да и мне тоже, нужно было глотнуть свежего воздуха. Я слишком устал, чтобы продолжать этот разговор за рулем.

Я направился к ограде, на которой мы сидели в перерыве между вскрытиями, – казалось, с тех пор прошел десяток лет. Иллюзия лета исчезла, солнечный свет был жидким и неверным, холодный воздух прорезал пальто насквозь. Ричи сел рядом со мной, дергая вниз-вверх застежку молнии.

– Она что-то скрывает, – сказал я.

– Возможно. Из-за лекарств сложно понять наверняка.

– Я уверен. Слишком уж она старается убедить нас, что до ночи понедельника в ее жизни все было идеально: кто-то проникает в дом – пустяк, зверь на чердаке – пустяк, все просто чудесно. Она щебетала так, словно мы с ней встретились за чашечкой кофе.

– Некоторые люди так и живут. У них все и всегда прекрасно. Что бы ни стряслось, ты никогда в этом не признаешься, а стискиваешь зубы, повторяешь, что все шикарно, и надеешься, что так и будет.

Он в упор смотрел на меня, и я не смог сдержать кривую усмешку.

– Верно, привычка – вторая натура. И ты прав – это похоже на Дженни. Но, казалось бы, в таких обстоятельствах она должна всю душу наизнанку вывернуть. Разве что у нее есть чертовски веская причина этого не делать.

– Очевидное объяснение – она помнит ночь понедельника, – произнес Ричи после секундной паузы. – И если это так, то все указывает на Пэта. Ради мужа она стала бы молчать. Ради человека, которого несколько лет и в глаза-то не видела, – ни за что.

– Тогда почему она пытается замять историю со взломщиком? Если она действительно не боялась, то почему? Любая женщина, заподозрив, что кто-то проник в дом, где живут она и ее дети, непременно что-нибудь предпримет. Напрашивается единственный вывод: она отлично знает, кто такой этот взломщик, и его пребывание в доме ее ничуть не беспокоит.

Ричи пожевал заусенец и обдумал мои слова, щурясь на тусклое солнце. На его щеки уже возвращался румянец, однако спина по-прежнему была напряжена.

– Тогда зачем она вообще рассказала об этом Фионе?

– Потому что сначала она не знала. Но ты же ее слышал: она пыталась застукать взломщика. Что, если ей это удалось? Что, если Конор набрался храбрости и решил оставить Дженни записку? Не забывай, их многое связывает. Фиона, по ее собственному утверждению, считает, что ничего романтического между ними никогда не было, – но если это не так, сомневаюсь, что она бы о чем-то узнала. Они по меньшей мере друзья – близкие старые друзья. Узнав, что Конор до сих пор крутится где-то рядом, Дженни, возможно, решила возобновить дружбу.

– Ничего не сказав Пэту?

– Может, она боялась, что он вспылит и накостыляет Конору. Он же ревнивец. Кроме того, Дженни, возможно, знала, что у мужа есть повод для ревности. – Когда я сказал это вслух, по телу пробежал такой мощный электрический разряд, что я едва не соскочил со стены. Наконец-то, черт побери, дело начало вписываться в один из шаблонов – в самый древний и банальный.

– Пэт и Дженни были без ума друг от друга, – возразил Ричи. – Все на этом сходятся.

– Ты же сам утверждал, будто он пытался ее убить.

– Это другое. Люди убивают на почве страсти сплошь и рядом. Но никто не станет изменять тому, от кого без ума.

– Человеческую природу не переделаешь. Дженни застряла в безлюдной дыре, без друзей, без работы, без денег, Пэт зациклился на каком-то звере на чердаке – и вдруг, как раз когда она нуждается в поддержке сильнее всего, появляется Конор. Человек, который знал ее, еще когда она была золотой девочкой, у которой все идеально, который полжизни ее обожал. Перед таким искушением устоит разве что святой.

– Возможно, – отозвался Ричи, продолжая покусывать заусенец. – Допустим, вы правы, но в таком случае у нас по-прежнему нет мотива для Конора.

– Дженни решила порвать с ним.

– Тогда у него появился бы мотив убить только ее одну – ну или только Пэта, если Конор рассчитывал таким образом вернуть Дженни, – но не всю семью.

Солнце скрылось, холмы начали сереть, ветер кружил листья в безумном хороводе, прежде чем снова швырнуть их на мокрую землю.

– Все зависит от того, как сильно он хотел ее наказать, – сказал я.

– Ладно. – Ричи поплотнее завернулся в куртку и сунул руки в карманы. – Возможно. Но почему же тогда Дженни молчит?

– Потому что не помнит.

– Не помнит ночь понедельника – допустим. Но последние несколько месяцев из ее памяти никуда не улетучились. Она бы запомнила, если бы у нее был роман с Конором, – и даже если бы она просто с ним общалась. Она бы помнила, что собиралась его бросить.

– По-твоему, Дженни хочет, чтобы ее полоскали во всех газетах? “У матери убитых детей был роман с обвиняемым”. Думаешь, она добровольно примерит на себя титул “Шлюха недели”?

– Да, думаю. Сами же говорите, что он убил ее детей. Она ни за что не стала бы его покрывать.

– Стала бы – из-за сильного чувства вины. Если у них был роман, значит, она виновата в том, что Конор появился в их жизни, значит, то, что он совершил, – ее вина. Немногим хватило бы сил, чтобы с этим смириться, – не говоря уже о том, чтобы признаться в этом полиции. Не стоит