Лихие лета Ойкумены - Дмитрий Мищенко

— Тогда пусть император сейчас уже, — ухватился за это Светозар, — повелит своим стратегам — Петру и Гудуиcу — прекратить битву и постараться договориться со склавинами о мире и согласии.

Маврикий смотрел на него глазами, в которых блуждали и огорчение, и печаль, и недовольство. Видно было, вот-вот не сдержится и скажет: а не многовато хочешь, молодец? Но сказал другое:

— Мы подумаем об этом.

Обещание было поистине ромейским: и да, и нет. А это малое утешение. Светозар уходил из Августиона и едва волочил ноги. Знал: зря сидел вон сколько в Константинополе, ничего не высидел. Более полувека жили анты с ромеями в мире, сейчас наступает конец ему: если ромеи вместе с императором своим не одумаются за время, пока он будет отправляться к своим, будет побоище и нешуточное.

Но он поспешил унывать и опускать, отчаявшись, руки. Большего, как ни странно, добился тот из посольства антов, которого послали в Склавинию, к предводителям ромейского похода за Дунаем, императорскому племяннику Петру и его другу по походу стратегу Гудуису. То ли был такой ловкий тот посол антов или независимо от него так сложилось, однако сложилось лучше, чем у Светозара, и, довольно, неплохо. Появление антов в ромейском лагере за Дунаем, как и угрозы антской силы — пойти против ромеев, если не уберутся из Склавинии, не стали достоянием лишь Петра и Гудуиса. О том узнали некоторые стратеги, а от стратегов вести о приближении антов довольно быстро и бурно пошли гулять среди легионеров. Те же, будучи до предела замучены, не замедлили заговорить, и представить даже дух неповиновения: до каких пор будет длиться поход? Вон сколько лет не видели жен своих, детей и матерей, сражаясь в Иране, а императору и этого мало, загнал их за Дунай, в славянские леса, оттуда многим и многим не будет возврата. Потому что сечи, как таковой, нет, а легионеры гибнут и гибнут в мелких, хотя и довольно ощутимых схватках. Так это сейчас, а что будет, как застучит здесь зима, когда в Склавинии объявятся еще анты?

Беспокойство изыскало не только единомышленников, изыскало и предводителей, а те не побоялись выйти перед старшими себя и сказать старшим:

— Легионеры до предела утомленны походом и требуют возвращения за Дунай, к женам и детям.

Оба стратега — и Петр, и Гудуис — без напоминаний знали, в ромейской армии общепринято это: при первой же возможности, легионеров отпускают на всю зиму домой на прокорм и отдых к жене, детям, как знали и то, что такой возможности не было вот уже несколько лет подряд, по крайней мере, для пришедших из Ирана. Да что они, стратеги могли поделать, когда когорты их рыскали по земле склавинской достаточно свободно, а победы над склавинами, как не было, так и нет. Вот только и утешения, что сразились, перейдя Дунай, с воинами Ардагаста, затем — Мусокия и взяли верх над ними. После той сечи никто не выходит и не становится ромейским легионам на перепутье, однако и покорности нет, и покоренного народа не видят. Все и все скрывается в лесах, поросших лесами горах. А на рассвете или ночью, то в одном, то в другом месте объявляются ватаги склавинов и наносят когортам ощутимые удары. Ей-богу, давно бы ушли из этой треклятой Склавинии, и как уйдут, когда ничего не добились от нее предводители?

— Надо подождать, — сказали тем, которые вышли перед ними и произнесли желание легионеров идти на зиму по домам. — Уже послали нарочитых к императору, будем ждать, что скажет император.

— Ждать будем, пока на нас пойдут анты? — Почему не говорите, с чем прибыли антские послы? — кричали стоявшие дальше. — Желаем знать, что делают предводители, чтобы не дошло до сечи с антами?

— Да так, предпочитаем знать!

Надо было угомонить чем-то нетерпеливых, да и возмущенных уже, а угомонить не знали как. И стратеги вынуждены были вспомнить, чего хотят анты.

— Смирения и покоя! — ответили зычно. — Антам сказано: поход в Склавинию прекращаем, будем ждать, пока император завершит переговоры с послами антов и повелит нам, как быть дальше со склавинами, как — с антами. Ответ этот остановил антов на рубежах склавинской земли, успокоил их, поэтому угомонитесь и вы!

Это была неправда. Стратеги ромейские ничего такого не говорили еще послам антов, но после этих притязаний и угроз со стороны собственных легионеров вынуждены будут сказать.

XXXIX

Келагаст скучал. И идти в рубежи Склавинии преждевременно было, ждать послов надоело. Пусть Светозара нет так долго, потому куда он отправился, там в Константинополе, не скоро обернется. Короли, императоры очень важными являются, к ним не так просто достучаться. А почему нет тех, которые посланы к ромейским стратегам, в Склавинию? К ним не так уж далеко. Не поддаются стратеги на уговоры или обошлись с его послами так же, как авары с Мезамиром? Не должно быть.

И отоспался уже предводитель антской силы после похода, и с мужами дружины своей напировался вволю. Что же дальше! Так и ждать отлеживаясь? Подохнуть же можно.

— Ополчение дулебское прибыло уже на определенное место?

— Если бы прибыли, уведомили бы.

— А князья окольные? Тоже не дают о себе знать?

— Уличей, русов не было еще, а князь Радим прибыл вчера вечером и встал лагерем.

— Готовьте застолье и зовите князя Радима и видных мужей его на трапезу.

С тех пор веселые застолья, если и прекращались у Келагастовой палатки, разве только на время, когда надо было отоспаться после похмелья. Князь окружил себя друзьями из дулебской дружины и повелел тем, чтобы заботились о еде и питье, чтобы столы гнулись от щедрот земли Дулебской, а застолье было достойно предводителя такой силы, как антская. И настаивал на этом, и кричал на челядь, если что-то не так. А больше пил и упивался славой, что на нее не скупятся подвыпившие, развлечением, которое было и было здесь, дальше от Волыни и его постоянных требований, от подозрительных взглядов всегда молчаливой жены. Ко всему и поводов хватало. Вчера гостили тиверцы, сегодня прибыло дулибское ополчение, завтра, пусть послезавтра приедут уличи. Всех должен позвать, отметить счастливый переход, напутствовать на то, что ждет впереди, и, следовательно, выпить, воздать каждому как побратиму и другу.

Тиверцы, как и уличи, посетили хлеб-соль у Келагаста, обменялись с ним братницами и пошли к себе в лагерь. А те, что были у Келагаста друзья и опора в дружине, гостили и гостили. Когда — и вечер, и ночью, при свете костров, когда — среди бела дня. И величали своего предводителя и обещали стоять за него горой, быть его опорой среди дружинников и в рати ополченской.

— Мы верим тебе, — говорили, — верь и ты нам. Когда дойдет до битвы, не опозорим мечей, которые прославили деды и прадеды наши, добудем достойную тебя, князя над князьями, победу.

Подвыпившему море по колено. Захотел — принял обещанное, как ласку, захотел — воспрял духом и изрек первое, что пришло в голову.

— И это правда? Добудете победу?

— Да.

— А я не верю, что добудете.

— Это нам, мужам и друзьям своим, не веришь?

— Какие вы мужи? Какие, спрашиваю, мужи, и какие друзья, если не можете добыть для своего князя наипростейшее — девку-утеху, ту, которая разделила бы с ним одиночество и не позволила бы себя чувствовать одиноким?

Гости притихли, наверное, не ожидали услышать такое пусть и в своей, все же в компании, далее засветились глазами, лицом и стали попрекать самих себя.

— Мы действительно не достойны своего предводителя, если так заботимся о предводителе.

— Это же не на день встали, братцы! Или в мире только и сладостей, что мед-напиток, богатый стол и веселое застолье? Должны позаботиться и о другом!

— Да! И немедленно!

Они действительно не медлили с этим. Нескольких девушек привезли следующей ночью и поставили перед Келагастом. Вот и имеешь. Выбирай, какая тебе нравится, а то и всех бери. Князь поколебался еще мгновение-другое и остановил свой выбор на одной, такой вишнево-пышной и такой не по годам зрелой. Напуганная только была до предела.

— Как зовут тебя?

— Дарья.

— Останешься при мне, Дарина. В жены беру тебя себе. Все остальные, — еще раз посмотрел на тех, что были с Дарьей, — будут прислуживать тебе. Хочешь этого, чтобы прислуживали, как княгине?

— Да нет. Ничего не хочу от князя и не нуждаюсь. Об одном прошу: пусть ищет себе другую княгиню, меня отпустит к маме.

— Ничего. Когда-то благодарить и благодарить будешь. Иди и готовь себя к слюбу.

Плакала, умоляла плача — зря, Келагаст оставался непреклонным. Знал же: не первая. Вон сколько их плакало, а где теперь эти стенания? Чтобы сломить как-то девушку, всем остальным, что оставил при ней, как челядниц, сказал: уйдут из лагеря лишь тогда, как уговорят Дарью стать князю женой и подготовят к свадьбе в доме. Богами поклялся: будет так и только так. Намерения его правдивые и искренние, а что умыкнул Дарью, то чуда в этом нет: такой в их земле с дедов-прадедов обычай.