«На пиру Мнемозины»: Интертексты Иосифа Бродского - Андрей Ранчин

364

Другие пушкинские претексты в «Перед памятником А. С. Пушкину в Одессе», в частности «Евгений Онегин» и «Медный Всадник», были отмечены А. Маймескулов: Mqjmieskulow А. Пушкинский текст как метатекст Бродского (стихотворение «Перед памятником А. С. Пушкину в Одессе») // Studia Kussica Budapestinensia-VI. Budapest (forthcoming).

А. Маймескулов показывает, что в тексте Бродского фрагменты, элементы из пушкинских сочинений подвергнуты инверсии; автор статьи рассматривает инверсию традиционных мотивов как черту неоавангарда, следуя за И. Р. Дёринг-Смирновой и И. П. Смирновым (см.: Дёринг-Смирнова И. Р., Смирнов И. П. Очерки исторической типологии культуры: … → Реализм → /…/ → Постсимволизм (Авангард) → Salzbuig, 1982. С. 124–126.

365

Лотман М. Ю., Лотман Ю. М. Между вещью и пустотой (Из наблюдений над поэтикой сборника Иосифа Бродского «Урания») // Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Т. III. Таллинн, 1993. С. 303–304.

366

Мотив «племени младого, незнакомого» также переиначен в стихотворении «Сидя в тени» (1983): одинокий лирический герой («отец»), уподобленный дереву (живому началу), противопоставлен бессердечным и жестоким детям — создателям грядущей цивилизации (они соотнесены с множеством деревьев, с садом):

Прижавшееся к стенедерево и его тень.И тень интересней мне.<…>Я смотрю на детей,бегающих в саду.IIСвирепость их резвых игр,их безутешный плачсмутили б грядущий мир,если бы он был зряч.<…>Дети вытеснят нас в пригородные садыпамяти — тешить глазформами пустоты<…>Эта песнь без концаесть результат родства,серенада отца,ария меньшинства,петая сумме тел,в просторечьи толпе <…>

(III; 71. 75–76).

Пушкинская антитеза — «старые сосны, символизирующие старшее поколение, — молодые деревья (поросль), олицетворяющие поколения будущие» — зашифрована в «Эклоге 5-й (летней)» (1980): «И внезапная мысль о себе подростка: / „выше кустарника, ниже ели“ / оглушает его на всю жизнь» (III; 38). Вечнозеленым соснам соответствует вечнозеленая ель. Пушкинское выражение «племя младое» превращено в метафору волн, обозначающих время, в стихотворении «На смерть Т. С. Элиота» (1965): «Уже не Бог, а только Время, Время / зовет его. И молодое племя / огромных волн его движенья бремя <…> легко возносит» (I; 411–412). Своеобразная вариация «…Вновь я посетил…» — стихотворение Бродского «От окраины к центру» (1962): «Вот я вновь посетил / эту местность любви, полуостров заводов, / парадиз мастерских и аркадию фабрик / <…> я опять прошептал: вот я снова в младенческих ларах» (I; 217). Пушкинский текст трансформируется в этом стихотворении в «текст Бродского» благодаря серьезно-ироническому «идиллическому коду», которого нет во «…Вновь я посетил…». Возможно, на такое переосмысление пушкинского стихотворения Бродского побудила «Деревня», в которой, как и во «…Вновь я посетил…», отражены приметы окрестностей Михайловского — но на сей раз именно в идиллическом ореоле. Реминисценция из «…Вновь я посетил…» открывает также стихотворение «Пенье без музыки» (1970): «обо мне / вспомянешь все-таки в то Лето / Господне и вздохнешь <…>» (II; 232); семантика исходного текста при этом «вывернута наизнанку»: у Пушкина говорится о преемственности поколений, у Бродского — о разлуке с любимой, которая непреодолима даже в воспоминании.

367

«Роняемые» («теряемые») цитаты — как бы иконический знак теряемых «частей речи» (демонстративная цитатность, почти центонность выделяет это стихотворение среди других текстов Бродского, хотя «1972 год» и не уникален в этом отношении: ср. «Двадцать сонетов к Марии Стюарт» [1974]).

368

Пушкинские образы, воплощающие мотив поэта и поэзии, стали у Бродского идеальными словесными формулами: тема поэзии неразрывно связана для автора «Урании» и «Пейзажа с наводнением» именно с Пушкиным.

<…> Я слышу Музы лепет.Я чувствую нутром, как Парка нитку треплет:мой углекислый вздох пока что в вышних терпят, —

пишет Бродский в стихотворении «Пятая годовщина (4 июня 1977)» (II; 422). Реминисценция из Пушкина обманчива, «зеркальна»: в пушкинских «Стихах, сочиненных ночью во время бессонницы» лепечет не Муза, но Парка: «Парки бабье лепетанье» (III; 186). Но для Бродского Муза и Парка — сестры:

Две молодых брюнетки в библиотеке мужатой из них, что прекрасней. Два молодых оваласталкиваются над книгой в сумерках, точно Музаобъясняет Судьбе то, что надиктовала.

(«Римские элегии», 1981 [III; 44])

Поэзия и время для Бродского — два родственных начала (ср. высказывания поэта об этом, собранные в кн.: Стрижевская Н. Письмена перспективы: О поэзии Иосифа Бродского, М., 1997. С. 290–291). Поэтому Парка и Муза в его стихах напоминают друг друга и нередко появляются вместе.

369

Пушкин в русской философской критике: Конец XIX — первая половина XX в. М., 1990. С. 206.

370

Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. С. 198.

371

Это наблюдение, относящееся к стихотворению Мандельштама, принадлежит Е. Г. Эткинду (Эткинд Е. Г. Там, внутри. О русской поэзии XX века: Очерки. СПб., 1997. С. 229). Строку «Я лишился и чаши на пире отцов» исследователь возводит к упоминанию о пирах предков и о ковшах в «Руслане и Людмиле» Пушкина и к стихам «Увы, минутный гость я на земном пиру, / Испивши горькую отраву» из стихотворения Н. И. Гнедича «К Провидению» — перевода «Оды. Подражания нескольким псалмам» Н. Жильбера (Там же. С. 217, 239). Мне представляется, что мандельштамовский стих восходит прежде всего к образу «пира на празднике чужом» (I; 273) и к мотиву разрыва нынешнего поколения с поколением отцов (и одновременно детей) в «Думе» Лермонтова; другой вероятный претекст, который оспаривается Мандельштамом, — тютчевское «Счастлив, кто посетил сей мир / В его минуты роковые! / Его призвали всеблагие / Как собеседника на пир. / <…> / Он в их совет допущен был — / И заживо, как небожитель, / Из чаши их бессмертье пил!» («Цицерон». — Тютчев Ф. И. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М., 1980. С. 62). Слово «отцы» может рассматриваться как окказиональный синоним к тютчевскому «всеблагие» (бога — как отцы для людей). Именно соотнесенность с произведениями Лермонтова и Тютчева может объяснить употребление слова «отцы» в случае, когда контекст диктует выбор другой лексемы — «дети». Для Бродского — автора «1972 года» соотнесенность с этими текстами Лермонтова и Тютчева также, вероятно, значима.

372

В психологическом отношении показательно нежелание Бродского в эмиграции как-либо упоминать о своем аресте, заключении в психиатрическую больницу, ссылке. Более того, вынужденный отвечать на вопросы об этих событиях, он рисовал картину несоизмеримо более благостную, чем она была на самом деле. См. об этом: Штерн Л. Бродский: Ося, Иосиф, Joseph. М., 2001. С. 121–123. «Бродский категорически не желал ни быть, ни считаться жертвой. Ему была невыносима сама мысль, что травля, суды, психушки, ссылка — именно эти гонения на родине способствовали его взлету на недосягаемые вершины мировой славы» (Там же. С. 122).

373

Ср. высказывания из интервью Дж. Глэду, в которых, однако, содержится неслучайная оговорка по поводу «романтической дикции»: «Что касается реакции аудитории и публики, то, конечно, приятнее, когда вам аплодируют, чем когда вас освистывают, но я думаю, что в обоих случаях — эта реакция неадекватна, и считаться с ней или, скажем, горевать по поводу ее отсутствия бессмысленно. У Александра Сергеевича есть такая фраза: „Ты царь, живи один, дорогою свободной иди, куда ведет тебя свободный ум“. В общем, при всей ее романтической дикции, в этой фразе есть колоссальное здоровое зерно. Действительно, в конечном счете ты сам по себе, единственный тет-а-тет, который есть у литератора, а тем более у поэта, это тет-а-тет с его языком, с тем, как он этом язык слышит» (Настигнуть утраченное время: интервью Джона Глэда с лауреатом Нобелевской премии Иосифом Бродским. Из цикла «Беседы в изгнании: мозаика русской эмигрантской литературы» у/ Время и мы: Альманах литературы и общественных проблем. М.; Нью-Йорк, 1990. С. 287).

374

Примеры из ранней поэзии Бродского, в которых образ памятника наделен пейоративными коннотациями, — «Памятник», «Я памятник воздвиг себе иной…». К этой теме горациевского памятника см. работы В. П. Полухиной: Polukhina V. «Exegi monumentum» // Joseph Brodsky: The Art of a Poem. Ed. by V. Polukhina and Lev Loseff. Houndmills, 1999. P. 68–91; Polukhina V. Pushkin and Brodsky: The Art of Self-deprecation // Pushkin’s Secret. Ed. by J. Andrew and R, Reid. London, 2001 (forthcoming). См. также: Славянский H. Твердая вещь // Новый мир. 1997. № 9; Кулагин А. Пушкинский «Памятник» и современные поэты (И. Бродский — А. Кушнер) // Бодцинские чтения. Н.-Новгород, 1998; Разумовская А. Пушкин — Ахматова — Бродский: взгляд на поэзию // Материалы Международной пушкинской конференции. 1–4 октября 1996 года. С. 135.