Хороши в постели - Дженнифер Вайнер

прибывших.

– Кто моя большая девочка? – Она ворковала, поднимая Джой из кроватки. – Кто мой комочек радости?

Джой усмехнулась и замахала руками. «Моя прекрасная дочь», – подумала я, чувствуя, как при виде ее у меня перехватило горло. Ей было почти восемь месяцев, и все равно мне казалось, что она чудо.

И даже незнакомые люди говорили, что она была удивительно красивым ребенком, с персиковой кожей, широко раскрытыми глазами, крепкими ручками и ножками, покрытыми мягкими складочками, и удивительно счастливой аурой.

Я выбрала идеальное имя. Если она не была голодна или ее подгузник не был мокрым, Джой всегда улыбалась, всегда смеялась, внимательно наблюдая за миром своими широко раскрытыми, внимательными глазами. Она была самым счастливым ребенком, которого я знала.

Мама передала дочь мне, затем импульсивно потянулась и обняла нас обеих.

– Я так вами горжусь, – сказала она.

Я крепко обняла ее в ответ.

– Спасибо, – прошептала я, жалея, что не могу ей сказать всего, что хотела, не могу поблагодарить за то, что она любила меня, когда я была девочкой, за то, что отпустила меня, когда я стала женщиной.

– Спасибо, – повторила я.

Мама в последний раз обняла меня и поцеловала Джой в макушку.

Я наполнила белую ванночку теплой водой, искупала дочку. Она ворковала и кудахтала, когда я выливала на нее воду, мыла ноги, ступни, пальцы, ее милую попку. Я натерла ее лосьоном, посыпала пудрой, облачила в белое вязаное платье и надела на голову белую шапочку с вышитыми по краям розами.

– Малышка, – прошептала я на ушко дочери. – Малышка Джой.

Джой взмахнула кулачками в воздухе, как самый маленький в мире триумфатор-спортсмен, и пробормотала цепочку слогов, как будто она разговаривала на языке, который никто из нас не знал.

– Можешь сказать «мама»? – спросила я.

– А-а-агр! – объявила Джой.

– И близко не угадала, – засмеялась я.

– О! – ответила она, таращась на меня ясными глазенками, как будто понимала каждое слово.

Затем я передала ее Люси и пошла сама принять душ, привести в порядок волосы и лицо, попрактиковаться в речи, которую писала несколько дней.

Я слышала, как звенит дверной звонок, дверь открывается и закрывается, люди заходят внутрь. Первыми приехали курьеры с едой, вторым пришел Питер с двумя коробками, завернутыми в серебристую бумагу, и букетом роз.

– Это тебе, – улыбнулся он, ставя цветы в вазу.

Питер выгулял Нифкина и разобрал чистую посуду из посудомойки, пока я заканчивала приводить все в порядок.

– Какая прелесть, – восхитилась одна из доставщиц еды. – Не думаю, что мой муж вообще знает, где в доме находится посудомойка.

Я благодарно улыбнулась, не став ее поправлять. Все было слишком запутанно, чтобы объяснять незнакомым людям… Примерно как сказать, что я провела весь день в одежде задом наперед.

Сначала приходит любовь, потом брак, потом ребенок в детской коляске. Даже маленькие дети знали, что все должно происходить именно так. Но что я могла поделать? Что случилось, то случилось. Я не могла изменить свою историю. И если именно так у меня появилась Джой, то я и не хотела ничего менять.

Я вошла в гостиную с Джой на руках. Там была Макси, она улыбнулась мне, помахав рукой. С ней стояла Саманта, а рядом улыбались моя мама и Таня, Люси и Джош, Бетси и Энди с женой Эллен и две медсестры из больницы, которые заботились о Джой. В другом углу расположилась Одри, одетая в безупречный накрахмаленный льняной костюм кремового цвета. Питер стоял рядом с ней. Все мои друзья.

Я прикусила губу и опустила глаза, чтобы не заплакать. Раввин попросил тишины, затем пригласил четырех человек выйти вперед, держать хупу. Бабушкина, узнала я прекрасное старое кружево со свадеб моих двоюродных братьев. Это была хупа, под которой я бы вышла замуж, если бы все в моей жизни шло по порядку.

На церемониях наречения хупа предназначена для того, чтобы укрыть ребенка, а также мужа и жену. Но я заранее договорилась, и по просьбе раввина все столпились под хупой вместе со мной. Я решила, что моя малышка получит свое имя в окружении всех людей, которые любили и поддерживали нас, и раввин согласился, что эта мысль прекрасна. Джой не спала и была настороже, сияя, как будто знала, что находится в центре внимания, как будто не было никаких сомнений в том, что это именно то место, где она должна быть. Нифкин вежливо сел у моих ног.

– Приступим? – спросил раввин.

Он произнес короткую речь об Израиле и еврейской традиции и о том, как Джой приветствовалась в религии, переданной от Авраама, Исаака и Иакова, а также Сары, Ребекки и Лии. Раввин произнес благословение, произнес молитву над хлебом и вином, вымазал салфетку в Манишевице и прижал ее к губам Джой.

– О-о-о! – Джой хихикнула, и все засмеялись.

– А теперь, – сказал раввин, – мать Джой, Кэндис, расскажет, как она выбрала это имя.

Я сделала глубокий вдох. Джой посмотрела на меня широко раскрытыми глазами. Нифкин очень тихо прижался к моей ноге. Я вытащила из кармана записную книжку.

– Этот год меня многому научил, – начала я, сделав глубокий прерывистый вздох и велев себе не плакать. – Я узнала, что не всегда все случается, как ты планировал или, как думал, должно быть. И я узнала, что иногда события идут не так, как надо, не всегда исправляются или собираются вместе так, как было раньше. Я поняла, что некоторые сломанные вещи остаются сломанными, и я поняла, что ты можешь пережить плохие времена и продолжать искать лучшее, пока у тебя есть люди, которые тебя любят.

Я замолчала, утирая глаза.

– Я назвала свою малышку Джой, потому что она – моя радость. И Лией в честь отца ее отца. Его вторым именем было Леонард, и он был замечательным человеком. Он любил свою жену и своего сына, и я знаю, что он тоже любил бы Джой.

На этом я закончила. Я плакала, Одри плакала, моя мама и Таня обнимали друг друга, и даже Люси, которая, как правило, не реагировала в грустных случаях («это все антидепрессанты», – объясняла она), вытирала слезы. Раввин наблюдал за всем этим с ошеломленным выражением на лице.

– Что ж, – неуверенно произнес он. – Приступим к трапезе?

После бейглов и салата с белой рыбой, сдобного печенья, яблочного пирога и нескольких мимоз; после того, как Нифкин съел полкило лосося и его вырвало за унитазом; после того, как мы открыли подарки, и я потратила пятнадцать минут, убеждая Макси, что Джой, такой замечательной и веселой, нитка жемчуга не понадобится по крайней мере до