Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич

Целую тебя страстно, мечтаю склонить мою усталую голову на твою грудь.

Навсегда, мой муженек, твоя старая

Солнышко.

P.S. Душка, я забыла рассказать тебе о Питириме, экзархе Грузии. Все газеты полны описанием его отъезда с Кавказа и как его там любили. Посылаю тебе одну из газетных вырезок, чтобы дать тебе представление о той любви и благодарности, которые там к нему проявляют. Это доказывает, что он человек достойный и великий молитвенник, как говорит наш Друг. Он предвидит ужас Волжина и как тот будет стараться разубедить тебя, но Он просит тебя быть твердым, так как Питирим единственный подходящий человек. У Него нет никого, кого бы Он мог рекомендовать на место Питирима, разве только того, который был в Беловеже, — вероятно, это тот, что в Гродне? Он говорит, что он хороший человек. Только не С.Ф., или А.В., или Гермоген![537] Они бы все испортили там своим духом. Старый Владимир уже с грустью говорит, что он уверен, что его назначат в Киев. Было бы очень хорошо, если бы ты это сделал тотчас по приезде, чтобы предупредить всякие разговоры, просьбы Эллы и т.п.

Затем Он просит тебя немедленно назначить Жевахова помощником Волжина. Он старше Истомина, — возраст ничего не значит, — в совершенстве знает церковные дела. — Это твое желание — ты повелитель.

Вот, какой длинный Post-Scriptiim!

Ж.

Могилев. Поезд. 12 ноября 1915 г.

Моя возлюбленная душка,

Вот мы опять в ставке, отсутствовав здесь ровно неделю, час в час. Чувствуешь себя как-то ближе к тебе, так как письма приходят на другой день, а во время поездки мы их получали на третий.

Не могу еще сказать, когда мы вернемся домой, но думаю, что это может произойти дней через шесть. Это будет счастливый миг — и как много будет что рассказать!

Что ж, наша поездка, слава Богу, сошла и кончилась великолепно! Целая радуга впечатлений! Только, увы, погода была нелюбезна — мы надеялись встретить немножко тепла, но юг принял нас очень холодно — с пронзительным ветром. Единственный солнечный день был в Одессе. Там нас встретили Кирилл, Борис и Щербачев. На улице толпились молодые солдаты, кадеты, ученики военных школ и народ — это так напомнило мне весеннее пребывание там. Но теперь около меня было наше Сокровище. Он сидел с серьезным лицом, все время отдавая честь. Сквозь гомон толпы и крики “ура” мне удалось уловить женские голоса, кричавшие: “Наследник, ангел, красавчик!” Страшно трогательно! Он также слышал это и улыбался им. Посетив собор, мы поехали в порт и зашли на большой французский пароход, превращенный в плавучий лазарет, на новый крейсер “Прут” – бывший “Меджидие” — очень хороший корабль, почти совершенно переоборудованный; затем на корабль-приют для мальчиков, отцы которых находятся на войне, под покровительством Алексея (во главе стоит хорошенькая m-me Сосновская), и, наконец, — на один из семидесяти транспортов, находящихся под начальством адмирала Хоменко. Перед вечером состоялся большой смотр. Какой великолепный вид был у Гвард. Экипажа! Я обратился с несколькими словами к Полушкину и Родионову[538], когда проезжал мимо них, но не попрощался с ними, т.к. надеюсь увидеть их, когда гвардейцы будут собраны вместе.

Войск было много, так что смотр продолжался долго, и мы вернулись на станцию уже в темноте. Я имел длинную беседу с Щербачевым, которого произвел в генерал-адъютанты .

На следующее утро, 8-го ноября, я инспектировал целый армейский корпус, очень близко к поезду, у деревни, называемой Еремеевкой. Войска показались мне великолепными, хорошо обученными, хорошо снабженными и т.д. Завтракал я в поезде, на пути в Тирасполь, где мы были вместе в день нашей поездки в Кишинев. Здесь мы смотрели другую дивизию корпуса, ныне расположенного в Одессе — она показалась еще лучше. Потом мы ехали всю ночь до Рени, прибыв туда утром 9-го в 9 часов. Полотно тут старое и страшно тряское, качает, как на море. Дунай — могучая, широкая река, в красивых лесистых берегах, напоминающих английские пруды. Наш толстый приятель Веселкин встретил нас ранним утром, чтобы заранее все хорошенько объяснить. То, что мы видели, было в высшей степени интересно. Я должен сознаться, что он обладает даром хорошей организации и умеет заставить людей разных положений усердно работать в полном согласии друг с другом. Описывать все это в письме было бы слишком долго!

Здесь я сделал смотр 3-й Туркестанской стрелковой бригаде — они и выглядели, и проходили маршем совершенно как наши самые лучшие гвардейские полки. Мы посетили также несколько только что оборудованных тяжелых батарей, которые прикрывают реку Прут, впадающую в Дунай. Они очень хорошо расположены. Опять ехали всю ночь и прибыли в Балту 10-го ноября, после утреннего завтрака. 4 градуса мороза и туман. Это жаль, так как вид у края прелестный. Через четверть часа езды в моторе мы прибыли на место смотра Кавк. кавалерийской дивизии. Все четыре полка были изумительно прекрасны! Как я жалел, что ты не могла ими полюбоваться!

Я передал твой привет всем офицерам трех драгунских полков. На пути в Херсон мы встретили много поездов с молодыми солдатами, которых мы смотрели на станциях, где останавливались. В этом городе состоялся смотр 2-й Финляндской стрелков, дивизии, а после полудня 4-й Финляндск. Стрелков. див. в Николаеве. Наконец, потеплело, и пальцы мои перестали мерзнуть во время езды верхом. Алексей удивительно хорошо перенес все тяготы этой недели, только у него иногда случались небольшие кровотечения из носу. Все время он находился в великолепном расположении духа. Со стариком все благополучно. Он только бывает очень бледен перед едой и иногда говорит глупости через стол, но не чувствует себя усталым от всего, что мы проделываем, и от большой ходьбы.

13 ноября.

Мы вернулись домой в 10 час. утра. Нашли комнаты отлично проветренными и прохладными и как бы свежими. Доклад Алексеева тянулся долго — каждый много должен был рассказать другому. Завтра дам ему газеты, которые ты мне прислала.

Я проснулся с отчаянным насморком в левой ноздре, так что собираюсь впрыснуть в нее кокаин. В остальном я чувствую себя крепким — пропасть энергии! Здесь переменили расписание поездов. Они прибывают в 11 утра, а уходят в 6 вечера, что целесообразнее — для меня, по крайней мере. — Я сильно надеюсь, что твое бедное сердце поправится и не будет причинять тебе такой боли. Мне всегда так грустно за тебя, моя милая женушка, когда я слышу, что твое здоровье неважно, или когда ты страдаешь физически. Может быть, когда Б.[539] оставит тебя, ты почувствуешь облегчение и станешь здоровее.

Здесь все с огорчением узнали о смерти Эшаппара. — Такой способный и энергичный человек — какая жалость!

Ну, сокровище мое, я должен кончить. Благослови Бог тебя и девочек!

Без конца тебя целует твой старый муженек

Ники.

Царское Село. 13 ноября 1915 г.

Дорогой муж мой,

Уже 21 год, как мы соединены с тобой, мой ангел! Благодарю тебя еще раз за все, что ты мне дал в течение этого длинного ряда годов, которые протекли, как сон! Много радостей и горя разделили мы вместе, а любовь все росла и становилась все глубже и нежнее.

В минувшем году мы, кажется, тоже не были вместе в этот день — ты тогда уезжал в ставку и на Кавказ? Или нет, ты был с нами в Аничкове? Все очень перепуталось в моей голове. Поздравляю тебя с днем рождения дорогой мама и с днем крестин нашей Ольги! Я выберу подарок, и дети отвезут его завтра.