Монета встанет на ребро - Светлана Нергина

Велир недовольно взирал с изголовья кровати на весь этот бардак, но молчал.

Кроваво-красный и такой же вязкий и соленый на вкус экстракт манжида медленно, тягучими каплями падал в чашу с разведенной чемерицей, пока не окрасил зеленоватое зелье в ровный коричневато-вишневый оттенок. Я решительно отвела с лица волосы. Велир недовольно каркнул со своего насеста: дескать, может, лучше не надо?

– Надо, – мрачно заверила я, сама не горя желанием травиться этой дрянью, но не видя другого выхода. – Твое здоровье!

На вкус зелье не подвело, оказавшись как раз таким, какого тщетно добивался от нас мастер по зельеварению на пятом курсе. С трудом подавив резкий приступ тошноты и собрав глаза в кучку, я с треском впечатала пустую чашу в пол. Голова кружилась, в висках покалывало – побочные эффекты собирающейся по каплям из всех упрятанных резервов и заначек энергии. Итак, три часа. Отсчет пошел…

Гептограмму я чертила почти на ощупь: голова кружилась, и пол бессовестно уплывал в далекое плавание по рекам тающего сознания, проваливаясь в темноту. Только через полтора часа первое действие зелья пошло на убыль, дав мне возможность полюбоваться творением рук своих. М-да… Художница из меня всегда была кворровая, но чтобы настолько?! Как можно было гептограмме пририсовать восьмой угол?!

Со злобной руганью растерев по не слишком-то чистому уже полу набросанный угольный контур, я принялась за дело снова-снова… И так – шесть раз. Не то чтобы последний получился лучше, чем остальные, – я просто к этому времени поняла, что большего мне от себя ожидать не приходится, и плюнула на художественную ценность чертежа, ограничившись тщательно вычерненными острыми уголками и четкими ровными линиями.

Теперь – встать в центр, тщательно проследив, чтобы даже краешек плаща не выходил за границу…

Губы привычно бормотали затверженные до автоматизма слова, прикрытые веки помогали не отвлекаться на бытовые картинки и мелочи, кисти рук меленько тряслись от напряжения, а на кончиках нервных пальцев дрожали двадцать жизней…

Сила уходила медленно, багровыми откатами, расходясь рваными клочьями света под закрытыми веками, набирая скорость и мощь с каждой новой ушедшей волной, рокочущим гребнем энергии. Аппетит приходит во время еды, и гептограмма, едва заметно лизнувшая ауру голодным языком, приняв меня в свои границы, теперь жадно припала к отверзшейся реке энергии…

Я стояла неподвижно, молча, почти не дыша. И ждала. Высшей точки. Грани. Перевала, после которого или пан – или пропал. Выплеснувшаяся в никуда аура распылится в воздухе, но ко мне не вернется.

Пять секунд… три… две…

Елмань тихонько дрожала в напряженных мужских руках. Расширение сабельного лезвия в последней четверти клинка злобно сверкало обратной заточкой, кончик клинка выписывал неуверенные восьмерки.

Палуба, словно по заказу, оказалась темной и пустынной, а дверь в каюту ведьмы, вопреки обыкновению, была приоткрыта и сияла ровной светлой щелью внизу.

Рулевой осторожно, прижимаясь спиной к стенке, заглянул в приоткрытую комнату. Тонкий черноволосый силуэт точено рисовался в свете магических, сияющих под потолком шариков. Ведьма с закрытыми глазами неподвижно стояла в центре какой-то руны и прерывисто, тяжело дышала, не замечая ничего вокруг. Чуть слышно скрипнувшая дверь не удостоилась ее внимания.

Рулевой медленно, с опаской обошел тонкую фигуру по дуге, заходя со спины. С обычной женщиной он бы так, разумеется, не поступил, но разве подлая ведьма достойна его благородства? Елмань звучно рассекла неподвижный, плотный, напоенный энергетической тяжестью воздух и звучно опустилась… на молниеносно подставленное серебряное лезвие клинка.

Резкий разворот, плеск черных волос, едва заметное движение тонких пальцев – и пирата впечатало в стену, а ведьма, по-волчьи вскинув к небу голову, коротко, отчаянно взвыла и медленно опустилась на пол, с болью в голосе простонав:

– Идиот…

Влетевший в каюту на звон стали и серебра капитан кинулся к ведьме, тщетно пытаясь поднять ее с пола. Рулевой непонимающим взглядом обвел комнату и вопросительно глянул на Фреля.

– Так те сплетни правда, что ли?

Капитан, гневно обернувшийся на голос, изменился в лице, заслышав глухой, бессильный женский шепот:

– Говорила же: не нравлюсь я им…

Ночь – черная гибкая кошка – легким извивом скользнула в приветливо распахнутое окно и испуганно отшатнулась от ехидно ерошащегося тринадцатью острыми лучами шэрита. Редкое крошево звезд высыпалось крупинками соли на черную скатерть.

В корсете сомнений бреду путем Жизни,Вплетая монеты в созвездий узор.Пылают рябины горчащие кисти,Маня яркой краской измученный взор…

Гитарная струна жалобно тренькнула и оборвалась. Третья. Многовато для одной ночи.

Фрель, устало прикрыв глаза, сидел в углу на полу, вытянув одну ногу и согнув в колене другую. Темные волосы небрежно разлохматились, не приглаженные хозяйской рукой, на лоб легло тяжелое облако задумчивости.

– Опять порвала?

Я досадливо покосилась на собственные пальцы, безмолвно укоряя их за непростительную неловкость.

– Ага…

– Не играй больше. – Ровный глухой голос тягуче струился по комнате, равнодушно разбиваясь об углы и выплескиваясь за распахнутое окно. – А то остальные, я так чувствую, дорвешь…

Я обиженно поморщилась, но спорить не стала. Поднялась с его кровати и умостилась рядом на полу. Опасливо покосилась на бесстрастный невозмутимый профиль. Тяжело вздохнула, вспомнив смеющегося черного Роджера на черных же шелковых парусах. Парусах, приближающихся с каждой минутой…

– И что теперь будет?

Капитан неопределенно пожал плечами:

– Едва ли что-то хорошее. – Я молчала, ожидая продолжения, и Фрель покорно пустился в красочное описание малооптимистичных перспектив. – Сейчас, конечно, никто Голландца в темноте не разглядит, так что ночь мы можем спать спокойно.

– Ха, куда уж там!

Рулевого, умудрившегося бездарно атаковать меня в самый неподходящий для этого момент, когда собравшаяся в протянутых ладонях аура как раз вживалась в плоть заклинания, мы заперли где-то внизу, мало заботясь об его участи до утра. Фрель вообще в плане дисциплины был строг до неприличия, а я слишком сильно злилась на дурака, из-за которого лишилась ни за что ни про что ауры на ближайшие день-два и не сумела открыть портал. Проще говоря – угробила единственный план спасения с обреченного корабля.

– Ну а утром, – не обращая внимания на мои комментарии, продолжал Фрель, – пираты, разумеется, увидят Голландца, опознают, и начнется… Паника, суета, истерия… Словом, после этого надеяться будет уже не на что: обезумевшую от страха команду даже я не сумею призвать к порядку.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});