Тревожные сны царской свиты - Олег Попцов

Говорили о реформах, боготворили Абалкина, Шаталина. Но каких-то осмысленных действий в экономике не происходило. Паровоз громко спускал пары, прокручивал на месте колесами, давал сигнал отправления, снова спускал пары, но с места не двигался. Начались хаотические поиски тех, кто знает куда идти. Академик Шаталин не уставал рассказывать о том, как во всевозможных странах проходили реформы; как был ошибочным тот или иной путь; где и когда мы начали отставать; что может измениться в стране, начнись в ней экономическая реформа; что нам ни в коем случае нельзя делать и как нельзя поступать. Было ясно, что с Горбачева достаточно политических реформ, какие-то знаковые перемены произошли, но на большее его не хватит. Страна переживала паводок разномнений, но очень скоро поняла, что не знает, как ими распорядиться. Время шло. Необходимая истина находилась все в том же замутненном состоянии. Ореол лидера страны, подарившего ей политическую свободу, стал тускнеть. Для экономических реформ нужна была другая власть, а точнее, другая страна.

Появление финансиста Валентина Павлова во главе правительства теоретически было векторно правильным. Но Павлов не был и не мог стать лидером. Ему не хватало характера и политического опыта. Одной тучности, которая делала Валентина Павлова похожим на отца немецкого "экономического чуда" молодого Людвига Эрхарда, канцлера Германии 60-х годов, оказалось недостаточно. Программа "500 дней", сочиненная Явлинским и благословленная его учителем академиком Шаталиным, союзным правительством была не востребована. Разумеется, своя интрига в обсуждении этой программы была, и даже скрыто-доброе отношение к ней Горбачева. Но неготовность руководства страны решиться на непопулярные и достаточно радикальные шаги в сфере экономики взяла верх.

Сейчас нет смысла говорить о степени прогрессивности той программы или степени ее несовершенства. Сам факт, что это была экономическая программа реформирования гигантской страны, исходящая из мирового опыта экономических реформ, подготовленная новой генерацией экономистов, говорит о явлении сверхзначимом. В стране не только вызрела необходимость экономических реформ, но и формируются силы, способные принять на себя ответственность за их осуществление. Причем эти силы не из первого или второго ряда. Это заднескамеечники, которые уже давно писали доклады и делали разработки для фигур первой величины. И делали эту работу бесфамильно. Именно поэтому программа "500 дней" была запрошена российским правительством. Это позволило новой российской власти сразу уйти в отрыв и прослыть властью, более предрасположенной к реформаторству, нежели союзная власть, а значит, получить право претендовать на некое лидерство в демократических преобразованиях. Спустя какое-то время Григорий Явлинский в шутку назовет себя "заместителем царя по революции". Задача Российского телевидения была в этом смысле и простой, и сложной: поддержать эту приверженность и создать образ иной политической осмысленности. В столкновениях с союзной властью я чувствовал себя уверенно, зная, что у меня крепкий тыл и что российское руководство - будь то сам Ельцин, его правая рука в то время Руслан Хасбулатов или Иван Силаев, - меня прикроет.

Бесспорным выигрышем для компании и для меня лично на первых порах были мои неформальные отношения с Михаилом Полтораниным и Геннадием Бурбулисом, учитывая, что оба они считались чрезвычайно близкими к Ельцину и имели на него очевидное влияние. Свои отношения с Ельциным я старался вывести в отдельную строку, и мне не хотелось бы о них говорить обстоятельно, с обидой или восторженным придыханием. Ни то, ни другое этим отношениям не было присуще. Я Ельцина почитал, как положено почитать президента страны. Он был героем моих повествований, и потому во всякой встрече постижение его натуры, желание всмотреться, ощутить, понять преобладало. Я не испытывал чувства робости и уж тем более чувства страха во время таких встреч. Он не подавлял меня, как мог бы подавлять масштаб власти, которой обладал этот человек. Да и грубость Ельцина меня не касалась. Я не был в числе ни холопствующих, ни самых близких, по отношению к кому положено хамить по-царски и наотмашь. Отношения были здраво-деловыми. Какое-то время более тесными и даже теплыми, какое-то время более официальными и холодными. Иногда они решительно портились, и тратилось немало усилий, чтобы их восстановить. Отражалось ли все это на компании?

И да, и нет. Как только возникали слухи о моих конфликтах в коридорах власти, немедленно начинали судачить о моей возможной отставке. И, видимо уступая чувству самосохранения, мои коллеги начинали ощупью выискивать стену, на которую могли бы опереться и там, наверху, и здесь, в компании.

И все-таки, в чем причина этих приливов и отливов? Во многом я повинен сам. Ельцин не был мне близким человеком. Мы вместе практически никогда не работали и познакомились только в 1989 году на предвыборном собрании в МГУ. Я об этом уже писал. Познакомил нас, по существу, Гавриил Попов, посадил за один стол. И мы втроем выступали на этом собрании. Я писатель. Мое отношение к людям, с которыми меня сводит жизнь, несколько отстраненное. Я должен не только понять, но и разглядеть человека, запомнить его. Независимо от ситуации или должностного исполнения я всегда ищу какие-то сравнения, образы, в которые вписывается это новое лицо, ставшее фактом моей собственной жизни. Я никогда не чувствовал себя чиновником. И в свое время сделал все от меня зависящее, чтобы Всероссийская государственная телерадиокомпания не оказалась в перечне министерств, а я сам не был причислен как должностное лицо к министрам. Все уставные документы разрабатывались таким образом, чтобы не повторить опыт Гостелерадио и обеспечить компании максимальную независимость. Это был не каприз, а совершенно осознанное понимание политической ситуации, сложившейся в стране в 90-91-м годах и уж тем более в позднейшее время.

Исторически оказаться должностным лицом, утвержденным на свой пост формально главой Верховного Совета, а им был тогда Борис Ельцин; оставаться его последовательным, а порой и вынужденным сторонником уже как президента России, быть свидетелем и участником жесточайшего противостояния ветвей власти: президента и Верховного Совета. И при этом быть действующим, а не формальным народным депутатом и заметной фигурой демократической парламентской фракции, противостоящей коммунистическому большинству в парламенте, - согласитесь, это не так просто.

Компании и мне лично как ее руководителю нужна была максимальная управленческая и политическая независимость, чтобы я был хотя бы относительно свободен в политическом маневре. Достаточно безрассудства вершилось и с той, и с другой стороны, и надо было вырулить на позицию защитников демократических завоеваний, говоря честно и нелицеприятно как об агрессивности парламента и его руководства, так и о грубейших просчетах исполнительной власти. Оставаться в оппозиции КПРФ, но достойно, без озлобленности говорить о ее устойчивой популярности, возрастающей по причине ошибочности действий реформаторов, их упрямого нежелания понять психологические и исторические особенности нации. Этого мне не прощали ни первые, ни вторые.

Нервные изнурительные объяснения с властью разных калибров происходили ежедневно. В такие минуты наличие истинных союзников на этажах власти непременное условие твоей успешности и творческой независимости. Такими людьми в разное время на протяжении всех лет моей работы были прежде всего Михаил Полторанин, Иван Силаев, Юрий Скоков, Геннадий Бурбулис, Руслан Хасбулатов, Владимир Шумейко, Валентин Лазуткин, Гавриил Попов, Сергей Филатов, Андрей Нечаев, Борис Пастухов, Николай Травкин, Владимир Ресин, Сергей Шахрай, Егор Гайдар, Юрий Лужков, Иван Рыбкин, Владимир Булгак, Олег Толкачев. Были и другие, и их немало. Поддержка никогда не была безоглядной. Мы достаточно часто расходились во мнениях, ожесточенно полемизировали. Над каждым из них довлело высокое начальство, требующее и смещения Попцова, и предания его анафеме. Каждый из них, ко всему прочему, играл еще и свою игру, чему Попцов мог либо помешать, либо способствовать. А потому колебания в отношениях, с учетом обстоятельств, этих и других, но уже временных союзников, явление не парадоксальное, а, скорее, естественное.

Я не знаю, помогало мне это или нет, но я писатель, и тема власти одна из определяющих тем моего творчества. Сказалась личная биография. Протоптав не один километр по коридорам этой самой власти, я, как мне казалось, хорошо чувствую этот мир и знаю его изнутри. В разные годы, на разных этажах я был его частью. Со временем я заметил, что воспринимаю власть иначе, нежели мои коллеги из когорты властвующих или подчиненных в должностном исполнении, зависимых от... Я изучал власть, приглядывался к ней, постигал суть затеянных интриг, оказывался их жертвой и был их участником. Обладание властью добавляет людям сходства. Поэтому всякая власть похожа на власть.