Космический Апокалипсис - Аластер Рейнольдс

— Ты думаешь, он нам помешает?

— Думаю, он уже сделал это. Мы оба заметили, что с тех пор, как нас взяли на борт, быстрота распространения Чумы у Капитана значительно выросла, но не придали этому значения. Сочли то ли за совпадение, то ли за игру нашего воображения. Теперь я так не думаю. Я предполагаю, что Саджаки разрешил его согреть…

— Да… я и сам пришел к такому же выводу. Но ведь есть и еще что-то, не правда ли?

— Биопсия… Те срезы, о которых я спрашивал.

Силвест отлично понимал, куда все это ведет. Тот робот, который был послан, чтобы взять образцы клеток, был сейчас наполовину съеден Чумой.

— Ты не думаешь, что это была случайная ошибка? Ты полагаешь, что это работа Саджаки?

— Саджаки или кого-нибудь из членов его команды.

— Она?

Силвест почувствовал, что его глаза сами собой повернулись в сторону женщины.

— Нет, — пробормотал Кэлвин вслух, хотя в этом не было необходимости. — Не эта. Я вовсе не хочу сказать, что верю ей, но, с другой стороны, я как-то не вижу ее в роли послушной прихлебательницы Саджаки.

— О чем вы спорите? — спросила Вольева, подходя к ним.

— Не подходите слишком близко, — сказал Кэлвин, пользуясь голосом Силвеста, который на какое-то время лишился не только способности говорить, но и способности формировать фразы в уме. — Наши исследования могли привести к распылению некоторого количества спор Чумы. Вряд ли вас привлекает идея вдохнуть их.

— Мне это не повредит, — ответила Вольева. — Я не восприимчива. Во мне нет ничего такого, за что может ухватиться Чума.

— Тогда к чему этот высокомерный вид?

— Потому что тут холодно, черт побери! — она помолчала. — Погодите-ка. С кем из вас я сейчас разговариваю? Это Кэлвин, не так ли? Думаю, вам я должна оказывать чуточку больше почтения, ведь в конце концов не вы держите нас в качестве заложников.

— Вы слишком добры, — услышал свою реплику Силвест.

— Я надеюсь, вы пришли к единому мнению в отношении стратегии? Триумвир Саджаки будет весьма недоволен, если заподозрит, что вы не выполняете своих обязательств по договору.

— Триумвир Саджаки, — вмешался Кэлвин, — запросто может оказаться частью нашей проблемы.

Теперь Вольева подошла еще ближе, хотя дрожала от холода, поскольку была лишена термальной защиты, в которую был одет Силвест.

— Я не уверена, что правильно поняла вашу последнюю фразу.

— А вы уверены, что он хочет, чтоб мы вылечили Капитана?

Она глянула так, будто получила пощечину.

— С чего бы он этого не захотел?

— Слишком давно командует, и привык к этому. Ваш Триумвират — сплошной фарс. Настоящий капитан — Саджаки, только что официально не носит этого звания. И вы с Хегази знаете это отлично. Свое место без драки он не уступит.

Она ответила слишком быстро для того, чтобы ответ прозвучал убедительно:

— Я бы на вашем месте сосредоточилась на работе, которую вы обязались выполнить, и перестала бы гадать о желаниях Триумвира. Ведь именно он привел вас сюда. Он пролетел уйму световых лет, чтобы заручиться вашей помощью. Вряд ли это работа для человека, который не хочет видеть своего Капитана здоровым.

— Он подстраховался и обеспечил наш провал, — сказал Кэлвин. — И пока мы будем терпеть неудачи, он найдет новый проблеск надежды — человека или средство, способные излечить Капитана, — только их надо будет искать. И не успеете вы сосчитать до трех, как окажетесь в новом поиске, который тоже затянется на столетия.

— В таком случае, — медленно сказала она, как будто боясь попасть в ловушку, — почему же Саджаки давно не прикончил Капитана? Это укрепило бы его позиции.

— Потому, что тогда ему бы пришлось искать место для вас.

— Место?

— Да, и об этом вам в первую очередь и следует подумать, — Кэлвин положил инструменты и отошел от Капитана, подобно актеру, готовому выйти на ослепительно освещенную сцену, чтобы произнести свой коронный монолог. — Этот крестовый поход с целью излечить Капитана — единственный Бог, которому вы готовы служить. Возможно, было время, когда это было средством достижения конца, но конец не пришел, а потом наступило время, когда все потеряло значение. У вас есть оружие на борту, я знаю о нем, знаю даже о том оружии, о котором вы не любите говорить. Сейчас оно годится лишь на то, чтобы служить противовесом в схватке, когда вам нужно что-то получить — вроде меня, который может произвести все операции по исцелению Капитана, но при этом лично не преследует никаких целей, — Силвест обрадовался, когда Кэлвин замолчал на несколько секунд. Теперь он мог перевести дух и смочить пересохший рот. — Дальше. Если Саджаки внезапно становится Капитаном, как он должен поступить? Оружие все еще в ваших руках, но против кого вы его обратите? Вам придется буквально на пустом месте создавать врага. Вряд ли у этого врага будет что-то, нужное вам, — ведь у вас есть корабль, а что еще надо? Идеологические противники? Маловероятно, ибо единственное качество, которое я в вас угадал, — это полное отсутствие идеологических привязанностей, разве что кроме идеи выживания. Нет. Я думаю, что Саджаки знает, так сказать, всем своим нутром, что может случиться. Он знает, что если он станет капитаном, то рано или поздно вам придется воспользоваться этими орудиями, хотя бы по той причине, что они существуют. И я имею в виду отнюдь не тот маленький опыт, который вы провели с успехом на Ресургеме. Вы же пойдете до конца — и каждый из этих кошмаров будет использован на полную катушку.

Вольева соображала быстро, и Силвест уже имел случай в этом убедиться.

— В этом случае мы должны быть лишь благодарны Триумвиру Саджаки, не так ли? Не убивая Капитана, он удерживает нас на краю пропасти, — то, как она это сказала, походило скорее на аргументацию адвоката Дьявола, который повторяет вслух доводы Дьявола, лишь желая подчеркнуть их еретичность.

— Да, — сказал Кэлвин с сомнением в голосе, — может быть, вы и правы.

— А я вот не верю вашей болтовне! — в неожиданном запале выкрикнула Вольева. — И если бы вы были одним из нас, то само появление подобных мыслей расценивалось бы как предательство.

— Как вам будет угодно, но мы уже видели собственными глазами, как Саджаки саботирует проведение операции.

На мгновение в ее глазах мелькнуло удивление, но она подавила это чувство со свойственной ей добросовестностью.

— Меня не интересует ваш параноидальный бред, Кэлвин. Говорю это, предполагая, что веду разговор именно с вами. У меня есть долг по отношению к Дэну, заключающийся в том, чтобы доставить его на Цербер. И у меня есть долг по отношению к вам — помочь вам вылечить Капитана. Обсуждение всяких других проблем считаю излишним.

— Значит, у вас есть ретровирус?

Вольева пошарила в кармане куртки и вытащила оттуда небольшой флакон.

— Он хорошо убивал те образцы Чумы, которые мне удалось изолировать и культивировать. Но будет ли вирус действовать эффективно против этого — большой вопрос.

Силвест почувствовал, как его рука рванулась, чтобы успеть подхватить брошенный Вольевой флакон. Маленький стеклянный сосуд напомнил ему тот флакон, который он таскал в кармане накануне свадьбы, но то было лишь легкое воспоминание.

— Работать с вами — просто удовольствие, — сказал Кэлвин.

Вольева покинула Кэлвина или Дэна Силвеста — она никогда не знала точно, с кем имеет дело, — дав этому человеку точные инструкции, как применять ее препарат. Ее отношения с Силвестом напоминали отношения фармацевта с врачом, подумала она. Она сделала сыворотку, которая хорошо проявила себя в лабораторных условиях, что позволило сформулировать общие принципы ее применения и способ ее введения в организм. Однако окончательное решение, связанное с жизнью и смертью больного, было в компетенции врача, и она не имела права в него вмешиваться. В самом деле, если бы способ применения сыворотки не был столь важен, то зачем надо было тащить на борт корабля Силвеста? Ее ретровирус — это лишь часть лечения, хотя, возможно, и главная.

Она села в лифт, который доставил ее прямо к дверям капитанской рубки. Вольева старалась не думать о том, что сказал ей Кэлвин (она предполагала, что это был он) насчет Саджаки. Это оказалось трудным. Слишком много логики, слишком много здравого смысла высказано. А что может сказать она насчет предполагаемого саботажа лечения Капитана? Она хотела было спросить о доказательствах, но, видно, испугалась услышать вещи, которые не сможет опровергнуть. А как она сказала сама — и это было в каком-то отношении правдой, — даже думать в таком направлении — предательство.

Впрочем, она уже и без того неоднократно вела себя как предатель.

Саджаки, безусловно, сомневается в ней. Это очевидно. Ее несогласие в вопросе проводить или не проводить промывку мозгов Хоури — только один момент. А настройка аппаратуры? Так, чтобы каждый раз, когда Саджаки включает ее, Вольева была бы тут же поставлена в известность? Это, пожалуй, еще более серьезное дело. Это акт, говорящий не о незначительном превышении власти, что можно было списать на заботу о порученном ей имуществе, а акт, свидетельствовавший о паранойе, о страхе и затаенной ненависти. И все же хорошо, что она подоспела вовремя! Промывка не нанесла Хоури большого вреда, ее повреждения не относились к тем, что долго не заживают. Кроме того, сомнительно, чтобы Саджаки удалось закартировать большой объем мозга Хоури в таких деталях, чтобы получить что-то большее, чем смутные воспоминания, не говоря уж о воспоминаниях, которые могли бы послужить основанием для обвинения. Теперь, думала она, Саджаки придется быть осторожнее. Потеря артиллериста была бы сейчас непростительной ошибкой. Но что будет, если фокус его подозрений перенесется на Вольеву? Ей ведь тоже можно учинить промывку мозгов. Саджаки перед этим не остановится, разве что побоится полностью разрушить отношения равенства между Триумвирами. Конечно, у нее нет имплантатов, которые можно повредить. И кроме того, теперь, когда работа с «Лорином» переведена на автоматический режим, период максимальной полезности Вольевой для Саджаки миновал.