Пять имен. Часть 2 - Макс Фрай

И мессер Козимо в благодарность судьбе и справедливости, как земной, так и небесной, с почтением коснулся губами щеки Юдифи, наградив ее целованием сильного.

С триумфом мессер Козимо вошел в Палаццо Веккио вместе с Советом Добрых Мужей.

А гигантская замочная скважина была перевезена в дворцовый сад дельи Альбицци, как позорный дар города.

И посейчас флорентийские граждане вспоминают тот день, как "Будний праздник".

Новелла 19. Цвет граната

Всякий, кто хоть единожды останавливался в гостинице "Встреча в Еммаусе", не может не оплакивать монну Оливию Камби, которая тихо и безбольно отошла в чертоги Господни два месяца тому назад.

Старая хозяйка гостиницы, женщина чистого нрава и красоты, не увядшей и в дряхлости, в свое время поведала мне немало удивительного.

Одну историю, произошедшую без малого сорок лет назад я расскажу вам слово в слово, так же, как бережно передала ее мне покойная монна Оливия.

В те годы монна Оливия была юной и нежной женою трактирщика Одоардо Камби.

Новехонькая гостиница, которую Одоардо построил вместе со своими родичами приносила славный доход и была уютна и чиста, как морская раковина. Накануне Христова Воскресения гостиница наполнялась паломниками и паломницами, все — и бедные и состоятельняе получали свою долю теплого крова и хозяйского радушия в ее стенах.

Несмотря на то, что наступили апрельские дни, погода оставалась ненастной, земля сковалась наледями, холод пронизывал и уничтожал все живое.

Гости, которые грелись у большого очага в обеденной зале, наперебой жаловались на дурноезжие дороги, померзшие виноградники и в земле погибшие зерна.

В те дни монна Оливия носила в чреве первенца и была отягощена не только плодом, но и теми причудливыми желаниями, которые свойственны беременным женщинам.

Ведь еще мудрейший Авиценна писал о том, что беременность сопряжена с необычайными странностями.

Одна женщина вдруг начинает жевать глину или известку, которой белят стены в деревнях, другой кажется, что она умрет, если ей тотчас не достанут среди зимы живую жабу, у которой она должна откусить лапку, третью разбирает охота на соленое, копченое и острое, четвертая не может носить платья из цветного холста, пятая жалуется на головкружение, если встанет против солнца, шестая испытвает дурноту, почуяв запах сожженой козьей шерсти.

Монна Оливия была обуреваема иной, более благородной склонностью — она страстно желала увидеть цветущий гранат.

Стоит ли упоминать, что фруктовый сад близ гостиницы "Встреча в Эммаусе", был и остается гордостью квартала близ ворот Сан-Галло.

Но из-за холодов цветение запоздало, и ничто не могло вернуть монне Оливии утраченную радость.

Каждое утро монна Оливия выходила в сад и пригибала ветви гранатов, надеясь заметить хоть один разомкнувшийся бутон, но все ее поиски были тщетны.

Оттого, слушая брюзжание паломников и байки странствующих подмастерий, монна Оливия, опустив прекрасное цыганское лицо свое, мотала в сотый раз не нужный ей клубок шерсти, безучастная ко всему.

Среди пилигримов и торговцев находился неприметный человек в облачении монаха ордена камальдульцев.

Когда Одоардо Камби, трактирщик, попросил его назвать свое имя, странник ответил, что зовут его Никколо Никколли. Он открыто поведал трактирщику о том, что давно уже считается флорентийским гражданином, хотя и не является уроженцем Тосканы, и ныне возвращается в город после долгих скитаний по чужим землям.

Одоардо вспомнил, что о мессере Никколли говорили, будто все свое городское имение он распродал для неизвестных целей, и теперь находится в крайней нищете. Вот и пришлось ему переселиться в скромную гостиницу у городских ворот. Теперь все его имущество составляли три сундука с секретом да дорожная сумка, но никто не мог сказать, что за кладь в них содержится.

Решив не тревожить нищего чудака расспросами, добрый сер Одоардо покинул его, перейдя к иным, более разговорчивым постояльцам.

Паломники и паломницы, косясь на сундуки мессера Никколли, судачили, о том, что их хозяин либо скупец, либо помешанный, а того хуже еще и преступник, понужденный скрываться от закона.

Виданное ли дело — книжнику, начетчику и знатоку античности от безденежья приходится ютиться в скотном хлеву, за тонкой стеною стойла соседствовали с ним бессмысленные козы и телята.

Улыбаясь в ответ на пересуды, маэстро Никколи оставался учтив со всеми злоязыкими, не отвечая бранью на брань он тихо сидел у огня, держа на коленях миску с вареными бобами и неотрывно следил за игрой потухающих и вспыхивающих угольев.

А монна Оливия горько тужила о недоступном, но желанном цвете граната.

В один из вечеров, торговец кожей из Пармы укорял монну Оливию такими словами:

— С виду ты женщина умная, а капризничаешь, как девчонка. С чего тебе вздурилось — горевать о несбыточном. Еще бы луну с неба попросила, или перстенек с руки феи Бефаны. Не будь ты беременна, я бы на месте твоего мужа хорошенько оттоскал тебя за волосья! Ты грустна и рассеянна, оттого нерадивы твои прислужницы, еда недоварена, постели отсырели. Ты несчастлива оттого, что грезишь и надеешься.

Маэстро Никколи, бывший при этом разговоре, вдруг поднял голову и спросил у торговца.

— А что же, по-вашему, есть счастье?

Торговец изрек с видом важным и суровым:

— Счастье-суть подчинение Господней и начальственной воле, иначе говоря вседневное покорство власти и полное довольство без стремлений.

Тут монна Оливия уронила клубок, и поправив темные кудри, выбившиеся из-под чепца тесного, как замужество, опечаленно произнесла, глядя на зловещее сплетение оголенных кривых ветвей за меркнущим на закатном солнце окном:

— Полно спорить и упрекать меня. Мое желание не прихоть. Я всего лишь опасаюсь, что мое дитя родится бледным и болезненным, как пепельное

свечение ненастных небес, а могло бы быть полнокровным и буйным, как

оперенная заветным рдяным цветом гранатная ветка.

Всем известно поверье, что облик ребенка зависит от того предмета или явления, на которое смотрела мать во время беременности.

Марк Дамасский пишет об одной девочке из Сан-Пьера, которую показывали императору Карлу, королю Богемии. Мать родила ее всю покрытую волосами, как у дикого звереныша, потому что, будучи беременной, смотрела на изображение обезьяны. Да и в кесарском Риме и еще раньше, на брегах Эллады и Крита, жрицы советовали мужьям вешать в изголовье беременных жен изображения совершенных телом могучих героев и дев, полных женской прелести и силы — для того, чтобы рождались на свет сыны и дочери, одаренные всеми достоинствами тела и духа.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});