Святитель Григорий Богослов. Книга 2. Стихотворения. Письма. Завещание - Григорий Богослов

90. Другое (56)

Как на родосцев дождем падало золото, так тебе из могилы приносится железом золото, а с ним и беда. Раскапывай же, раскапывай все могилы; может быть, какая-нибудь из них, обвалившись, задавит и тебя, а тем окажет помощь мертвецам.

91. Другое (57)

Я была гробница, но теперь уже не гробница, а куча камней. Так стало угодно златолюбцам. Где же правосудие?

Увы! Увы! Стал я прахом, но не избежал злодейских рук. Что хуже золота?

5. Боюсь за человеческий род, если и тебя, гробница, осмелился кто-то непреподобными руками опрокинуть на землю.

Я, гробница, как башня, стояла горе, но человеческие руки сравняли меня с землей. Какой закон позволил это?

Эта обитель принадлежала мне, умершему, но железо проникло и в мою могилу. Пусть и твоим домом овладеет другой!

10. Заступ нужен на пашне, но прочь от моей могилы, прочь! У меня нет ничего, кроме гневных мертвецов.

Если бы ждал я тебя, ненасытный опустошитель гробов, то здесь висели бы и кол, и колесо.

Для чего ты тревожишь меня – пустой гроб? Одни только кости и прах скрываю в себе для приходящих.

92. Другое (58)

Я, гробница, выше всех гробниц, но и меня наряду с прочими раскрыла рука убийцы! И меня ограбила рука убийцы! Смертные, не стройте больше надгробных памятников и не делайте погребений. Собирайтесь к мертвым телам, псы! А люди, эти искатели золота, и из праха мертвецов извлекают уже золото.

93. Другое (59)

Один соорудил гробницу, а ты уничтожил ее. Пусть и тебе, если позволено, соорудит один гробницу, а другой опрокинет ее на землю!

И на мертвецов уже наложили руки златолюбцы. Умершие, бегите, если можно, из гробов.

5. Для чего тревожишь меня? Одни только хрупкие черепа мертвецов заключаю я в себе. Все богатство гробниц – кости.

Беги от демонов, которые здесь поселились! А больше ничего нет во мне, гробнице. Все богатство гробниц – кости.

Если бы целый гроб был золотая обитель, и тогда, златолюбец, 10. не надлежало бы поднимать своей руки на умерших.

Всем владеете вы, живые, а мне, умершему, досталось немного камней, и они для меня дороги. Пощади же мертвецов!

15. Я не золотая обитель, для чего же опустошают и меня? У меня, гробницы, которую ты тревожишь, все богатство – мертвец.

Я, гробница, была славой окрестных жителей, а теперь стала памятником самой злодейской руки.

Если у тебя слишком златолюбивое сердце, 20. выкапывай себе золото в другом месте, а у меня нет ничего, кроме истлевших погребальных одежд.

Не оставляй мертвеца обнаженным напоказ людям, иначе и тебя иной обнажит, а золото по большей части только сонная греза.

Для смертных не довольно стало налагать руку на смертных. Напротив того, спешите вы брать золото и с мертвецов.

25. Окажите помощь и своим гробницам вы, которые видите этот разоренный памятник. Посмотрите, каков этот расхититель гробов!

Кто меня, с давнего времени закрытого неподвижными камнями, напоказ смертным выставил бедным мертвецом?

Для чего ты, несчастный, разорил мою могилу? 30. Да пресечет Бог и твою жизнь, о златолюбивое чудовище!

Клянусь умершими, клянусь самым тартаром, никогда не обращать благожелательного взора на расхитителя гробов!

Горы и утесы, плачьте над моим гробом, как над одним из товарищей; всякий же камень да падет на того, кто прикоснется к тебе железом!

35. Был я богат, а теперь нищ; гробница огромна, а золота внутри нет. Пусть знает сие тот, кто готовит поругание неприкосновенному убежищу мертвеца!

Хотя без отдыха будешь до основания раскапывать мое подземное жилище, однако же концом всего этого будет для тебя один труд. У меня нет ничего, кроме костей.

40. Разоряйте, разоряйте! Гробница много дает золота любителям камней, а все прочее – прах.

Любезная земля, не принимай в свои недра, когда умрет наслаждавшийся выгодами от расхищения гробов!

Приходило железо наругаться надо мной, уже не живым, и сыскать у меня золото, но нашло нищего мертвеца.

94. Другое (60)

Тартар для некоторых басня, ибо иначе этот человек не открыл бы гроба. О правосудие, как ты медлительно!

О правосудие! Как ты медлительно! И тартар уже не страшен, ибо иначе этот человек не открыл бы гроба.

Письма иже во святых отца нашего Григория Богослова

1. К Василию Великому (1)[268]

В неисполнение своего обещания жить вместе со св. Василием извиняется необходимостью услуживать родителям и предлагает способ примирить требования обещания и долга (358 г.).

Признаюсь, изменил я обещанию жить и любомудрствовать вместе с тобой, как дал слово еще в Афинах во время тамошней дружбы и тамошнего слияния сердец (ибо не могу найти более приличного выражения). Но изменил не добровольно, а потому, что один закон превозмог над другим, закон, повелевающий прислуживать родителям, над законом товарищества и взаимной привычки. Впрочем, и в этом не изменю совершенно, если ты будешь согласен на то же самое. Иногда я буду у тебя, а иногда ты сам благоволи навещать меня, чтобы все было у нас общее и права дружбы остались равночестными. Так можно мне будет и родителей не оскорблять, и быть вместе с тобой.

2. К нему же (2)

Поелику св. Василий шутливо писал о стужах и ненастье в Тиверине, местопребывании св. Григория, то с подобной шуткой отзывается о самом св. Василии и месте его жительства – Кесарии.

Несносно мне, что ты, великий нелюбитель грязи, привыкший ходить на пальцах и попирать гладкие мостовые, человек парящий, выспренный, уносимый со стрелой Авариса, упрекаешь меня Тиверином, здешними стужами и ненастьями, и хотя сам каппадокиец, однако же бегаешь того, что в Каппадокии. Тем разве делаем вам обиду, что вы бледнеете, с трудом переводите дыхание и солнцем пользуетесь в меру, а мы тучнеем, пресыщаемся и не заключаем себя в тесные пределы? Но последнее принадлежит вам. Вы роскошествуете, вы обогащаетесь, у вас бывают торжища. Не хвалю этого. А потому или перестань укорять меня за грязь, ибо не ты построил город и не я сделал ненастья, или и я тебе вместо грязи укажу на корчемников и на все, что бывает в городах дурного.

3.* [269] К Евагрию (216)

Изъявляет свое удовольствие за одобрение сына его Евагрия, учившегося под надзором св. Григория.

Приятно было мне слышать о себе похвалы, потому что одобрение сыну моему Евагрию есть одобрение мне самому; всякая доблесть детей – слава для отца. Что до наук, я со своей стороны ничего или мало разве был полезен сыну твоему, потому что не велика моя ученость; вместо же всего (в этом не отрекусь) внушал ему одно и самое главное – страх Божий, а также убеждал презирать настоящее. Итак, и желал, и желаю ему всего лучшего, чтобы занятые от меня начатки возрастил он в зрелые плоды, а также не без плода осталось и мое старание. Твоей же честности все мое благодарение за то, что удостаиваешь и помнить обо мне, и оказывать мне честь памятниками своей дружбы, которые и сами по себе не маловажны, но еще за большее приняты мною.

4. К Василию Великому (3)

Посетив св. Василия в его Понтийской пустыне, шутливо описывает ее (после 360 г.).

Смейся, черни все наше или в шутку, или и в правду, – не в том дело, – будь только весел, упоевайся своей ученостью и наслаждайся моей дружбой. А для меня, если что от тебя, чтобы оно ни было и каково бы ни было, все приятно. И если только понимаю тебя, мне кажется, что и над здешним смеешься не для того, чтобы осмеять, но для того, чтобы меня привлечь к себе, как и реки для того преграждают, чтобы заставить их течь иначе. Ты и всегда поступаешь так со мной.

Буду же дивиться твоему Понту и понтийскому сумраку, этому жилищу, достойному беглецов, этим висящим над головой гребням гор и диким зверям, которые испытывают вашу веру, этой лежащей внизу пустыньке, или кротовой норе, с почетными именами обители, монастыря, училища, этим лесам диких растений, этому венцу стремнистых гор, которым вы не увенчаны, но заперты. Буду дивиться тому, что в меру у вас воздух и в редкость солнце, которое как бы сквозь дым видите вы, понтийские киммерийцы, люди бессолнечные, не на шестимесячную только осужденные ночь, как рассказывают об иных, но даже никогда в жизни не бывающие без тени, люди, у которых целая жизнь – одна длинная ночь и в полном смысле (скажу словами Писания) сень смертная (Лк. 1:79). Хвалю также этот узкий и тесный путь (Мф. 7:14), который не знаю куда ведет – в Царство или в ад, но для тебя пусть ведет он в Царство. А что в середине, то не назвать ли мне, если хочешь (только, конечно, не вправду), Едемом и разделяемым в четыре начала источником (Быт. 2:10), из которого напоевается вселенная? Или наименовать сухой и безводной пустыней, которую удобрит какой-нибудь Моисей (Исх. 17:6), жезлом источивший воду из камня? Ибо что не завалено камнями, то изрыто оврагами; а где нет оврагов, там все заросло тернием; и над тернием утес, и на утесе стремнистая и ненадежная тропинка, которая ум путника приучает к собранности и упражняет в осторожности. Внизу шумит река; и это у тебя, высокоглаголивый творец новых наименований, это амфиполийский и тихий Стримон, обильный не рыбами, но камнями, не в озеро изливающийся, но увлекаемый в пропасть. Река велика и страшна, заглушает псалмопение обитающих вверху; в сравнении с ней ничего не значат водопады и пороги, столько оглушает вас день и ночь! Она стремительна, непереходима, мутна и негодна для питья; в одном только снисходительна, что не уносит вашей обители, когда горные потоки и ненастья приводят ее в ярость. И вот все, что знаю об этих счастливых островах или о вас, счастливцах. А ты не выхваляй тех луновидных изгибов, которые больше подавляют, нежели ограждают подход в ваше подгорье; не выхваляй этой вершины, висящей над головами, которая жизнь вашу делает Танталовой; не хвали мне этих провевающих ветерков и этой земной прохлады, которые освежают вас, утомленных до омрачения; не хвали и певчих птиц, которые хотя и воспевают, но голод, хотя порхают, но в пустыне. Никто к вам не заходит, разве для того, говоришь, чтобы погоняться за зверем; присовокупи же к этому: и посмотреть на вас, мертвецов. Все это длиннее, может быть, письма, но короче сатиры. И ты, если шутку мою примешь спокойно, поступишь справедливо. А если нет, присовокуплю к этому и большее.