Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944 - Евгений Доллман

Я был в очень удручающем положении, потому что мне пришлось рассказывать страшные подробности о пытках, массовых убийствах на Виа Эмилия, ночных рейдах – короче говоря, о гражданской войне в Италии. Муссолини, который никогда не был палачом, выслушал мой рассказ с очень мрачным видом. Используя единственную возможность, я умолял его поддержать мои попытки смягчить этот разгул мести и ненависти, пока это было в моих силах. Кессельринг тут же согласился с моим предложением, и я получил разрешение связаться напрямую с властями Республики Сало.

Муссолини уехал, несомненно не имея никакого желания возвращаться к битвам амазонок на озере Гарда. И хотя еще несколько раз я видел его на официальных совещаниях, мне представилась только одна возможность побеседовать с ним наедине. Эта встреча произошла 6 апреля 1945 года, незадолго до его трагической гибели, и навсегда осталась в моей памяти. Это память о человеке, чьей величайшей ошибкой стала его любовь-ненависть к Адольфу Гитлеру и неестественный альянс с Третьим рейхом.

В то утро состоялось германо-итальянское совещание в кабинете дуче на вилле Фельтринелли. Я назвал ее совещанием в Фермопилах. Со стороны Германии присутствовали генерал барон фон Витингхоф, преемник Кессельринга в качестве главнокомандующего Южной группой войск, итальянцев же представляли Грациани, красавец Филиппо Анфузо, бывший посол Муссолини в Берлине, и Алессандро Паволини, бывший поэт, а ныне командующий вызывающей ужас Brigade Nere, или «черной бригадой». Присутствовали также посол Рудольф Ран и генерал Вольф. Председательствовал Бенито Муссолини.

Паволини хотел принять под командование остатки неофашистских войск, в особенности своих черных богов мести из «бригады» и попытаться с их помощью преградить путь союзникам в долине Валтеллин. Однако никаких приготовлений сделано не было. Немцы, что совершенно естественно, были возмущены и самой этой идеей, и отсутствием какой-либо организованности и конечно же ответили отказом. Этот отказ был основан на том, что немецкая сторона знала о переговорах, которые велись мной и генералом Вольфом в Швейцарии с американцами. В их задачу входило предотвращение попыток устроить напоследок какую-нибудь безумную резню. Переговоры эти близились к завершению. Следует добавить, что из-за махинаций клана Петаччи мы не смогли проинформировать об этом Муссолини.

«Эпическая поэма пятидесяти тысяч», как восторженно окрестил свой план Паволини, ограничилась лишь рекомендациями по созданию комитетов для изучения вопросов вооружения и создания оборонительных позиций – и это в апреле-то 1945 года! Дуче опять принялся играть в солдатики, но отсутствие необходимых военных знаний заставило его принять предложения Витингхофа и остальных. Из гипотетических пятидесяти тысяч бойцов только одна или две сотни присоединились к дуче 27 апреля, когда он предпринял свой последний поход на север, да и те попали в руки партизан Донго. Однако до этого дня оставалось еще три недели.

Когда «фермопильское совещание» благополучно закончилось и немецкие делегаты с видом явного облегчения покинули зал, Муссолини отозвал меня в сторонку и сказал, что хотел бы встретиться со мной. «Наедине», – добавил он многозначительно. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Несмотря на то что мы уже сделали и продолжали делать все, чтобы подключить фашистов, находящихся в Швейцарии, и самого дуче к переговорам о капитуляции, которые мы вели с Алленом Даллесом, ни Витингхоф, ни Вольф, ни я еще не обсуждали с ним этот вопрос открыто. Оба генерала потребовали от меня полной секретности. Им не было никакого дела до того, как я выпутаюсь из этого затруднительного положения; главное, чтобы я держал рот на замке. Веря в свою удачу, которая всегда оказывалась надежнее, чем разум, точно в четыре часа пополудни я стоял у дверей маленького кабинета Муссолини на вилле Фельтринелли.

– Che ospite raro al nostro Garda![28] – такой фразой встретил меня Муссолини.

Господин и повелитель Сало был сама любезность, но это только усилило мои дурные предчувствия. Он задал мне обычные дежурные вопросы о положении в Северной Италии, высоко оценил мою роль посредника и, похоже, решил удержать разговор в рамках общих тем.

Зачем же он послал за мной?

Я ожидал взрыва бомбы в любой момент. В любой момент он мог спросить меня, зачем я с марта несколько раз ездил в Швейцарию, зачем поддерживаю контакт с агентами американской разведки в Лугано и Цюрихе, – короче, начать расспрашивать о переговорах по вопросам капитуляции.

Время шло, но вопросов не было. Постепенно я догадался, что дуче просто хотел поболтать со мной. Это был милый и типично латинский жест, немцу в подобной ситуации такое бы и в голову не пришло. Он вспоминал наши совместные поездки, совещания, встречи, наше летнее путешествие на Украину, бреннерские переговоры, визит Гитлера в Италию в мае 1938 года.

В конце концов разговор зашел о 1938 годе и Мюнхенской конференции. Его тихий, ровный голос вдруг зазвенел во всю мощь. Мне показалось, что стены дома, где проходило его изгнание, грянули фанфарами почетного караула, приветствуя прибытие дуче; что непобедимые самолеты Гитлера закружились в небе над открытой машиной, везущей в полночь обоих диктаторов на вокзал после успешного завершения мирной конференции; что он вновь услышал восторженные крики обманутых людских масс, полагавших, что угроза войны миновала.

– Это был самый великий день в моей жизни. Я был единственным, кто говорил на всех языках и понимал все. Все глаза были прикованы ко мне, а не к мистеру Чемберлену или месье Даладье. То был случай, достойный Цезаря, – ты помнишь это?

Я с удовольствием вспомнил тот день и согласился, что Муссолини действительно сыграл роль достойную Юлия Цезаря. Он взволнованно перебил меня:

– Какая пьеса – самая великая из написанных Шекспиром!

Потом он заговорил о 25 июля 1943 года и сказал, что боги забыли предупредить его заранее. Поднявшись с кресла, он встал позади массивного стола, занимавшего почти всю комнату, и продекламировал:

Нет, Цезарь выйдет: ведь всегда опасностьКо мне крадется сзади, но, увидев,Мое лицо, тотчас же исчезает.

Уже более спокойным голосом он процитировал предупреждение Кальпурнии:

Ты знаешь, Цезарь, я не суеверна,Но я теперь боюсь…О, Цезарь. Это все необычайно,И я страшусь.

И с печальной улыбкой он закончил:

– Единственным человеком, который предупреждал меня об опасности, была донна Ракеле. Она умоляла меня не стремиться занять место короля, но:

Трус умирает много раз до смерти,А храбрый смерть один лишь раз вкушает![29]

Это был незабываемый момент. Я никогда не слышал «Юлия Цезаря» по-итальянски, не говоря уж об актере такого калибра. Я был заворожен. Я забыл о том, что война проиграна, что я веду переговоры с врагом в Швейцарии и что стоящий напротив меня Цезарь, скорее всего, обречен на смерть, такую же ужасную, как и его классический предшественник.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});