Французский поцелуй - Эрик Ластбадер

— Я неженат.

— Ну тогда твоя подружка. — Она взглянула на него. — Уж подружка-то у тебя в Нью-Йорке есть, надеюсь?

— Подружка? — переспросил он, подумав про Диану. — Не знаю.

Она рассмеялась. — Ну и ответ! Что ты имеешь в виду под своим «не знаю»?

— Да есть кое-кто, — сказал он нерешительно, — но я не уверен...

— В ней или в себе?

Он допил и поставил чашку на стол.

— Пойдем. Здесь становится слишком людно.

— Как в Нью-Йорке, верно? — Она удержала его за руку. — Сядь, пожалуйста. Ты ведь сам сказал, что мы — люди посторонние по отношению друг к другу. И поэтому нет такого, что мы постеснялись бы сказать. — Она засмеялась. — Ты не знаешь меня достаточно для того, чтобы обижаться на мои слова, а я не знаю тебя достаточно для того, чтобы лгать, щадя твои чувства.

Сив снова уселся на свое место. В соседней с ними кабинке женщина в черном шелковом платье фирмы «Шанель» и в шапочке из шкуры леопарда, пришпиленной к ее светлым волосам при помощи бриллиантовой броши, поедала устрицы. Она даже не потрудилась снять перчаток.

— В Нью-Йорке все совсем по-другому, — заметил Сив. Когда им принесли еще кофе, он рассказал о Диане, закончив так:

— Я никогда не умел устанавливать отношения с девушками. Работа отнимает у меня слишком большую часть жизни.

— Очень удобная отговорка.

— Что?

— Я говорю, очень удобно пользоваться этим аргументом, чтобы порвать отношения, когда они становятся слишком серьезными или обременительными.

— Да нет, ты меня не поняла. Все совсем не так.

— Не так? Еще скажешь, что не дорожишь своим холостяцким комфортом?

— Полицейский, особенно такой, как я, не знает, что такое комфорт. Частенько мне приходится проводить ночь на переднем сидении машины. Я ем холодную и склизкую жареную картошку и пью кофе такой густой и черный, что ты могла бы использовать его вместо туши для ресниц.

— Я не говорю про твою работу, — возразила Сутан. — Я говорю про тебя самого. Я думаю, ты испытываешь дискомфорт, когда замечаешь, что кто-то рядом с тобой испытывает сильные чувства.

— Господи, да я даже не знаю, что такое сильные чувства, — признался он.

— Перестань обманывать сам себя! Это знает каждый. Вопрос только в том, предпочтет он показать это или нет.

— Откуда это ты все знаешь?

— Я удивлена, что ты об этом спрашиваешь, — ответила она. — Любить двух братьев — это настоящая школа для воспитания чувств.

Группа подростков ввалилась в двери и метрдотель указал им кабинку, где можно сесть. Через минуту оттуда валил дым, как от погребального костра.

Сив долгое время сидел уставившись на них, а может, просто в пустоту. Наконец он повернулся к Сутан.

— По правде говоря, я боюсь.

— Боишься запутаться в отношениях? Все боятся. Он покачал головой. — Да нет, не этого. Во всяком случае, не главным образом этого. — Он оглянулся вокруг, ища глазами официанта. — Я хочу чего-нибудь выпить. — Он заказал виски и опрокинул себе в рот одним залпом. — Знаешь, чего я больше всего боюсь? Смерти.

— Это просто смешно, — сказала она. — С твоей-то профессией! Тогда тебе лучше бы быть бухгалтером или библиотекарем.

— Возможно. Но тогда я не мог бы жить в согласии с самим собой.

— Ага, понятно. Ты, значит, стал полицейским, чтобы доказать себе, что ты не трус.

Он кивнул.

— В каком-то смысле. — Он вспомнил о своем отце. Может, доказать это тебе, пап, подумал он. — Во всяком случае, в армию я записался именно поэтому. А когда вернулся домой, мне казалось логичным продолжать службу.

— Но при чем здесь твоя девушка?

— Видишь ли, достаточно скверно жить в страхе одному. А уж с семьей...

— А может, именно семья прогонит твой страх, — сказала Сутан. — Тебе такое в голову никогда не приходило? Семья ведь является продолжением жизни, даже после смерти.

Сив почувствовал, как тепло выпитого виски разливается по всему телу. Женщина в платье фирмы «Шанель» закончила свои устрицы. Теперь Сив заметил, что рядом с ней сидит кудрявый карликовый пудель, неподвижный, как изваяние, преданно глядя на хозяйку.

На другой стороне комнаты подростки совсем потерялись в сигаретном дыму. Потом двое из них — девочки в майках и юбках цвета полыни вынырнули из дымовой завесы и начали по очереди бросать друг дружку в рок-н-ролле в походе между рядами столиков. Официанты в белых смокингах степенно и с невероятным присутствием духа отступали на шаг, когда полынная ракета проносилась мимо. За свою службу они и не такое видали.

Сив закрыл глаза.

— Давай вернемся в отель? Что-то голова разболелась.

* * *

Когда Аликс открыла глаза, она увидела незнакомое лицо. Последнее, что она запомнила перед предшествуемым этому провалом, было ощущение, что ее везут на каталке, уже наполовину отключившуюся, в операционную комнату. Ощущение белизны и стерильности, сверкающие инструменты, анастезатор, приводимый в действие гигантским двигателем, пульсирующим, как бьющееся сердце.

А потом все тот же сон о том, как она бесконечно падает, падает... И чем ниже она падает, тем страшнее становится, потому что все сильнее убеждение, что ей не пережить конца падения. Потому что чем ниже она, тем стремительнее ее падение и тем ближе его конец.

И вот в сумрачном, неземном свете она видит Дика, стоящего на выступе скалы, мимо которой она падает. Она кричит ему что-то, он поворачивается к ней, улыбается, и она проносится мимо.

Она страшно кричит.

И вот внизу, на другом выступе, стоит Кристофер. Он расставил руки и она знает, что у него есть и сила, и решительность, чтобы попытаться поймать ее. Он не боится, как боялся Дик, что она своим весом и инерцией падения увлечет и его за собой в бездну.

Он улыбается, его расставленные руки все ближе и ближе. Теперь она почти уверена, что спасена. Почти до самого последнего момента уверена, — до того момента, когда он вдруг отдергивает руки.

Нет! -кричит она. Нет!

Падает.

Быстрее и быстрее, пока...

— Аликс, вы слышите меня? — спрашивает ее Макс Стейнер.

Аликс замигала глазами, пытаясь вспомнить имя которое можно было бы связать с этим незнакомым лицом.

— Я знаю вас? — спрашивает она.

Она видит, что на лице его появляется выражение, которое можно понять, как нечто среднее между озабоченностью и восторгом.

— Боже мой! — восклицает он. — Надо скорее позвать доктора. Вы заговорили!

Она неуверенно протягивает к нему руки. Все кажется еще таким нереальным. Она все еще продолжает падать, преданная и Диком, и Кристофером. Ухватившись за рукав его пиджака, ей как-то легче удержаться в сознательном состоянии. Но это слишком большое испытание для нее. Она слишком устала.

— Не уходите, — ее голос, больше похожий на кваканье, очень странно звучит, но ничего. Ничего!

— Меня зовут Макс Стейнер, — представился он. — Я старый друг Криса.

— Вы присматриваете за моим сыном. Он кивнул, весь сияя от счастья, что может с ней разговаривать. — Он прекрасный мальчик, Аликс.

— С ним все нормально? — Ее веки сами собой опускаются. У нее нет сил держать их открытыми. Но надо так много сказать, так о многом попросить. Прежде всего о Дике. Она не хочет, чтобы Дик сюда приходил. И еще она хочет, чтобы Макс не пускал его к Дэнни.

Но она падает, все быстрее и быстрее. Падает в ночь.

* * *

— Господи Иисусе, ты только посмотри на себя! — ужаснулся Брэд Вульф. Его люди перепрыгивали из катера к ней в лодку. Они ловчее легавых псов.

Он сделал знак рукой, и высокий лысоватый человек в очках и с лицом, покрытым пигментными пятнами, с треском открыл старомодный докторский саквояж.

— Осмотрите ее по-быстрому, — попросил он.

Диана, завернутая в грубошерстное одеяло, сидела, прислонившись спиной к переборке. Брэд Вульф откликнулся на ее звонок в рекордно короткий срок. Не зря Сив всецело доверял ему.

Она сообщила Вульфу десять цифр.

— Проверь их в телефонной компании. Может, что-нибудь интересное получится, — сказала она. — Эти цифры набрал Паркес, когда я напала на него. — Она сморщилась, когда врач ощупывал место, куда ей врезал ногой этот ублюдок.

— Ничто не сломано, — пробурчал доктор, обращаясь, кажется к своим пигментным пятнам.

Вульф смотрел на тело Паркеса, вокруг которого суетились криминалисты.

— Ты, по-видимому, обучалась айкидо не в академии.

Диана слегка улыбнулась, потом опять закусила губу, когда доктор снова прикоснулся к больному месту.

— Брала дополнительно частные уроки.

— У кого? У бульдозера?

Теперь она уж по-настоящему засмеялась.

— О нет! Мой учитель был более утонченным.

— Ничего утонченного не было в том, как ты разделала Паркеса.

— Он меня чуть не убил.

— Эй, ты что! — резко повернулся он к ней. — Это вовсе не в упрек тебе. Я чертовски рад, что послал сюда тебя, а не другого оперативного работника, менее подготовленного, чтобы тягаться с этим чудовищем.