В доме Шиллинга (дореволюционная орфография) - Евгения Марлитт

Баронъ Шиллингъ собственноручно сдѣлалъ рисунки для новой меблировки дома и прислалъ ихъ „своей доброй старой Биркнеръ“ вмѣстѣ съ деньгами, необходимыми для этого, но она ничего не дѣлала и не покупала безъ совѣта и одобренія донны Мерседесъ. Такимъ образомъ въ громадныхъ окнахъ теперь были повѣшены шерстяныя одноцвѣтныя или пестрыя узорчатыя гардины. Нельзя отрицать, что теперь рѣзко опредѣлился характеръ этого великолѣпнаго венеціанскаго зданія, казалось, что изъ-за волнистой наполовину спущенной шерстяной драпировки вынырнетъ головка прекрасной дочери дожа или патриція.

Сегодня вокругъ дома царила полнѣйшая тишина. Не было видно ни мадемуазель Биркнеръ, ни Анхенъ, тогда какъ онѣ обыкновенно радостно выбѣгали привѣтствовать донну Мерседесъ. Вѣроятно онѣ были очень заняты въ кухнѣ или погребѣ, оканчивая приготовленія къ пріему хозяина.

Поэтому молодая женщина пошла назадъ по лужайкѣ и мимоходомъ срывала попадавшіеся ей полевые цвѣты. Ромашка, желтоголовники, бѣлые колокольчики на гибкихъ стебляхъ, дикія розы съ изгороди, незабудки, въ изобиліи росшія на берегу ручья и надо всѣмъ, точно тонкое покрывало изъ темно зеленыхъ дрожащихъ травокъ, такимъ образомъ въ тонкихъ женскихъ ручкахъ очутился прелестный живописно составленный букетъ полевыхъ цвѣтовъ.

Кто бы могъ подумать, что нѣкогда гордая принцесса плантацій нагнется безконечное число разъ, чтобы нарвать жалкихъ нѣмецкихъ полевыхъ цвѣтовъ! Она никогда и не смотрѣла прежде на смиренныхъ дѣтей природы, которыя она попирала своими ножками… И не ненавистный ли нѣмецкій воздухъ вдыхала она съ такимъ наслажденіемъ, какъ будто запахъ сосны былъ всегда элементомъ, въ которомъ она привыкла жить.

Букетъ сдѣлался такъ великъ, что она съ трудомъ могла держать его въ рукѣ, – онъ былъ готовъ и его надо было поставить въ вазу. Донна Мерседесъ направилась къ зимнему саду, но онъ былъ запертъ. Поэтому она поднялась, какъ часто это дѣлала, по лѣстницѣ въ верхній этажъ. Она иногда оставалась по нѣсколько часовъ въ маленькой комнаткѣ, гдѣ жилъ изъ-за нея баронъ Шиллингъ; почти всѣ письма къ нему писала она здѣсь на простомъ дубовомъ столѣ у окна.

Мадемуазель Биркнеръ и Анхенъ знали это и почти всегда приготовляли тамъ для нея что-нибудь прохладительное… и теперь на покрытомъ бѣлой скатертью боковомъ столикѣ стояла прекрасная хрустальная ваза, наполненная спѣлой земляникой.

Донна Мерседесъ бросила шляпу на стулъ и подобрала на цѣпочку свою амазонку. Шляпа растрепала ей волосы, которые локончиками спустились на лобъ, а когда она вынула шпильку, которая придерживала шляпу, одна изъ косъ откололась и упала до колѣнъ. Она не замѣтила этого. Съ маленькимъ серебрянымъ подносомъ, на которомъ стояла ваза съ земляникой, въ одной рукѣ и съ букетомъ полевыхъ цвѣтовъ въ другой она спустилась по витой лѣстницѣ въ мастерскую.

Для посторонняго взгляда она представляла теперь прекрасную заботливую хозяйку, идущую по лѣстницѣ съ прохладительнымъ напиткомъ, какъ она однажды представляла это себѣ. Теперь же она не думала объ этомъ. Ея глаза пытливо и внимательно осматривали, все ли на мѣстѣ, нѣтъ ли пыли на блестящихъ хрустальныхъ и металлическихъ сосудахъ и такъ ли падаютъ свѣтъ и тѣнь черезъ раздвинутую занавѣсь, какъ онъ любилъ, по словамъ Анхенъ.

Онъ въ письмахъ неоднократно поручалъ ей свою мастерскую, и она охраняла ее, какъ святыню. Всякій слѣдъ варварскаго покушенія, совершеннаго мстительной женщиной, былъ давно уничтоженъ. Въ зимнемъ саду тихо журчалъ лишь одинъ большой фонтанъ и распространялъ прохладу въ мастерской; пальмы великолѣпно разрослись и угрожали пробить стеклянную крышу своими вершинами, а среди бархатистыхъ листьевъ глоксиній блестѣли уже ранніе цвѣты.

Донна Мерседесъ придвинула къ мольберту столикъ рококо и поставила на него вазу. Потомъ взяла изъ шкафа высокій стеклянный венеціанскій бокалъ, наполнила его свѣжей водой изъ бассейна, опустила туда букетъ и поставила его рядомъ съ вазой… Робко опустила она руку въ карманъ и вынула оттуда маленькій простой футляръ; въ послѣднее время она постоянно носила его при себѣ, но почему то не рѣшалась положить, куда слѣдуетъ.

Она нажала пружину, и на нее со слоновой дощечки гордо и грустно глядѣло лицо дѣвочки. Улыбаясь, она засунула футляръ въ середину букета, и травки сомкнулись надъ нимъ, – они конечно не знали, что между ними скрывалось раскаяніе совершенно измѣнившагося женскаго сердца…

Все удалось, какъ нельзя лучше; ея блестящій взоръ съ удовольствіемъ скользнулъ по столику; и она начала ходить по комнатѣ, то наклоняясь, чтобы положить удобнѣе и ближе къ креслу шкуру пантеры, то поднять съ блестящаго мозаиковаго пола какую-нибудь щепочку, занесенную сюда на подолѣ платья; наклоняясь она замѣтила отколовшуюся косу и подняла руки, чтобы ее пришпилить.

– Дорогая моя, какъ ты меня обрадовала, – раздался вдругъ страстный возгласъ въ мастерской.

Она вскрикнула и покачнулась, но въ ту же минуту очутилась въ объятіяхъ. Надъ ней склонилось лицо, загорѣвшее отъ солнца, но съ глубокимъ выраженіемъ въ каждой неправильной чертѣ его, и блестящіе голубые глаза, сіявшіе счастьемъ, смотрѣли на нее. He владѣя собой она обвила руками его шею и позволяла ему цѣловать свое лицо.

Потомъ она попыталась освободиться.

– Злой, – проговорила она, – это непозволительное нечаянное нападеніе! Въ первомъ испугѣ…

– Въ первомъ испугѣ, Мерседесъ? – спросилъ онъ, не выпуская ея изъ объятій. – Въ первомъ испугѣ ты стала моей?

Онъ засмѣялся. Какъ весело и сердечно звучалъ этотъ смѣхъ.

– Ты можетъ быть желаешь, чтобы я формально высказалъ то, что мы давно уже читали между строкъ въ нашихъ письмахъ?

– Нѣтъ, этого не надо! Я знаю, что ты меня искренно и серьезно любишь, – сказала она, и ея блестящій взоръ смягчился и засіялъ кроткимъ свѣтомъ, въ которомъ выражалась преданность.

– Мерседесъ! – Глубоко взволнованный онъ привлекъ ее къ окну. – Дай мнѣ посмотрѣть на тебя! ты не та, которая внушала мнѣ безумную страсть, ненависть, отвращеніе, – женщина, непонятнымъ образомъ соединявшая въ себѣ ангела и дьявола, умѣвшая говорить злыя слова съ холоднымъ поражающимъ на смерть взоромъ…

– Довольно! Я говорила и дѣлала многое единственно изъ упорства, ради личной обороны противъ побѣдоноснаго ужаснаго нѣмца съ „холодной рыбьей кровью“!

И она спрятала свое лицо на его груди.

– О, моя бѣдная ослѣпленная мадонна! – вскричалъ онъ смѣясь и поворачиваясь къ шкафу, въ который онъ нѣкогда спряталъ свернутое полотно масляной картины. – Глаза то были настоящіе!

Она съ удивленіемъ посмотрѣла на него.