Незабудка. Книга 1. На границе света - Гир Керстин

– Всё будет хорошо. – Лассе попытался придать своему голосу уверенность, но я слышал, насколько он на самом деле растерян. – Просто надо немножко потерпеть.

» 4 «

Матильда

Я подняла руку, чтобы позвонить в дверной звонок. Рука больше не дрожала, но совершенно спокойной назвать меня тоже было сложно.

«Какая же я всё-таки дурочка. Они просто откроют дверь, и я просто протараторю свою обычную речь, которую произносила уже десятки раз: “Я собираю пожертвования на похороны госпожи Якоб из одиннадцатого дома”, и посмотрю на их реакцию. Может, невзначай поинтересоваться, как там дела у Квинна?»

Спрашивать об этом Лассе я не решалась. В последнее время он только раздражённо огрызался, когда кто-то пытался выяснить подробности о здоровье Квинна.

– Сама подумай, как дела у человека, которому размозжило голову, – неприветливо ответил он в прошлый понедельник, когда мы с Юли заговорили с ним в школьном коридоре. То есть это Юли с ним заговорила, а я стояла рядом как истукан и старалась выглядеть дружелюбной.

Мне казалось, что с Юли он будет более разговорчив, потому что до аварии Лассе довольно активно проявлял к ней интерес, вовсю флиртовал и строил глазки. Да и приглашение на день рождения мы получили именно потому, что Юли ему так нравилась. К сожалению, сейчас от этих чувств не осталось и следа. Лассе смотрел на нас довольно враждебно.

Между нами протиснулась Аврора, чтобы положить рюкзак в свой шкафчик. Мрачной физиономии Лассе она, казалось, вовсе не заметила.

– Правда, что у Квинна на лбу теперь шрам в форме молнии? – спросила она. – И правда, что он навсегда останется в инвалидной коляске? Бедняжка…

Тут в разговор вмешался Гереон Майер:

– Я слышал, что Квинн разучился разговаривать и ведёт себя как маленький ребёнок, это так?

– А я слышал, что один идиот, который верит всему, что говорят, получил по шее, – прошипел Лассе. – Как же мне надоели эти бесконечные вопросы в стиле жёлтой прессы! Постыдились бы хоть немного.

Что я тут же и сделала. Может, моё ненормальное любопытство по поводу состояния Квинна – это вовсе не «нездоровая влюблённость», как её называла Юли, а просто жажда скандальных новостей? Честно говоря, оба эти чувства довольно постыдные, но жажда скандалов – это ещё и мерзость, в то время как влюблённость в того, кто вообще не догадывается о моих чувствах, – просто глупость. Этого я, разумеется, отрицать не могла. Но, с другой стороны, не так уж это было глупо, потому что на данный момент Квинн ни с кем не встречался.

Уже давно поползли слухи о том, что между ним и Лилли Гольдхаммер всё кончено, только вот было непонятно, кто именно был инициатором разрыва. На этот счёт существовало несколько версий.

От Юли не так-то просто было отделаться. И она как ни в чём не бывало продолжила разговор с Лассе:

– Но лучше спросить лучшего друга Квинна, чем верить слухам и распространять их, как думаешь? – тихо спросила она.

Вдруг глаза Лассе наполнились слезами. Мы почувствовали себя ещё более неуютно.

– Квинн не хочет никого видеть в реанимации, даже своего лучшего друга, – выдавил он. – Я знаю только, что еда там противная. В основном он отвечает смайликами, может, поэтому все думают, что он разучился говорить. Вот! – Он резко вытащил телефон из кармана и протянул нам. Сообщение представляло собой смайлик человечка, который пожимает плечами. У него было искривлённое лицо с узкими глазками и высунутым языком, смеющееся фиолетовое лицо с рогами и большой палец, указывающий вправо. – Ну всё, теперь вы в курсе последних событий. – Лассе вздохнул, развернулся и быстро зашагал прочь. Мы с Юли ошарашенно проводили его взглядом.

После долгого молчания Юли первой обрела дар речи и пробормотала:

– Смайлик с глазами в потолок. Думаю, его лучше больше не спрашивать.

– Это точно, – поддакнула Аврора. – Такой грубый. Мы же просто… – Она замялась.

– Любители скандалов? – спросила Юли.

– Обеспокоенные друзья, – ответила Аврора.

– Это всё же лучше, чем безразличие, – добавил Гереон, и Аврора наградила его благодарным взглядом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Он наклонился к Авроре:

– Эта версия со шрамом в форме молнии подтверждает слух, что ему удалили лобную долю, – пробормотал он.

– Иди-ка ты лучше домой и распечатай ему новую лобную долю, – предложила я. – И себе заодно.

Но Гереон меня уже не слышал. Он погрузился в доверительную беседу с Авророй: они обсуждали тонкости хирургии мозга. В тот же день мы заметили, как они выходят из школьного двора, держась за руки.

«Неужели всё так просто?»

Сегодня была пятница. Два дня назад Квинн вернулся домой. Об этом я узнала от двоюродной сестры Марихен, которая рассказала на репетиции хора, как они с Луизой наблюдали за прибытием Квинна домой из окна кухни. Его вытащили из машины на инвалидной коляске, но затем он взял костыли и с их помощью преодолел две ступеньки перед входной дверью. И кстати, довольно быстро. Настолько, что они не успели найти бинокль и рассмотреть все подробности.

Квинн мог передвигаться на костылях – это было отлично. Я должна была бы порадоваться, если бы не эта нездоровая влюблённость (или жажда скандальных новостей), из-за которой мне не хотелось довольствоваться рассказами очевидцев. И когда моя мама начала сокрушаться, что не может пойти собирать пожертвования на похороны госпожи Якоб, потому что ей обязательно надо участвовать в собрании церковного совета, я, не раздумывая, выкрикнула: «Я этим займусь!»

Моя мама должна была порядком удивиться, потому что не так давно я стояла на кухне и орала: «Не позволю больше этой семье использовать меня в качестве живого ящика для пожертвований!» Ну, то есть не совсем орала, скорее лепетала, но очень энергично. Но мама лишь с облегчением передала мне список, потёртый кошелёк и сказала: «Ты можешь без стеснения упомянуть о том, что её скупая племянница не желает платить за похороны! Между прочим, она единственная родственница госпожи Якоб».

Я машинально кивнула, но выставлять на всеобщий суд поступок бедной племянницы не собиралась. Госпожа Якоб была не самой приятной персоной, даже по отношению ко мне, хотя каждые понедельник и пятницу я часами катала её в инвалидной коляске по нашему району, в основном возила её за покупками. Как и все мои работы, эта тоже была бесплатной и добровольной, но госпожа Якоб её так не воспринимала. Она раздавала мне указания направо и налево и, если я недостаточно быстро пересчитывала мелочь или затаскивала её коляску на ступеньки аптеки, кричала: «Юная леди, разве я плачу тебе за то, чтобы ты тут стояла без дела и зевала?» Перед смертью госпожа Якоб завещала всё своё состояние благотворительной организации, которая заботилась о румынских бездомных собаках. Она не сильно любила собак, просто не хотела, чтобы племянница получила хоть что-то из её сбережений. Но вот на собственные похороны она могла бы хоть что-то отложить.

Перед выходом из дома я расчесала волосы, сделала хвостик и накрасила ресницы. Почему-то на моих ресницах тушь никак не желала держаться и через несколько часов всегда превращалась в мелкую чёрную крупу, рассыпанную по всему лицу.

На улице светило солнце, в садах и на кладбище уже распустились подснежники, окружив деревья зелёно-белым ковром. Я шла по дороге, наслаждаясь лучами солнца на своём лице, и переходила от одного дома к другому. Фон Аренсбургов я решила оставить на самый конец.

Мы жили в довольно большом городе, но центральная площадь нашего района, вымощенная брусчаткой, с цветущими садами вокруг каждого дома, маленькими магазинчиками и уютными кафе, церковью и скамейками под старыми липами, в которых до сих пор находили осколки времён Второй мировой, могла вполне находиться где-нибудь в центре небольшого провинциального городишки. Когда я была маленькой, мне казалось, что наша улица, а вместе с ней и площадь, церковь, все дома и лавки вокруг принадлежат дяде Томасу. А всё потому, что так он себя вёл. Во всяком случае, пока он заведовал церковной недвижимостью, наш район не смогли оккупировать салоны красоты, забегаловки с уличной едой и магазины мобильных телефонов. Больше всего дяде Томасу хотелось, чтобы всё вокруг выглядело как во времена его детства, а лучше – как во времена детства его деда.