Очерки душевной патологии. И возможности ее коррекции соотносительно с духовным измерением бытия - Сергей Белорусов

Итак, можно предположить, что «православная психотерапия» второго типа, то есть осуществляемая в том модусе восприятия Православия, которое условно и, возможно не совсем точно, мы обозначили как «вера ума», представляет собой индивидуальные, по степени констелляции понятий «душевного» и «духовного», попытки синтеза творчески преломленного православного мировоззрения со «светскими» технологиями психологической помощи.

Православие трансценденции или «вера сердца»

Третье понимание и реализация термина «Православие» находит свое выражение в следующей цитате:

«Церковь – не просто человеческое общество, не просто общество людей, которые во имя Божие собраны, которые послушны Его заветам, которые живут Его дарами; Церковь – чудо гораздо большее. Это тело, живое тело, организм, который одновременно и Божественный, и человеческий, в котором на равных началах – потому что любовь неравных делает равными – Бог и человек встречаются, соединяются, делаются неразлучными. Церковь – место, где совершается это чудо встречи, взаимно отдающейся любви, вечности уже пришедшей, победы любви над всякой рознью [31]».

Это понимание Православия, как единой и единственной духовности, включающей в себя все, что можно принять, исправить и преобразить в мире. Это «вера сердца», когда ничему, кроме греха и никому, кроме беса, не говорится «нет».

В религиозной история мира исстари существовали два мотива, сколь логичных, столь и ложных. Бесконечно упрощая, то есть лишая их благочестивых упаковок, их можно описать так. Первое: наша форма общения с богом (богами) единственно возможная и если вы не с нами, то вы либо дураки, либо обманщики, либо враги. Вторая: Бог далеко и как поклоняться ему правильно не знает никто полностью и все понемножку, а значит следует либо не делать этого вовсе (а что, Он у меня в душе, все видит и слышит и так), либо признать, что в каждой религии есть нечто, что можно заимствовать и необходимо это сделать, создав единую совершенную всеобъемлющую религию.

Казалось, в плоскости выход из этих двух противостоящих систем не просматривался, но в момент кризиса ХIХ-го столетия, когда с одной стороны дал бурный рост ядовитый сорняк цинично-разъедающего теоретического атеизма, а с другой ширятся болотные обманчивые огни сладострастного мистицизма, Господь воздвигает пророка и не из ветшающего благодатными дарованиями «духовного сословия», а небогатого дворянина и честного офицера, православного мирянина А. С. Хомякова. Он открывает и не заумно мудрствуя обосновывает сколь простой, столь насущный для спасения души и мира в нашу эпоху, тезис – «Церковь одна». Цепь рассуждений безупречна: если Бог один, то создает Он только одну Церковь. Но что Она такое? Вместо прежнего понимания механистической совокупности индивидов в «обществе» – организации, пусть «Богоустановленной», теперь открывается возможность пережить «соборность» – торжество единства в сопричастности – «Церковь не есть множество лиц в их личной отдельности, но единство Божией благодати, живущей во множестве разумных творений».

Восприятие Православия выше и шире, чем наше обыденное представление о нем. Господь жив и действует и за алтарной перегородкой, и за оградой храма и за пределами Патриархатов. Во все времена и везде, где человек, кем бы ни был рожден и как бы ни прозывался, когда его поступки и чувства находятся в гармонии с духом Доброй Вести, мы вправе отождествить это с Православием, с преизбытком разлитому по Вселенной. «Дух дышит, где хочет» и почти синонимизируя дар правильного прославления Бога с вне – ритуальным проявлением мудрости, открытости, почтительности, жертвенности, умиления, надежды, мы осуществляем упование на Божию милость, признавая, что понимание Его путей, превосходит наши нынешние возможности. Отваживаясь на доверие сердцу изнутри и Промыслу извне, мы ощутим согласие с «рыцарем», которого не смогли принять штатные преподаватели «школьного богословия» из за страха услышать: «Писание есть внешнее и Предание внешнее и дело внешнее; внутреннее же в них есть один Дух Божий. Поэтому должно понимать, что исповедание, и молитва, и дело суть ничто сами по себе, но разве как внешнее проявление внутреннего духа [32]». Аутентичность его духовного опыта, право говорить «как власть имеющий» подтверждается личностными его чертами по воспоминаниям знавших – «Внутренняя жизнь его отличалась трезвостью – это была преобладающая черта его благочестия. Он даже боялся умиления, за каждую пролитую слезу, зная человеческую склонность все вменять себе в заслугу, он нарочно обливал себя струей холодной насмешки». Приведший это наблюдение сподвижников, прот. Г. Флоровский, отражая общецерковное согласие, убежден: «Верность Хомякова есть закаленность его духа [31]».

Православие последних дней приходит к данной само-идентификации, чему свидетельство мы видим у наших несомненно духоносных современников, не взирая на различные акценты в их духовных воззрениях и практиках:

Авторитетный и харизматичный (в лучшем смысле этого слова) богослов о. Сергий Булгаков подтверждает:

«Хомяков с б и л католическую постановку вопроса, которая проникла и в православие. Она поставляла православие в положение нерешительного, непоследовательного католичества, которое имеет неоспоримую заслугу последовательности и развивает идею о внешнем органе церковной непогрешительности до конца. Вопрос стоит именно так: или свобода православия или…» и продолжает: «Исповедание единой, святой, соборной и апостольской церкви совсем не исключает допущения возможности того, что свет ее простирается и далее пределов ее земной организации. Господь по неисповедимым путям своим делает ей сопричастными многие миллионы христиан и за этими пределами. Иначе говоря, может быть православие за пределами Православной церкви, как организации, ecclesia extra ecclesiam. Это не означает, что есть несколько церквей, но единая церковность действует вширь и вглубь. Границы этого общества не положены. <…> Ап. Петр говорит о проповеди во аде (1 Петр. 3: 19—20). Отчетливая и радикальная постановка вопроса о вероучительном авторитете в Православии принадлежит Хомякову, вписавшему этим свое имя неизгладимо в истории православного богословствования, как апостол свободы в Православии [31]».

Кристально ясный и отважный в процессе рефлексии своего служения пастырь пишет:

«Все яснее становится, мне, что Православие – это стихия абсолютной свободы. Отвращение к пропаганде, насилию хотя бы чисто идейному или психическому, боязнь убеждать, вера только в самую наличность религиозной жизни – все остальное придет само [31]».

Возродивший древний подвиг юродства Христа ради, епископ Варнава (Беляев), в одном из писем, поучает:

«Православие не заключается только в формальных догматах (как почему-то настаивают в Патриархии), не только в морали – благочестии, чем хотят ограничиться зарубежные епископы, но и в харизматической силе Св. Духа. Скажут, не всем быть чудотворцами. Да и не нужно. Святые отцы говорят, что есть такие дарования, которые не обладая блеском чудотворений, знамений и пророчеств, тем не менее куда выше последних [31]».

Современный подвижник о. Серафим Роуз, апостольски просиявший в среде, наиболее отстоящей от исторического Православия, к концу жизни высказал поразившее его собратьев утверждение:

«Все церковные организации в конце концов поклонятся антихристу.» а в последней беседе с паломниками, он, призвав «глубже чувствовать Церковь Христову и то, что наша формальная принадлежность ей недостаточна для спасения», процитировал слова современного румынского исповедника о. Георгия Кальчу о том, что значит быть в Церкви: «Церковь Христова жива и свободна. Ты находишься в Церкви всякий раз, поднимая сломленного скорбью, подавая нищему, утешая больного. Ты в Церкви, когда взываешь «Господи, помоги мне». Ты в Церкви, когда ты добр и терпелив и отсекаешь гнев на брата, даже если он ранил твои чувства. Когда честно трудишься, возвращаясь домой уставшим, но с доброй улыбкой. Сострадай тому, кто рядом. Никогда не спрашивай «кто он?», но говори – «он не чужой. Он как и я – Церковь Христова [31]».

Ступая вслед за теми, кто утверждает примат «духа» над «буквой», пусть даже эти буквы взяты из Писания и Предания, кто дорожит любым проявлением Добра: позитива, ценности, чувства того, что «хорошо» (Быт. 1: 10), кто любуется «полевыми лилиями, которые сегодня есть…» (найдите сами в «Новом Завете» – прим. авт.), мы обнаруживаем себя в третьем, согласно нашей классификации, восприятии явления Православия. Эта вера, по мнению автора, сравнительно с другими Христианскими исповеданиями, хороша тем, что не подчиняется в отличие о Католичества единому авторитету, вещающему в абсолюте ex cathedra, и тем, что, отличаясь от Протестантизма, сохранила Таинства, то есть то, к чему следует приступать в смирении, благоговении и настоящем непонимании.