Петербургские дома как свидетели судеб - Екатерина Кубрякова

Мережковского царили нравы свободной любви, создавались религиозные и философские общества, а сестры жили таинственной коммуной, приняв идею новой церкви, придуманной Зинаидой. Ежевечерне устраивали многочасовые «молебны», на которые иногда приглашали друзей из мира искусства (Тата, например, нарисовала портреты Блока и Белого), читали вслух «Половую психопатию», осуждали традиционный брак, секс и деторождение. Недоумевающую над этой «дьявольщиной» Анну в тайное братство не принимали, да она и сама сторонилась экзальтированного общества холодных к ней сестер.

Следующей сестрой, покинувшей квартет, стала эмигрировавшая после революции в Париж Зинаида, а Тата и Ната, несмотря на приглашение старшей сестры, приняли решение остаться в России.

Примерно тогда и появился в их жизни этот дом. Какое-то время из-за недостатка средств с неразлучными Татой и Натой здесь прожила и Анна, через пару лет все же бежавшая в Париж, где во время войны умерла от голода. Несколько лет здесь «гостил» и возлюбленный Таты еще со времен богемной молодости, последний обер-прокурор Святейшего синода богослов Антон Карташев, также через пару лет после революции эмигрировавший в Европу, где многолетняя мучительная «метафизика любви» быстро сменилась реальным браком.

Эмиграция спасла Карташева не только от запутанных отношений, но и от ареста. В 1928 году всех членов религиозного кружка «Воскресение», активными адептами которого были и Тата, и Карташев, репрессировали. Тату сослали на Соловки. Именно о свидании в этой ссылке хлопотала у жены Горького оставшаяся в этом доме одинокая Ната.

В 1931 году Тату освободили, но этот дом, свой последний петербургский адрес, ей увидеть не довелось — местом жительства уже немолодой 54-летней «контрреволюционерки» избрали Новгород, куда вместе с сестрой переехала и неразлучная с ней 51-летняя Ната.

Холодной зимой этот дом провожал верную Нату в новый жизненный этап, в котором ее с сестрой ждал еще один концлагерь, на этот раз немецкий, куда их забрали в войну оккупанты, а затем нищая, но интеллигентная старость в заплесневелой келье разрушенного Кремля в Новгороде, где религиозные неразлучницы, смешливая Тата и серьезная Ната, еще в прошлой жизни отучившиеся в Академии художеств, подрабатывали на реставрационных работах и мастерили фигурки на продажу, все также с таинственной ухмылкой обсуждая Зинкины стихи и пересматривая альбомы с зарисовками Таты богемного Петербурга 1900-х годов.

Литература

Архитекторы-строители Санкт-Петербурга… СПб., 1996.

Белый А. Собр. соч. Воспоминания о Блоке. М., 1995.

Весь Петербург. 1908 г.

Весь Петроград. 1917 г.

ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 540. С. 6. Автограф // http://pkk.memo.ru.

Павленко А. А. Художник Татьяна Николаевна и скульптор Наталья Николаевна Гиппиус (реконструкция творческой биографии) // Театр. Живопись. Кино. Музыка. 2016. № 3.

Филиппов Б. Всплывшее в памяти: рассказы, очерки, воспоминания. London: OPI, 1990.

Фокин П. Е., Князева С. Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков: в 3 т. М., 2008.

Флиге И., Даниэль А. «Дело А. А. Мейера» // Звезда. 2006. № 11.

Шагинян М. Человек и время. М., 1982.

Особняк Мясникова

(1859 г., архитектор АЛ. Гемилиан; ул. Восстания, 45 / Саперный пер., 18/ Гродненский пер, 9)

«Наконец 13-е декабря наступило.

…Я с женою были готовы для приема… В нижнем этаже, в помещении моей канцелярии, уже собралось много народа, и извозчики; и собственные экипажи все еще подъезжали.

Наконец, компактною процессией все двинулись по широкой мраморной лестнице, устланной ковром, в обширное золоченое двухсветное зало, где у дверей гостиной поставили меня, рядом с моей женой, распорядители торжества…

Первым приветствовал меня Совет.

Тогдашний председатель Совета А. Н. Турчанинов, держа в руках массивный бювар, украшенный барельефом из темной бронзы, прочел мне адрес от товарищей по сословию…

После прочтения адреса… вручил мне «на память» от товарищей по Совету золотой эмалированный изящный жетон, сработанный у Фаберже… моей жене «от сословия» роскошный букет цветов…

От группы бывших и настоящих моих помощников… я получил художественно исполненный темной бронзы гигантский медальон, на котором был изображен якобы я, молодым, в римской тоге, со светочем в руках, освобождающим заключенных, томившихся в цепях.

Улица Восстания, 45/ Саперный переулок, 18/ Гродненский переулок, 9

Подношения из темной бронзы подчеркивали для меня заботливое внимание товарищей и их желание угодить моему вкусу. Они знали, что художественные произведения, именно из темной бронзы, пользуются особенною моею любовью…

Теплом и светом пахнуло мне в душу в это ясное морозное утро, и как-то по-детски счастливым почувствовал я себя в эти минуты.

Взволнованно и радостно благодарил я дорогих товарищей и думаю, что в моих словах звучала… искренняя нота горячей любви к сословию…

Когда, так сказать, официальная сторона приветствий и речей была исчерпана, все присутствующие были приглашены моей женой в обширную столовую к завтраку.

Здесь… во всю ширь комнаты был накрыт длинный стол, а круглые, небольшие столы, каждый на десять кувертов, заполняли остальную часть столовой.

Всех нас собралось около двухсот человек.

За длинным столом, лицом к другим столам, села моя жена, а по бокам ее и против нее разместились «старейшины» нашей и провинциальной адвокатуры…

Я не имел определенного места и подсаживался то здесь, то там, чтобы чокнуться или перекусить на ходу с товарищами…

Все шло до поры до времени вполне благополучно. Было непринужденно оживленно. Говорили застольные речи каждый, кто хотел, а хотели все…

Но вот начали срываться с места ультралевые товарищи.

Пошла безудержная элоквенция митингового характера. Меня чуть не провозгласили анархистом и будущим главою революции. Жена моя, терпеливо до тех пор слушавшая, вдруг поднялась во весь рост и, чеканя каждое слово, остановила расходившегося оратора. Она сказала, что