Чисто римское убийство - Феликс Мирский

Петроний, когда хозяин дома закончил.

– Как скажешь. Я не знаю где искать Юния, но написать Корвину могу прямо сейчас. Я, правда, не понимаю, зачем ты тратишь время, – Лоллий недоуменно наморщил лоб. – Откуда Корвину или Юнию знать где прячется гладиатор? Лучше было бы заняться слугами. Наверняка Аякс обзавелся приятелями или подружкой в доме. Не может быть, чтобы никто не знал куда он сбежал. Или можно…

У Лоллия было еще много идей, но терпение никогда не входило в число добродетелей, которыми мог бы похвастаться его друг.

– Лоллий, если бы мне нужны были твои советы, я бы непременно тебя о них попросил, – перебил его всадник. – Я же прошу у тебя лишь содействия, при том в деле, в котором ты заинтересован куда больше меня. Что до гладиатора, то его поиски, это моя забота. Кстати, известил ли ты почтенного Статилия Тавра о том, что случилось? Префект Рима будет недоволен, если узнает о трупе и сбежавшем гладиаторе из городских сплетен.

– Конечно, – Лоллий уныло кивнул. – Тавр просит завтра нанести ему визит. Наверное, придется пойти? Как ты считаешь?

Последние слова Лоллий произнес тоном, не оставлявшим никаких сомнений, в том, что посещение префекта стоит на последнем месте в перечне дел, которым он хотел бы уделить время. Зная суровую славу Статилия Тавра, можно было уверенно утверждать, что в Риме вообще немного нашлось бы людей, способных обрадоваться его приглашению. Особенно учитывая причины и обстоятельства. Но, увы, Петроний был не тем человеком, у которого стоило искать сочувствие.

– Уверен, ты выдержишь это испытание с честью, – сказал всадник и торжественно отсалютовал приятелю кубком.

*****

Еще один бессмысленный день и еще один напрасно потраченный вечер. За время, что он жил в Риме, эти дни слиплись в один, бесконечно унылый и безрадостный, как слипаются друг с другом комки грязи. Все чаще Юнию казалось, что он живет в каком-то вязком и сером тумане. Густом тумане, из которого все труднее было выбраться. Тумане, из которого все меньше хотелось искать выход.

Еще несколько месяцев назад, когда он только приехал в Рим, мир вокруг был ярким, цветным и праздничным. Тогда каждый день играл красками новых надежд. Каждый день казался не похожим на другой. Эти дни отличались друг от друга вкусом и запахом и внутренней музыкой, которая играла только для него.

Тогда он верил в свою удачу. Верил, что нужно лишь протянуть руку, нужно сделать еще один шаг. Но время шло, краски тускнели, а надежды ветшали, как обветшала от частых стирок его тога.

Он перестал мечтать о том, как в один прекрасный день его жизнь волшебным образом переменится. Перестал верить в успех и признание. Привык довольствоваться малым.

Еще пару месяцев назад услышав от Вириния небрежно брошенное: «Эм… Рустик, отобедай со мной сегодня», он бы преисполнился радужных надежд. Он бы строил планы и мечтал о знакомстве, которое в единый момент переменит его жизнь. Знакомстве, которое даст ему наконец шанс проявить себя. Занять то место, которое он заслуживает.

Сегодня он уже не был так наивен и твердо знал, что никакой обед не стоит унижений, которыми за него приходится платить. Вириний и гости за первым столом пировали сицилийской муреной и каплунами размером с гуся. Юнию пришлось довольствоваться парой раков, угрем, выловленным в грязных водах Тибра и птицей, которая вполне могла быть сорокой, издохшей от старости в своей клетке.

Что до полезных знакомств, то третье ложе за третьим столом давало ему немного шансов. Весь сегодняшний вечер Юний провел в окружении людей, что сделали своей профессией унизительное искусство клиентелы. Людей, что в перерывах между бесстыдными славословиями и беспардонной лестью в адрес хозяина, похвалялись друг перед другом милостынями, полученными от щедрых патронов, подобно тому, как старые солдаты похваляются шрамами, полученными в битвах.

В их кругу Юний чувствовал себя как голубь, по ошибке затесавшийся в стаю потрепанных ворон. И, подобно неосторожному голубю, сегодня он едва не стал жертвой вороньего гнева.

Вечер перевалил уже за вторую половину. С каждым новым кувшином ватиканского пойла, которое за их столом выдавали за вино, взгляды, что сотрапезники бросали на молодого человека, становились все менее одобрительными. Юний пропустил момент, когда неодобрение сменилось враждебностью. Поэтому услышав: «Чего ты зубы скалишь, баран?», Юний не сразу сообразил, что расположившийся напротив Плацидий, который до сих пор проронил едва ли пару слов, обращается к нему.

– Умник нашелся. На себя посмотри! Сидит тут, будто актеришка общипанный, а тоже, скалится. Кудри завил. Девка! Приехал в Город, позвали в приличный дом, так и веди себя прилично. Что ты зубами торгуешь? Сейчас вот прорежу, – с этими словами Плацидий зашевелился, словно и правда собирался встать из-за стола, чтобы немедленно поквитаться с молодым человеком.

– Имей уважение. Что ж ты хозяина позоришь? – его сосед, крупный, краснолицый мужчина с обвисшим носом, навалился Плацидию на плечи, удерживая от необдуманных действий.

Буян дернулся, но не тут-то было. Миротворец держал цепко.

– Другого места не нашел? Хочешь ребра ему посчитать, так дождись пока начнем расходиться. А я помогу еще. Вдвоем и веселей. Я держу, ты считаешь. Потом меняемся. А может еще кто желающий найдется, – весело увещевал он, ничуть не стесняясь присутствия Юния.

И все же, Плацидий, поддержанный одобрительным ворчанием стаи, не желал уняться. Он ворочался, пытаясь освободиться и брызгая слюной визгливо выкрикивал оскорбления.

Пожалуй, дело и правда могло бы дойти до рукоприкладства, если бы не заступничество одного из хозяйских рабов, столь же спасительное, сколь и унизительное. Невидимый до сих пор среди деревьев он вдруг шагнул к столу, склонился над Плацидием и прошептал ему что-то на ухо. Пары слов раба, чьи волосы были ухоженнее, и чья туника выглядела добротнее чем одежда, любого из тех, с кем Юний делил стол, было довольно, чтобы затушить пожар, так яростно бушевавший еще минуту назад.

Молодой человек, пунцовый от стыдливого гнева, сидел, не решаясь оторвать взгляд от стола, когда тот же самый раб, неслышно скользнул к нему и наглым, самодовольным тоном прошептал:

– Если господину угодно, время позднее… На улицах по ночам, говорят неспокойно.

Но самым, худшим, самым унизительным было то, что случилось потом. Когда Юний был уже на пороге к нему подскочил кто-то из домашних, из тех, кого не пустят прислуживать за хозяйским столом, и пробормотав нечто невнятное сунул в руки молодому человеку узелок. Уже выйдя на улицу Юний, заглянул внутрь. Несколько улиток, кусок пирога с потрохами, половина курицы и пара яблок. Еда,