Люди с чистой совестью - Анна Козлова

После этого он несколько раз подряд назвал Машу Дашей, и она разозлилась.

Чтобы замять неловкость, Валера спросил:

— Маша, ты с соком или так?

Маша вскинула выпуклые глаза, что сделало ее лицо похожим на мордочку обобщенного лесного жителя (от бурундука до куницы) и спросила:

— Валера, ты любишь свою жену?

Он посмотрел на ее круто сварганенный шарф, на пальцы без ногтей. Маша раскачивалась на стуле, и в каждом качании проявлялись ее плотные, обтянутые синими джинсами ляжки. И сразу исчезали.

— Люблю, — поборов все желания, которые может вызвать подобное зрелище, ответил Валера.

Маша Лазарева надменно склонила шейку к выбитым в стене над столиком книжным полкам.

— А что? — поспешил спросить Валера, в испуге, что обидел ее.

— Тогда, может, скажешь, может, просветишь меня, пьяную дурочку, что такое любовь? — зашипела, не отрывая взгляда от книг Маша.

— Ой, Машенька… — вздохнул Валера. — Ты меня воспринимаешь совсем не тем человеком, кем я являюсь. Ну, с чего я, собственно, буду тебе что-то объяснять… Сама ведь видишь…

— Да! — горячо заговорила Маша. — Согласна. Мы видимся всего второй раз в жизни. Но ты поразил меня тогда, в первый раз. Я захотела с тобой встретиться. Никто не говорил со мной, как ты. Так жестоко и просто. Да ты еще и женат! Да! — снова воскликнула она. — Мне ничего больше не нужно. Высказывай свое мнение в распространенных предложениях. Все. Я жду.

Она запалила новую сигарету и выпалила:

— Утешайся, что потом стану тебя цитировать. И не смейся пошло, моя любимая цитата из пошлого Экзюпери. Все мы родом из детства. Да, я тупая. Но я такая.

— Ну, да, — повторил Валера, — из детства. С детства ребенок, без малейших причин, начинает одну за другой уничтожать и ломать свои игрушки, а родители впадают в ужас и всеми силами убеждают его этого не делать — воспитание несколько притупляет естественные видовые склонности. Можно сказать, что все люди без исключения склонны к разрушению, не у всех есть необходимый масштаб. Парадокс, пожалуй, заключается в том, что, понимание сути человека, своеобразного трагикомизма его пути, по первому взгляду всегда рождает жалость. А потом приходит ненависть, причем довольно быстро. В чем-то эти умозрительные отношения с человечеством вообще схожи с конкретными любовными отношениями.

— Ты рассуждаешь, как фашист, — сказала Маша Лазарева, покраснев от водки, — ты убежден в том, что все проходит, а любовь, настоящая любовь, никогда не проходит.

— Да нет, Мари, — Валера отхлебнул апельсинового сока, — проходит, еще как проходит, и когда она, наконец, проходит, остается лишь постоянное, более менее враждебное присутствие другого тела. Это тело, не освежаемое и не освещаемое соитием, когда уже и сама возможность соития вызывает отчетливый внутренний протест, начинает раздражать. К сожалению, все это давно известно и даже описано в литературе. В такой ситуации лучше всего не искать никаких компромиссных путей, а попросту разбежаться — закономерно, что поодиночке люди снова впадают в иллюзию поисков счастья. Они, как это ни цинично звучит, в чем-то правы: если повезет, счастье настигнет с каким-нибудь новым телом, и оно будет возбуждать и сводить с ума, но, увы, лишь какое-то время.

— Поедем ко мне, — решилась Маша.

Валера безразлично ткнул пальцем в телефон. Телефон показывал час тридцать девять.

Из туалета он позвонил Даше. Она сразу взяла трубку.

— Я сегодня не приеду, — сказал Валера.

— Хорошо. — Даша отсоединилась.

Мимо вывернутых, словно влагалища, витрин бутиков они пробрались на Лубянку и стали ловить такси до Ясенева, где обитала Маша Лазарева. Он снова спьяну назвал ее Дашей, и она отвернулась, подставив свой неуклюжий профиль ветру. Наконец, кто-то решился везти их в Ясенево.

Был строй одинаковых, с оранжевой серединкой домов, круглосуточный магазин, в котором брали почему-то шампанское. Еврейская бабушка в коридоре.

Комната.

Стол, старый компьютер, на стене — фотографии в рамках и плакат группы the Cure.

Маша Лазарева, словно в последнем угаре требовала открыть шампанское со свистом. Валера был настолько пьян, что не мог развертеть проволочную косичку на пробке. По коридору, мимо комнаты то и дело, шаркая, проходила бабушка.

Очнулся Валера на диване — часы в рамке hand made, напоминавшей крупное неопрятное гнездо, показывали глубокое утро. В комнате отчетливо воняло перегаром. Маша сидела за столом и что-то писала в блокнот. Судя по мучительно недовольному выражению лица, с которым она это делала, секса между ними не произошло.

— Маша, прости меня, пожалуйста, — сказал Валера, поднимаясь.

Зачем все это, для чего? — с тоской думал он, уезжая от Маши на лифте.

Воняя, трясясь и ни на секунду не прерывая борьбу с желанием проблеваться, ему предстояло ехать в другой конец города, к жене.

Он извинился, они помирились, несколько раз переспали, и все пошло, как всегда.

Валера уходил утром и приходил вечером, Даша умудрялась чем-то занимать часы одиночества. Она успокоилась, снова подолгу лежала на коврике для йоги с журналом мод, трепалась по телефону с Иркой, курила в окно на кухне.

Спустя неделю в офисе партии Любви произошло ЧП. Полетела сеть.

Сначала сотрудники шатались по коридору, потом собрались в сортире и выпили две бутылки коньяка, накурив воздух до синевы. Посчитав рабочую программу на сегодня исчерпанной, Валера поехал домой.

За родной дверью играла музыка, Валера несколько раз надавил на звонок, но звонок не работал. Он решил, что Даша просто куда-нибудь ушла, забыв выключить магнитофон. Порывшись в карманах, отыскал ключи, которые после эпизода с МЧС носил с собой. Когда ключ оказался в замке, Валера понял, что Даша дома — с другой стороны дверь была заперта. Припомнив советы Коляна, он начал осторожно выпихивать внутренний ключ из замка. Через пару минут дверь поддалась.

Первым, что бросилось в глаза, были здоровенные мужские ботинки, изготовленные не без шика — небрежно, хозяйским жестом сброшенные. Собственно, все было понятно, оставалось только одно желание: узнать, кто? Валера на цыпочках крался в спальню, в чем не было никакой необходимости, так как музыка заглушала все прочие звуки.

На кровати лежала Даша, как и полагается, голая. На ней лежал Рыбенко, голый только по пояс, в приспущенных штанах. Судя по слегка отупевшему выражению их лиц, они только что трахнулись.

Под кроватью, в комьях суетливо скинутой одежды стояли бутылки с пивом, коробка с полусъеденной пиццей.

Рыбенко поднял голову, Валера с интересом ждал, что он скажет.

— О! — сказал Рыбенко. — Валерьян! Ты… Ну, в общем, я…

— Слезь с нее! — вдруг с неожиданной для себя самого яростью крикнул Валера.

— Да что ж, — затараторил Рыбенко, ловко подтягивая брюки, — ты неправильно понял… Я же так, на пять минут, заглянул, можно сказать…

Даша какими-то странными, механическими движениями поправляла волосы. Потом, стыдливо прикрыв грудь рукой, перегнулась через кровать, чтобы собрать свои шмотки.

Рыбенко стоял около кровати, настороженно отслеживая Валерины движения.

— И давно? — спросил Валера.

— Клянусь, старик, первый раз, — ответил Рыбенко.

— А ты, сука, что скажешь? — Валера перевел взгляд на Дашу.

— Сразу после компромата, — сказала она, отводя глаза, — полгода где-то.

Валера ощутил усталость и какое-то абсолютное бессилие перед происходящим. Сел на диван.

— Пошел бы ты вон, — сказал он Рыбенко.

Тот не двинулся с места.

— Э… Старик, — начал Рыбенко, — ты не понял.

— Чего я не понял? — удивился Валера.

— Нет, Валерочка, нет! — завизжала вдруг Даша, ухватившись за Рыбенко. — Не выгоняй его! Я его люблю, люблю, слышишь! Я без него не могу!

— Ты его любишь? — с расстановкой переспросил Валера. — Влюбилась в Рыбенко?

Даша кивала, время от времени всхлипывая.

Валере показалось, что границы жизни, той привычной повседневности, в которой он существовал, не зная много лет горя, треснули, в них появились щели, из которых вползает что-то пугающее, уродливое, беззаконное…

— Я требую, чтобы ты ушел, — снова сказал он.

— Я с ним уйду! — вскрикнула Даша. — Пойдем, Феденька, милый мой, дорогой, мальчик мой…

Валера закрыл глаза.

Всхлипывания и шепоток сначала были рядом, потом переместились в прихожую, заскрипели молнии курток — они и впрямь куда-то уходили. Валера вскочил, схватил с подоконника юкку в тяжелом, с бронзовыми потеками горшке и, вылетев в прихожую, изо всей силы швырнул цветок в закрывающуюся дверь.

Глава 8

Пробуждение

Они пораженно пискнули от лифта, затем все стихло.

Валера сел на пол, прямо в осколки горшка и рассыпанную землю. Юкка валялась у порога, словно бы не сознавая, в чем здесь ее вина, но покорно принимая новое состояние.