Мир закрытых дверей - С. Микхайлов

– Нет, мама, ничего не произошло.

– Но почему ты тогда пришла сегодня так рано? Ведь у тебя что-то случилось, верно?

– Нет, и еще раз нет!

– Тебя выгнали?

– Конечно же, нет, мама! Я сама пришла.

Мать отложила газету, набрала в легкие воздух, но устроить допрос помешал закипевший чайник. Жанна тем временем проскочила в ванную комнату и тут же пустила воду быстрой и громкой струей.

Лариса подошла к шкафчику и потянулась за чашкой. Пожухлая кожа руки рассказала историю однообразного труда в заводской столовой. Их было трое: Лариса, Алиса и Фекла – три увядшие дамы теперь, но тогда, в безмятежные годы студенчества, они мечтали о прекрасном будущем и уверенно думали, что подработка в столовой закончится, как только девицы получат свои дипломы, – но красные книжечки ничего толком не изменили, а лишь дали прибавку к зарплате, переведя три фамилии из графы подработчиков в список основного штата. В то далекое время Лариса и встретила Костю – он работал наладчиком в сборочном цехе завода. Усатый парень не сразу заметил недвусмысленные улыбки со стороны местной служительницы общепита, не сразу понял, что ему подают более крупные котлеты и лучшие порции супа; но когда всплеск прозрения окатил Костю с ног до головы, он приветливо улыбнулся – и судьба была успешно решена. В те славные годы экономического подъема Константин уверенно шагал по служебной лестнице: сначала он был мастером, потом начальником цеха, затем отцом. Семейный бюджет крепчал вместе с ростом его зарплаты – Лариса так и осталась работать в столовой, потому что все было и так хорошо. Но пришедший с востока кризис испортил все планы, обрушил лучезарное завтра и принялся кромсать настоящее, пока то не превратилось в механическое хождение на загнивший завод и обратно в тесноту квартирки. Семейные накопления на новое жилье обесценились в тот черный день, проклятый всеми – и богатыми, и бедными.

Когда Жанна вышла из ванной, мать объявила ей, словно зачитала ультиматум:

– Давай рассказывай все начистоту! Иначе мне придется разбудить Костю, и я думаю, что ты этого не хочешь.

Жанна недоверчиво посмотрела на мать – старую, но все еще грозную женщину, ставшую в последнее время особенно раздражительной. Лариса лезла во все дела, которые ее не касались, она хотела знать обо всем, что творилось в жизни у дочери, она раздражала, надоедала, уплывала все дальше и дальше от Жанны – делала, казалось, все возможное и невозможное, чтобы пустое пространство между ними расширялось и отравлялось ядовитыми перебранками. Жанна не хотела этого, пыталась примириться с матерью, пыталась ее успокоить, пыталась понять ее, но Лариса продолжала гнуть свою линию, часто звала на поддержку усталого Костю – и тот всегда соглашался с женой, какую бы чушь та ни говорила, – и сделался в конце концов писклявым стариком, готовым только жаловаться и браниться. И потому Жанна с легкостью согласилась на заманчивое предложение Николая Александровича – лишь бы покинуть отчий дом, чтобы пореже видеть родителей, которые ей опротивели.

Глаза у матери блестели. "Нет, если еще поднимется отец – будет совсем плохо", – подумала Жанна.

– Мама, ты портишь мне настроение с самого утра! Зачем ты это делаешь? Чего ты хочешь добиться?

– Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо, – ответила мать. – Чтобы хоть ты нормально пожила, коли у нас с Костей этого не получилось из-за кризиса.

– Но зачем, скажи мне, зачем ты влезаешь в мою жизнь и пытаешься сделать все по-своему?

– Я твоя мать!

– Да, конечно. Но я хочу быть самостоятельной, хочу, чтобы вы с отцом не вмешивались ко мне.

– Вот когда выйдешь замуж – тогда мы и отстанем.

– Опять ты об этом, мама!

– Мать надо слушаться. Мать говорит правильные слова. Вон тебе кто попал на счастье – вон как ты теперь зажила, да и нам тоже перепало: и телевизор новый, и окна пластиковые – видишь, как хорошо, что ты встретилась с Николаем Александровичем, благодетелем нашим ненаглядным.

Жанна лишь тихо произнесла:

– Я пойду к себе в комнату.

Лариса не стала возражать, а только покачала головой. Затем полезла в холодильник, вынула масленку – и вдруг крикнула на всю квартиру:

– Жанна, ты будешь завтракать?

Через пару секунд девушка показалась в дверях кухни и тихо проговорила:

– Я попью чай с печеньем и вафлями.

А в соседней комнате захрипел отец, начиная делать свою бессмысленную гимнастику, – разбудила Лариса его, значит, раньше времени. "Только бы он не вспомнил про то обещание", – подумала Жанна, тихонько следуя по узенькому коридору в свою самую маленькую, угловую комнату. Затворив дверь, на которой как вечное напоминание зиял безобразный шрам на месте снесенного отцом шпингалета, Жанна упала на свою хлипенькую, детскую, но такую родную кровать, зажмурилась и прикрыла расстроенное лицо руками. Тишина успокоила Жанну. Но затем писклявый голос отца просочился из коридора. Там на кухне родители всего лишь беседовали, а казалось, будто ругались. И привыкли они так разговаривать – и не отучить их теперь никак от этого мерзкого тона.

И как-то незаметно и плавно образ отца в его потертой до дыр и залатанной сине-клетчатой рубашке волшебно трансформировался в сияющее лицо Николая Александровича – розовощекое, простодушное, доброе; но и от этого портрета Жанна решительно открестилась, уткнулась в подушку и погрузилась в непрозрачную, пустую и вязкую черноту. Но и тут не нашла она желанного покоя – серенькие искорки постоянно вспыхивали то тут, то там, придавая черноте осязаемый объем, а через некоторое время раздался далекий, но громкий голос матери:

– Жанна! Твой чай уже готов!

На кухне отец сидел на своей скрипучей табуретке. На нем, как и представляла Жанна, была та самая рубашка в синюю клетку. Новые тренировочные брюки – заочный подарок от Николая Александровича – ничуть не улучшали вид замызганного старика – отец почему-то упорно не хотел надеть верхнюю половину подаренного костюма, предпочитая донашивать свою старую рубашку.

– Вот ты и вышла, красавица, – произнес Костя. – Ну?…

– Доброе утро, папа.

Он улыбнулся и спросил:

– Как там дела у Николая Александровича Зараева?

– Дела как обычно, – нехотя ответила Жанна и села на стул.

Мать копошилась у плиты, перемешивая в кастрюльке кашу для себя и Кости. Запах манки подействовал на Жанну угнетающе; она не любила кашу, старалась не есть ее, и если ничего другого не было, то брала совсем капельку и подолгу разглядывала полупустую ложку, прежде чем отправить белую жижу себе в рот – а потом скрытно морщилась, чтобы родители ничего не увидели. Манка пахла родным домом, и этот запах порой был для Жанны невыносим, но чаще она его просто не замечала, а иногда он даже ей ностальгически нравился. Но не сегодня.

– Ты так и не ответила отцу, – мимоходом произнесла Лариса, неся тарелку Косте.

– А что мне отвечать? Вы и так все прекрасно знаете.

Поставив тарелку на стол, Лариса повернулась к Жанне:

– Просто, мы волнуемся.

– У Николая Александровича все хорошо, – проговорила Жанна. – Вчера мы ужинали в ресторане "Золотой лев" – там был еще директор не помню какого предприятия – опрятный такой человек, в пиджаке. Все было как обычно: нас обслуживали по первому разряду.

Константин и Лариса слушали молча и увлеченно – их жизнь словно останавливалась на те несколько мгновений, пока дочь мерно рассказывала парадную часть своей истории.

– Вот, – Жанна привстала со стула, – вспомнила: директор был с предприятия, на котором печатается газета "Правда".

– Если "Правда", то – человек серьезный, – произнес отец. Мать кивнула и отправилась к плите выскребать остатки манной каши теперь уже в свою тарелку.

Жанна придвинула пластиковую коробочку из-под мороженного, в которой теперь лежали вафли, защищенные таким способом от тараканов.

– Я тебе сахар в чашку не клала, – проговорила Лариса, продолжая добывать манку со дна кастрюли.

Вафли, как всегда, были не первой свежести, неприятно хрустели на зубах и отдавали приторной сладостью топленого шоколада.

Но спокойному завтраку не суждено было состояться, потому что зазвонил телефон – и Лариса, отстранив кастрюлю, побежала в коридор. Жанна уже знала, от кого звонили и по какому поводу, и потому принялась быстро дожевывать невкусные вафли и запивать их еще не остывшим чаем.

Когда вернулась Лариса, глаза у нее светились как у бешенной собаки.

– Жанна, что все это значит?! – воскликнула мать. – Почему ты ушла от его высокопревсхв?… Тьфу! От министра! Что случилось?

– Я ушла, – спокойно ответила Жанна.

– Что значит: ты ушла?! Ты вообще понимаешь, что говоришь?! Как это так: ушла?! Так просто оттуда не уходят.

– А я просто взяла и ушла.

– Ой, ну что это такое за наказание! Жанна, что ты делаешь? Зачем? Ну, доченька, тебе такое счастье привалило, какое раз в столетие бывает, а ты все портишь. Ну, как так можно?