Дикая степь - Лев Пучков

В общем, ни слова я не понял, но по интонации было ясно, что старшина монахов настойчиво склоняет Бо к чему-то такому, что для моего боевого брата было совсем неприемлемо.

Бо неуверенно возражал, сердился и одновременно был каким-то сконфуженным — в таком состоянии я этого медведя еще ни разу в жизни не видел! То ли он и сам слегка подзабыл родную речь (поскольку давно живет среди русских), то ли не вполне поспевал за мыслью собеседника, язык которого имел некоторые расхождения с калмыцким: Бо, по-детски склонив голову набок, внимательно вслушивался в гортанный клекот бритого служителя культа и периодически смущенно разводил руками: нет, вы, конечно, правы, хлопцы, но извиняйте — не согласный я, и все тут!

— Надо же — божьи люди, а такие настырные, — укоризненно прошептал я, аккуратно сдавая назад. Пора возвращаться — торчать тут далее нет смысла. Все равно ничего не понимаю, да и моя несостоявшаяся любушка вот-вот подойти должна.

В этот момент Бо вдруг глухо замычал, как-то заторможенно принялся тереть лицо ладонями и стал медленно оседать: двое монахов незамедлительно подхватили его под руки.

Ни секунды не раздумывая, я обожравшейся кошкой махнул через декоративный кустарник и метнулся к месту событий.

— Что?! — рявкнул я, пытаясь отстранить добровольных помощников. — Сердце?!

Помощники отстраняться не желали: они крепко держали Бо под руки и, как мне показалось, собирались его куда-то тащить.

— Твой друг выпил много вина, — с сильным акцентом сообщил мне главный лысый. — Ему нехорошо. Мы ему поможем.

— Мой друг предпочитает водку, — буркнул я, грубо отталкивая помощников — вот ведь настырные попались! — И помощь ваша не нужна — со своим другом я разберусь сам. Отвалите, я сказал!

— Про… уходим… отсюда, — невнятно пробормотал Бо, заметив наконец мое присутствие. — Они… Быстро!

— Ему плохо, — ласково повторил старшина монахов. И этак по-дружески хлопнул меня по плечу.

— Аи! — Почувствовав легкий укол, я дернулся назад. Не ожидал такого низкого коварства, не готов оказался! Ну кто бы мог подумать: семеро против одного, расклад по всем статьям в их пользу…

— Иди. Мы ему поможем. Он сам не понял, что сказал! — каким-то тягучим голосом сказал лысый с посохом, начиная вдруг медленно расплываться в лице.

— Н-на! — чуть запоздало отреагировал я, качнувшись вперед и мощно бия кулаком в голову главного мерзавца.

“Бац!” — а попало кому-то другому!

Голова обладателя посоха куда-то пропала, на ее месте оказались две другие: товарищи рангом пониже с непостижимой ловкостью заслонили своего предводителя, встревая между мной и им, хотя это стоило одному из них как минимум перелома челюсти — по моей поверхностной оценке. Краем глаза я отметил, что остальные монахи грамотно распределились за моей спиной, образовав полукруг.

— Ар-р-р!!! — взревел я, мощно лягнув левой ногой назад, и, вырываясь из крута, с разворота рубанул ребром ладони, целя наудачу в первое попавшееся горло.

“Хрусть!” — чья-то грудная клетка промялась под моей подошвой, вместо горла в зону действия ребра ладони попал подбородок — но тоже вышло неплохо, с качественным таким чмоком и последующим болезненным вскриком.

— О-о! — А дальше получилась уж вообще полнейшая дичь. Монахи куда-то поплыли, стремительно раздуваясь вширь и покрываясь радужной пленкой наподобие бензина на воде, аллея заструилась ввысь, извиваясь, как американские горки, голос мой превратился в низкий протяжный бас…

А потом все смешалось в разноцветную карусель, образуя передо мной какой-то трубчатый туннель с калейдоскопически оформленными стенами, в который я радостно нырнул, забыв про Бо и вообще про все земные дела…

* * *

…Приподнявшись на локтях, хан всмотрелся в источавшие печаль понурые спины своих верных телохранителей. За спинами расплывающимися контурами маячили высокие шапки знатных родственников, подвергшихся унизительной процедуре отлучения от Повелителя в последние часы его пребывания в Нижнем Мире.

Вспомнилась вдруг каменная спина Сульдэ, явившаяся во сне в начале прошлой луны…

Вот так откровения духовного порядка, ниспосланные свыше, неожиданно находят свое воплощение в привычных нам земных явлениях. Самые сильные и преданные воины отвернулись от него, презрительно демонстрируя свою спину. А самые близкие по крови люди не подойдут к своему царственному родичу и не окажут ему помощи или простых знаков внимания, на которые может рассчитывать любой больной харачу, умирающий в своем забытом богами кочевье. И пусть это происходит по его воле, но тем не менее… Тем не менее, если посмотреть на все это взглядом стороннего наблюдателя, впечатление может сложиться самое удручающее…

— Пусть все ваши бараны превратятся в волков, — хриплым шепотом пожелал хан, с трудом поворачиваясь и отползая в глубь юрты. Привалившись к своему боевому седлу, он натужно просморкался, откашлялся, превозмогая тупую ноющую боль в груди, и, уловив освободившимися ноздрями знакомый аромат, тихо скомандовал: — Заходи!

Осторожно откинув полог, в юрту протиснулся баурши Долан. В руках старого царедворца была деревянная чаша с перебродившим кумысом, настоянным на цветущей полыни прошлого лета.

— Повелитель желает освежиться, — ненавязчиво, но твердо произнес баурши, становясь на колени, и, согнувшись в низком поклоне, протянул чашу хану.

— Кто готовил? — Хан взял лекарство, невольно передернув плечами, поморщился, предвкушая во рту вяжущий, невыносимо терпкий привкус.

— Манжик<Манжик — ученик священнослужителя либо врачевателя. > Го. — Баурши склонил голову еще ниже, вопреки законам природы кончики его ушей начали бледнеть.

— Манжик… — пробурчал хан, задумчиво глядя на бритый затылок баурши. Экое безобразие! Вчера китайский лекарь в очередной раз посмел настаивать, чтобы Повелитель Степи принял с утра это невозможное пойло, от которого сводит скулы и просится наружу содержимое желудка.

За дерзость лекарь поплатился головой, а его татарские собратья по цеху, стоически продолжавшие утверждать, что хан должен принимать лекарство и прекратить пить арзу, разделили участь несчастного эскулапа. А сегодня с утра ученик китайца как ни в чем не бывало снова готовит лекарство, намереваясь всучить его Повелителю. И ведь прекрасно знает, гаденыш, что может повторить судьбу своего учителя!

Какие странные, несгибаемые люди: ради соблюдения своих принципов готовы жертвовать даже жизнью…

— Повелитель желает… — осмелился напомнить баурши.

— Знаю, знаю. — Хан закрыл глаза, поднатужился и тремя долгими глотками осушил чашу. Изможденное чело степного царя скорчилось в страшной гримасе, на несколько мгновений перехватило дыхание, желудок вспучило, перед глазами поплыли красные круги… — Ох-х-х! — осторожно выдохнул хан, приходя в себя. В голове заметно посвежело, вернулась былая ясность взора, застывшие пальцы ног стали наливаться теплом. Боль, рвущая грудь на части, на какое-то время притихла, затаилась где-то в глубине.

— Повелитель желает вернуться в шатер, — уловив перемену в самочувствии хозяина, вкрадчиво произнес баурши. — Повелитель устал…

— Не желает твой Повелитель ничего, — процедил хан, злобно прищурившись на видимые через входной проем высокие шапки, маячившие за цепью охраны.

Повелитель желает! Родичи наверняка обещали баурши златые горы, буде вдруг ему удастся склонить хана вернуться. Ждут, волки алчные, ждут не дождутся последних распоряжений. Не воли его по передаче престолонаследия — вовсе нет. Плевать им на его волю. В Степи давно уже повелось: кого захотят русские цари, тот и будет править…

Родичи ждут, когда хан придет в себя и примется за дележ своих сокровищ, добытых в военных походах. Как водится, каждый харачу доподлинно знает, что приволок Повелитель из тех походов сказочные богатства, на которые купить можно весь Нижний Мир. Как водится, никто не может даже с приблизительной точностью сказать, от кого он об этих сокровищах услышал. Ну и, разумеется, самих богатств никто в глаза не видел…

Ждут родичи. Трясутся в неведении: как поступит хан? Поделит на всех, как принято по калмыцким обычаям, или же оставит все одному, в соответствии с русским порядком? Коли на всех — понятно, никому не обидно. А ежели одному — то кому? А то вообще может поделиться с русскими царями, во искупление своего перемета<В 1732 Дондук-Омбо в сопровождении 11 000 кибиток перекочевал на Кубань и дал присягу на верность Турецкой Порте. У турок ему пришлось несладко — спустя три года попросился обратно. Россия приняла блудного сына без всяких условий и даже способствовала его становлению на престол — нужен был сильный союзник в Турецкой компании. >, что случился перед турецким походом… Вот ведь морока-то!