Тридевятые царства России - Анджей Иконников-Галицкий

В Курбе быстро отыскали бабу Тасю, Таисию Фроловну. Их было четыре сестры, все певуньи: Тася, Зина, Люба и Роза. Младшая, Роза, умерла. Ещё в их компании – баба Аня, Анна Ивановна, по прозвищу Петиха, и баба Оля. Небольшой, но звонкоголосый вокальный ансамбль. Пока баба Тася скликала подруг, как-то потихоньку стол образовался. Огурчики маринованные, рыжики солёные, капуста квашеная, непременные калитки с разными начинками; посреди всего этого выросла огромная сковорода, а на ней – залитая яйцом домашняя тушёнка. Всё это – настоящее, доброе, Богом данное, не магазинная пластмасса. Конечно же, водочка тоже подоспела.

Из экспедиционного дневника. Стали выпивать, закусывать, разговоры разговаривать. И так постепенно начался полёт, который невозможно описать, а надо смотреть и слушать. Бабки запели. Их песни, частушки и рассказы мы записывали на видео больше пяти часов почти без остановок. Так что из видеокамеры едва дым не повалил.

Поют они всё, от комсомольских песен до матерщинных припевок, по-русски и по-вепсски, но гвоздь их репертуара – озорные частушки, как это у них называется – «частушки с картинкам».

Эх, тёща моя,Дай опохмелиться!Твоя дочка подо мнойПлохо шевели́тся!

Эх, зять ты мой зять,Что-то мне не верится.Под хорошим мужикомИ доска шевелится.

Всё это поётся с удивительно молодым задором. А ведь бабкам лет по семьдесят.

Баба Тася – широкое лицо, озорные глаза, лидерские повадки: видно, что заводила по жизни. Голос сильный.

Баба Люба – куда более тихая, округлая, неброская. В хоре обычно подпевает, но тексты песен знает лучше других. Её частушки «с картинкам» грубоваты, но она их поёт тогда, когда все подвыпили, обо всём поговорили и надо чем-то подогреть обстановку.

Баба Аня, Петиха. Наиболее яркая по-человечески и в пении. Очень сильный голос. В её исполнении частушки, даже самые неприличные, всегда к месту и, я бы сказал, художественны. Судя по всему, у неё репутация женщины заводной и малость разгульной. В её глазах виден ум, происходящий не от образования или начитанности, а от силы личности. Обладает несомненным даром слова. Её рассказ о жизни – длинный, наполненный тяжкими и даже чёрными подробностями, слушается на одном дыхании. В моментах, эмоционально наиболее трудных, заметно проявляется вепсский акцент.

Рассказ Анны Ивановны (Петихи), записанный 22 июня 2007 года в деревне Курба. Фрагменты. …У меня ребята были маленькие, два с половиной года разница. Дочка с сыном были. Я их оставляла, а сама в лес иду: надо было деньги зарабатывать тоже. Надо было питаться. Он <муж. – А. И.-Г.> что получал, то пропивал. Я сколько успею – продуктов накуплю, остальное всё пропивал. Вот такая моя жизнь была. Не очень красивая моя жизнь была. А вот сюда переехали – ну, я сказала: «Всё, теперь, говорю, сорочинская(?) жизнь сменится у меня. Если, говорю, ты руками ко мне полезешь – значит, я позвоню по телефону сразу». Вот такой вопрос я ему поставила. Ну, тут он меня не бил. Два года тут жили. Но пить – пил.

…Сидит на крылечке пьяный. А я, в общем, не ругалась никогда, даже не смела плохое слово сказать. Я говорю: «Ой-ой, Петя, Петя, ты сказал – не буду пить, а опять пьяный». Я пока на двор ходила, он в это время в магазин пошёл. Вот денег уже не было, вот кто дал? Тогда было два пятьдесят бутылка. Дали ему деньги. Я со двора иду, а он опять уже, это, с бутылкой. Тут я, знаешь чего, тут я стала, знаешь, такая… Говорю: «Иди куда хочешь, больше я домой тебя не пущу. Всё, больше жить с тобой я не могу». Я только так его по плечу, говорю: «Ну, Пётр Васильич, вспомни, кто жена у тебя была». Вот век не забуду. «Вспомни, можно было с этой женой жить?»

…Прибегает подруга. «Нюра, – говорит, – Петя домой пошёл и закрылся». А я… Видишь, был уже такой случай у него, он хотел сам себя расстрелить, но попал в сына… Ох, это, тяжело вспоминать мне… Я побежала, говорю: «Коля, Алёша, давайте, бежите за мной сразу». Но они не пришли, они пьяные были. А мы пришли с подругой. И ещё одна женщина была, ты не знаешь её. И не слышали – в это время трактор про ехал – выстрела не слышали. Ну, потом мы разговор так вели. Я доченьке говорю: «Ты посмотри с окна». Она в окно посмотрела, говорит: «А не видно, мама, папы». Ну, не видно, дак, постояли ещё. Стала домой подниматься. А крыльца-то у нас рядом, домой подниматься. А он уже готовый. Живой ещё. Плохим голосом кричит. Ну, тут я дёрнула дверь, дверь открыла, а он лежит на полу, не мёртвый, живой ещё. Голову поднял: «Нюра, Нюра, – говорит, – иди, погляди, что у меня здесь». Голову поднял… Ну, я через него – даже сейчас помню – шагнула… Ну, я молоденька, дак, знаешь… Ну, он, дак: «Нюра, Нюра, прости меня, я, – говорит, – поправлюсь». Вот эти слова я помню евонные. А у него уже, видишь… Вот так поднял голову, так у него расстрел был сюда <показывает под правую челюсть, потом щёку и глаз. – А. И.-Г.>, так всё это место содрато было, и это место содрато было… Я даже посмотрела – глаз живой был, а сбоку уже зубы видны были. А мясо-то тут висело…

И дорогой-то он захотел пить. Ну, остановились… а пить-то ничего не взяли. Я говорю: «Петя, да ничего пить-то нету». Говорю: «Хочешь, со рта моего будешь пить?» – «Буду». Я вышла с машины, в канаве взяла воды, его рот целый поила водой, вымазала лицо кровью. Верите, сама… глаза вот… слёзы капнут, ну… Так терпела. Второй рот поила, третий рот ещё… И уже всё. Раз глотнул – и уже больше не взял. Дорогой ещё: «Прости, Нюра, меня, прости». Два раза он меня прощения просил. Он всё понял, что я была права.

Закончился рассказ, выпили, помолчали… А потом снова петь начали. И Анна Ивановна пела, звонко, молодо, с блеском в глазах – впору плясать идти.

Полюбила я его, даОн без девушки, дурак:У него насчёт любовиНе работает чердак.

Проводил милый до дому,Сел на изгородочку.Я пошла, он любовалсяНа мою походочку.

Что было, что будет…

Этнография – наука трудная. Самое трудное в ней: надо со всеми информантами для поддержания разговора выпивать и закусывать. Курбинские бабки – народ радушный, заводной и неуёмный. До вечера пели, пили, разговоры разговаривали, потом нас ночевать устроили, перед ночевой опять разговоры под стопку-закуску, рассказы про житьё-бытьё. А утром проснулись, глядь – уже яишенка на столе стоит, и водки литр… В общем, обратная дорога в Винницы запомнилась плохо. Но очень хорошо и надолго запомнилась своеобразная неповторимая красота этих мест и этих людей. Я бы сказал: их скрытая яркость.

Скрытая яркость – это очень по-вепсски. Тут ничто не бросается в глаза, на первый взгляд всё кажется приглушённым, обыденным. И небо, то серое, то блёкло-голубое; и леса, и реки, и разбросанные между ними деревушки. Тут нет швейцарских пейзажей и итальянских красок, всё тихое, спокойное. Поэтому и рассказывать об этих местах трудно: о чём, собственно? Жизнь и характеры людей – под стать природе: люди как люди. Самый общий признак вепсов (не всех, но подавляющего большинства) – светло-серый цвет глаз. Но как в течении реки Оять на её крутых изгибах вдруг проявляется неостановимая сила, так и в здешних людях неожиданно открываются горячий темперамент, поэтичность, песенный дар. И упрямое умение во всём оставаться собой. Огонь под слоем пепла.

Судьба вепсского народа – трудная судьба. Что-то в ней есть общее с теми многочисленными рассказами о жизни, подобными рассказу Петихи, которых в здешних деревнях услышишь множество. Сама природа этих мест не очень-то милостива к человеку. Здесь всегда приходилось не столько жить, сколько выживать. Притом все колеи российской истории прошли своими драматическими изгибами через вепсскую землю. Чего стоила – уж чтобы далеко не лезть в прошлое – Великая Отечественная война с её трудовой повинностью, лесоповалами, дорожными работами, двумя фронтами – немецким и финским… В тысячелетних передрягах вепсский народ давно должен был пропасть, раствориться, забыть свою самость. Полтораста лет назад первые исследователи вепсов в один голос утверждали: народность эта находится на грани вымирания и через двадцать-тридцать лет полностью исчезнет. Но вепсы существуют – тихо, упорно живут, работают, пьют водку, поют песни и даже время от времени веселятся на праздниках.

Вот только в последние годы очень уж активизировались в этих местах лесопромышленные предприятия. Лес валят всюду, хищнически, без разбора. Понятное дело, иных заработков здесь нет, и две трети мужского населения сегодня работают на лесоповалах. Получают деньги за уничтожение той природной среды, без которой существование вепсского народа немыслимо. Впрочем, такая же проблема – пиление сука, на котором сидим, – сегодня становится главной проблемой России. И в этом малый народ разделяет судьбу большого.