Тридевятые царства России - Анджей Иконников-Галицкий

Остаётся ещё один критерий: вепс тот, кто чувствует себя таковым. Однако самоощущение, и уж тем более самоназывание зависит от внешних и преходящих факторов. Например, от политики властей, от того, выгодно ли, престижно ли быть представителем малого народа. Ольга Геннадьевна Спиркова (и не она одна) вспоминает, что в её детстве быть вепсом считалось зазорным. В школе дразнили за то, что вепс. Сейчас ситуация скорее обратная. Принадлежностью к малому народу гордятся. На вепсов появилась своеобразная мода, ими интересуются в Петрозаводске, в Питере, в Финляндии. Появилась и прямая выгода быть вепсом. К примеру, в Российский государственный педагогический университет им. Герцена в Петербурге вепсским юношам и девушкам поступить легче, чем русским: работает целевая программа по их приёму и обучению.

Надо сказать, что политика властей в отношении вепсского самоопределения за истекшее столетие неоднократно менялась. Царская власть на вепсов внимания не обращала, советская – поначалу стимулировала их национальное саморазвитие: был образован Винницкий район как национально-культурное образование. Потом, в конце 1930-х и в 1940-х годах, особенно после советско-финской войны, ситуация резко изменилась (конечно, вепсы никоим образом не были повинны в неудачах Красной армии зимой 1939–1940 годов, но, как говорится, попали под раздачу). Национальность «вепс» была вычеркнута из списка дозволенных. В послевоенные годы, вплоть до перестройки, в паспорта вепсов нередко записывали русскими и в школе вепсский язык не преподавали. Сейчас национально-культурное возрождение стимулируется властями, не без участия (к сожалению, небескорыстного) финских общественных и религиозных организаций. В результате кое-кто из тех, кто уже давно забыл о своём вепсском происхождении, в последние годы счёл разумным вспомнить об этом. Кем их считать на самом деле – русскими или вепсами?

Получается, что надёжных критериев различения вепсов и русских просто не существует. Этническая ситуация, сложившаяся в этих краях, уникальна. Русские и вепсы без малого тысячу лет живут бок о бок в одних и тех же условиях на одной и той же земле, в стороне от торных дорог (говоря по-научному, в пределах одного изолированного биогеохора), ведут одинаковый образ жизни, одинаковое хозяйство. Исповедуют одну и ту же религию, которую правильно было бы назвать «народное православие». Образуют смешанные браки. В результате получилось: большой народ включил в себя малый, а малый на данной ограниченной территории включил в себя большой.

Сотворение мира в русской печке

Составить национальный портрет вепсов затруднительно, а вот почувствовать этнокультурный колорит очень даже можно. Здесь сохранились очень древние обычаи, которые отличаются от обычаев и обрядов в русских деревнях, хотя в чём-то и перекликаются с ними. До сих пор существует обряд принятия новорождённого ребёнка в дом. Когда младенца приносят из роддома, его кладут на порог избы, все члены семьи через него перешагивают, а потом берут уголёк из печки и рисуют им крестики на ручках, ножках, лобике. Наш информант Ольга Геннадьевна совершала такой обряд со своим ребёнком несколько лет назад, и говорят, что это в обычае. Что тут характерно? Во-первых, очевидно, что в прежние времена вепсские женщины уходили рожать из дома в какое-то специально отведённое место, по-видимому, считавшееся ритуально нечистым. После этого ребёнка нужно было очистить углём (символом огня и очага), прежде чем он вступит в мир. Во-вторых, бросается в глаза сходство с православным обрядом миропомазания, во время которого новокрещённого младенца священник вносит в алтарь, а грудь, ручки, ножки, лобик и органы чувств крестообразно помазует особым драгоценным составом – святым миром. Конечно, тут не обошлось без церковного влияния. Но в том и в другом обряде есть общее древнее начало: космизм, соотнесение вступающего в жизнь человека с мирозданием, с сакральным пространством (домом или алтарём), определение верха и низа, правой и левой сторон.

Этот архаичный, укоренённый в природе космизм ощущается даже в приготовлении традиционных произведений вепсской кухни, если процесс совершается в настоящем деревенском доме, в настоящей русской печи (характерное для этих мест сочетание: дом вепсский, а печь в нём русская). Этот процесс мы наблюдали и плоды его с большим удовольствием отведали в деревне Немжа, в доме Клавдии Емельяновны Никоновой.

Из экспедиционного дневника. Немжа – 10 километров от Винниц. Нас туда повезла Катя Никонова к бабушке Клавдии Емельяновне.

Катя – светлая, тоненькая, аккуратненькая, я бы сказал – справненькая. Глаза серенькие, чуточку подведённые, носик остренький, губки точно очерченные. Ни одного лишнего движения, ни одного лишнего слова: каждое абсолютно на месте и по существу. Так же умны её движения, когда, например, раскатывает с бабушкой тесто для калиток.

Клавдия Емельяновна – внешне совершенно не соответствует представлениям о типичной вепсской женщине: узкокостная, узколицая, нос чуть крючком, глаза карие, волосы тёмные. Но говорит по-вепсски лучше, чем по-русски. По-русски с акцентом, прислушиваясь к коему можно понять, где северорусское диалектное «оканье» смыкается с эстонско-финским сердитым придыханием и удвоением глухих гласных. Русские и вепсские корни и флексии постоянно смешиваются в её речи. Например, «некехта» – неохота (от вепсского «кехт» – хочу). Лет ей около семидесяти. Её движения, особенно по хозяйству, поразительно точны: ни единого лишнего шага или жеста.

Дом стоит на высоком, крутом берегу Ояти. Вся деревня развёрнута лицом к реке, а к дороге задами – северная особенность. Дом большой, просторный, на высоком подклете; хлев, сеновал и сарай объединены с жилой частью под общей крышей. В доме всё добротно, аккуратно и очень чисто, всюду настланы пёстрые половички. Центр всего – большая, на две комнаты, печь с лежанкой. Пять окон по фасаду (это тоже традиция), вид из них чудный – на сверкающий изгиб Ояти, на свежую зелень бесконечных лесов за дальним берегом.

Вышли покурить. Соседи заинтересовались: кто это приехал? И высказывают предположение, что мы с фотографом Стасом – Катины женихи.

В вепсах приметно своеобразное качество юмора: с серьёзным лицом, ровным тоном и хитрой подколкой.

Ради нас Клавдия Емельяновна затеяла печь калитки – «ка́литкат» по-вепсски. (В вепсском языке ударение стремится стать на первый слог. Причём один и тот же носитель языка по-русски будет произносить «Оя́ть», а переходя на вепсский – «О́ять»). Калитки – нечто вроде ватрушек или конвертиков из ржаной муки с разнообразной начинкой: картофель со сметаной, творог с гречей, пшеничка с маслом… В вепсской кухне очень мало используется мясо, в основном – мука, крупы, картофель, молочные продукты и рыба. Приготовление калиток или сканцев (штучек, похожих на калитки, только сладких) – дело долгое. Пока Клавдия Емельяновна с Катей растапливали печь, замешивали и раскатывали тесто, готовили начинку, мы разглядывали домашнюю утварь. Деревянная лопата – «лабад» – для сажания противня в печь, мутовка из сосновой ветки для взбивания масла – «хэркмет». Всё такое же, как тысячу лет назад.

Процесс приготовления калиток чем-то напоминает сотворение мира. Бабушка с внучкой совершают его с такой же серьёзностью и непогрешимостью, с какой, наверное, Бог лепил Адама. Самый впечатляющий момент – посадка калиток в печь. Угли к этому времени должны прогореть. На них всё печётся очень быстро. Клавдия Емельяновна извлекает подрумянившихся красавиц из печи. На столе уже – домашнее вино из черноплодки с вишнёвым листом и уха из форели и лосося: рыбой этой до сих пор ещё обильны здешние реки и озёра. Первый тост – за вепсскую землю и воду.

Курбинские певуньи

Наконец мы едем в Курбу, к тем самым бабкам-песенницам, с которыми познакомились на празднике. Добраться туда непросто, а уж вернуться… Грунтовка Винницы – Немжа – Озёра – Курба и дальше на Ладву – проложена недавно. Раньше, говорят, от Озёр тянулась дорога совсем плохая, не во всякое время проезжая. При советской власти в Курбу летал рейсовый вертолёт. Где-то здесь, наверно, остатки тех дорог, по которым ездила и ходила восемьдесят лет назад моя крёстная.

В Курбе быстро отыскали бабу Тасю, Таисию Фроловну. Их было четыре сестры, все певуньи: Тася, Зина, Люба и Роза. Младшая, Роза, умерла. Ещё в их компании – баба Аня, Анна Ивановна, по прозвищу Петиха, и баба Оля. Небольшой, но звонкоголосый вокальный ансамбль. Пока баба Тася скликала подруг, как-то потихоньку стол образовался. Огурчики маринованные, рыжики солёные, капуста квашеная, непременные калитки с разными начинками; посреди всего этого выросла огромная сковорода, а на ней – залитая яйцом домашняя тушёнка. Всё это – настоящее, доброе, Богом данное, не магазинная пластмасса. Конечно же, водочка тоже подоспела.