Михаил Абрамович Мильштейн - Nataly

Домой я решил отправиться на большом пароходе и приобрел билеты на морской лайнер «Куин Мэри». 6 июля 1938 года мы отплыли из Нью-Йорка.

Чем объяснить, что, проработав в США почти четыре года, я, судя по всему, не попал в поле зрения американской контрразвед­ки? Конечно, я далек от того, чтобы приписать все это своему тон­кому и умелому поведению. Дело, разумеется, не только в этом. Мне представляется, что в то время в Соединенных Штатах еще не было хорошо поставленной, продуманной и по-настоящему организованной контрразведывательной службы. К тому же орга­ны, которые предназначались для ведения такой службы, вряд ли задумывались над тем, что только что созданные на территории США официальные представительства Советского Союза могут вести активную разведывательную работу. Вообще для разведок иностранных государств в США эти годы были, в известной мере, «райскими». Сравнительно слабое наблюдение за официальными иностранными учреждениями, общая недооценка возможностей ведения шпионской деятельности на территории Соединенных Штатов создавали в тот период исключительно благоприятные ус­ловия для разведывательной работы.

Только позднее контрразведывательная служба в США стала приобретать стройные формы. Ее работа приняла активный и эффективный характер.

ГЛАВА III

«ЕСЛИ ДОРОГ ТЕБЕ ТВОЙ ДОМ...»

То, что я увидел и пережил сразу же по приезде в Москву, описать невозможно. Я попал в самый разгар борьбы с «врага­ми народа». В обществе царила атмосфера всеобщей подозри­тельности и недоверия. Создавалось впечатление, будто все за­разились какой-то необъяснимой повальной шизофренией. Многие из людей, которых я знал, исчезли в никуда, как бы растворились, и на все мои вопросы, где тот или иной человек, звучал один и тот же ответ: «Лучше не спрашивай». Но чаще всего ответа вовсе не было. Люди отводили глаза в сторону и молчали.

К тому же я оказался без квартиры. Нас поселили в маленьком номере гостиницы Центрального дома Красной Армии, на пло­щади Коммуны. Мы с женой спали на полу, а дети на кроватях. Вот так «гостеприимно» нас встретила Родина.

Однажды ко мне в гости пришел брат Лазарь (ему было тогда 34 года). Он окончил Институт народного хозяйства имени Плеханова и был назначен директором крупной электростанции в Туркменистане. При встрече Лазарь по секрету рассказал мне, что он уехал из Средней Азии, опасаясь ареста.

— За что тебя арестовывать? — пытался я узнать.

Он посмотрел на меня внимательно и после долгого молчания ответил:

- Да ни за что. Тебе этого не понять. Ты слишком долго жил вдали от Родины. Хотя, наверное, ты скоро все поймешь сам. Од­но скажу на прощание: зря ты вернулся, брат.

Это уже было слишком. Чего угодно можно было ожидать от брата, но не такого признания. Для меня его откровение казалось диким.

В скором времени я встретился с другим братом - Ефимом. После Института красной профессуры он был направлен на работу в Махачкалу (Дагестан), но вынужден был оттуда уехать, тоже опасаясь ареста.

«Что за наваждение?» - раздумывал я. Все мои друзья и зна­комые чего-то опасались, говорили шепотом, все время огляды­вались, внезапно замолкали при виде постороннего. У многих был вечно озабоченный и подавленный вид.

Нет, морально я не был готов к тому, что творилось вокруг. В голове не укладывалось, что кругом одни враги. Откуда они взя­лись?

Я пытался выяснить судьбы тех, с кем мне довелось работать в генконсульстве СССР в Нью-Йорке. И был потрясен!.. Имен­но тогда я узнал, что генеральный консул Толоконский арестован и пропал без вести, такая же незавидная судьба была угото­вана вице-консулу Гусеву, другим моим друзьям и сослужив­цам.

Мне, в ту пору убежденному коммунисту и интернационали­сту, хотелось закричать на всю страну: «Товарищи, опомнитесь!» Я проводил бессонные ночи в раздумьях и сомнениях, часто бу­квально задыхаясь от бессильных слез.

Вопросы возникали одни и те же: «Что происходит в стране? Когда прекратится эта жуткая вакханалия борьбы с «врагами на­рода»?». Но все мои вопросы повисали в воздухе, оставались без ответа.

Между тем в управлении дела шли своим чередом. За сравни­тельно короткий период один начальник сменял другого... Без­жалостная и преступная коса репрессий косила всех напропа­лую...

Легендарный Берзин, долгие годы возглавлявший управле­ние, после возвращения из Испании недолго пробыл на своем посту. Вскоре он был арестован и казнен. Заменявшего его во время командировки в Испанию Урицкого постигла та же участь. Вслед за ним арестовали и расстреляли Гендина, пришедшего к нам в управление из органов НКВД. Гендина сменил комбриг Орлов, бывший военный атташе в Германии. Он также разде­лил общую печальную судьбу всех начальников управления.

Впрочем, кровавые репрессии коснулись не только первых лиц - были репрессированы почти все начальники отделов и подразделений управления. Из-за рубежа один за другим вызы­вались руководители крупнейших и наиболее ценных разведыва­тельных организаций. Прямо с вокзала или аэродрома их отпра­вляли в тюрьму.

Эта кровавая преступная политика оказывала крайне разру­шительное воздействие на всю разведывательную деятельность СССР за рубежом. С большим трудом созданные организации неожиданно оказывались без руководителя, без связи, без средств. В результате некоторые из них были вынуждены прекра­тить свое существование.

В конце 1938 года наступило временное затишье. Исполняю­щим обязанности начальника управления был назначен полков­ник Шалин, занимавший в то время пост начальника школы по подготовке кадров ГРУ. Помнится, в управлении очень часто проводились собрания, на которых клеймили очередного «врага народа», пробравшегося в наши ряды по заданию иностранной разведки. Тут же наказывали и тех его начальников, сослуживцев и друзей, которые не обратили должного внимания на преступ­ную деятельность этого «врага».

Руководил собраниями, как правило, начальник политотдела управления полковой комиссар Ильичев, спустя несколько лет занявший пост начальника ГРУ.

На этих «мероприятиях» я старался занимать позицию сто­роннего наблюдателя. Я никого не знал и меня мало кто знал. Все мои предыдущие начальники бесследно исчезли. Я не выступал на собраниях, сидел обычно в заднем ряду и молча наблюдал за докладчиком, по-своему оценивая происходящее.

Но однажды, помню, я чуть не сорвался. Обсуждали поведе­ние молодой сотрудницы. У нее несколько дней назад арестова­ли мужа, капитана советской армии, сотрудника ГРУ. От моло­дой женщины требовали осуждения собственного мужа. Она стояла белая как полотно и только нервно теребила в руках ма­ленький носовой платок.

Мне не за что его осуждать, - тихо произнесла она. - Он многому меня научил и - главное - преданности нашей Родине. Нет, он не враг народа. Это какое-то недоразумение.

Может быть, стоит подождать окончания следствия? - роб­ко попытался я остановить нараставшую волну гнева присутст­вовавших в зале.

Но никто уже не обращал внимания на слова несчастной жен­щины: все было решено заранее, и ее освободили от занимаемой должности, тем самым признав без суда и следствия пособницей «врага народа».

После этого собрания Ильичев вызвал меня в свой кабинет. Начал издалека: «Как дела, как семья?» Он задавал ни к чему не обязывающие вопросы, чтобы завязать разговор. Я отвечал спо­койно, односложно, прекрасно понимая, как мало начальника политотдела волнует самочувствие моей жены...

— Ты недавно вернулся из зарубежной командировки, - при­ступил он наконец к серьезному разговору, - поэтому, может быть, во многом разобраться не успел. Вся наша страна сейчас охвачена энтузиазмом... Борьба с врагами народа будет вестись бескомпромиссно и до конца!

Я внимательно слушал, и он, заметив это, решил перейти к конкретным фактам.

Так вот, - продолжал Ильичев, - мне не нравится, что на собраниях, где разоблачают врагов народа, ты все время мол­чишь.

Но я же никого в управлении не знаю, - попытался я объ­яснить свое поведение.

- Это не имеет большого значения. Важно высказать свою принципиальную партийную позицию.

Я продолжал молчать.

- Ну что, например, ты можешь мне сказать о Шалине?

Я, признаюсь, опешил. Речь шла о новом исполняющем обя­занности начальника ГРУ. Он еще не успел поработать, а под не­го уже, вероятно, велся подкоп.

Я повторил те же слова: «Я его совсем не знаю».

Ильичев засмеялся:

- Ну как же ты его не знаешь? Ты чуть ли не каждый день бы­ваешь у него на докладе. Во всяком случае, когда я иду к Шалину, то всегда вижу тебя в его приемной.

- Это верно, - пробормотал я. - Но ведь наши сугубо дело­вые встречи, как правило, очень коротки.

Но Ильичев не отступал.

- И долго ожидаешь ты приема? - неожиданно спросил он меня.

- Действительно, иногда в ожидании приема проходит слиш­ком много времени, - вяло, просто, чтобы поддержать разговор, отреагировал я.