Никарагуанские рассказы - Юрий Покальчук

Я родился в Манагуа, в самом бедном его рабочем предместье, которое всегда любил, люблю и сейчас. Хотя достатка там никто никогда не знал, но в общем люди жили между собой дружно. Понятно, не последнюю роль это сыграло и в революционном движении, и во время восстания, и потом, когда сандинистские армии наступали на Манагуа.

Там и сейчас живут моя мать, мои братья и сестры, откуда также родом и жена моя Лаура. У меня двое сыновей. Одному — пять, другому — три, я оказался, прыткий, как говорили ребята, рано детей наплодил. Один из моих ребят — ровесник революции, родился почти одновременно с ней, правда, немного поторопился, видно, волновалась жена или не рассчитали мы вовремя, так что и здесь ребята подкалывали меня, даже в такой ситуации, которой кто-то мог бы только гордиться.

Но и дальше, скажу я вам, судьба надо мной подсмеивается. Мне двадцать шесть лет, с виду вроде бы и ничего так парень, не худой и не толстый, и не высокий и не низкий, моя Лаура говорит, что у меня прекрасная фигура, может, и так, да вот волосы у меня подвели: прямые, как пальмовая крыша над крестьянской хижиной, и торчат в разные стороны, как я их ни чешу, торчат и все, длинные уже отпускал и коротко стригся, все нескладно.

Вот из-за этих волос и прозвали меня еще в детстве «цыпленком». Эль Пойо — и все тут, правда, я, маленьким был очень худой, тонконогий и худой, ну какая-то зараза сказала обо мне «Эль Пойо», и легко, будто бы с этим прозвищем и родился, с ним и в подполье был, и воевал, и вот Теперь в спецбатальоне. Маркон спрашивал всех, кого набирал в свои группы, сразу же, как прозывают. Так и оставалось. У него старые конспиративные привычки, а в наших операциях так даже лучше, имена и в самом деле могут иногда подвести.

Но ведь у людей-то прозвища человеческие, как, скажем, Рубио — русый или там Бланко — белый, а Хорхе просто «Ларго» — длинный, куда там. Ну, правда, были «скелеты», и «носяра», и «бык», и «петух», а я вот — «цыпленок». Так и осталось.

Ну скажите, разве не досадно отцу двоих детей именоваться всю жизнь «цыпленком»?

Правда, я хоть и цыпленок, но драться научился хорошенько еще с детства, потому что вырос на улице, а там жизнь учит законам справедливости и мужества. У нас в Акагуалинке все было всегда точно известно, потому что здесь все вокруг свои, и уже когда подросли, бегали мы драться в другие районы города и держали свою оборону так, что ни с какого района подростки не осмеливались сунуться к нам, если у них не было какого-то серьезного дела.

Росло в семье восемь детей, отец был человеком, мягко говоря, необычным, а мать вечно где-то подрабатывала, пока мы не смогли чем-нибудь ей помогать.

В семье этого искателя приключений, беспокойной души, ну прямо готового персонажа из какого-нибудь приключенческого кинофильма или романа, меня произвели на свет вторым. Когда я родился, он как раз отправился на Атлантическое побережье, потому что рассказывали, что там легче заработки, и нанялся где-то, не в Блуфилдсе ли, работать на шахте. Тем не менее долго он там не усидел, потому что шахта — это было не для него, там больше говорят по-английски, чем по-испански, потому что колонизировали то побережье сначала англичане, он, между прочим, выучил английский язык и с тем и возвратился, едва заработав какую-то мелочь.

Искал он себе толковую работу долго, а был довольно грамотен, хотя фактически самоучка. Все не мог нигде пристроиться и поэтому перебивался временными заработками, покуда однажды, идя пыльной улочкой нашего предместья, не пнул ногой какую-то коробку, какую мальчишки гоняют иногда вместо футбольного мяча, попинал ее раз-другой, да так и погнал по той пыли дорогой, пиная. А была это обычная пустая коробка, а написано на ней было что-то по-английски, и когда уже отец мой (а его звали Хоакин) приблизился к нашему убогому домишку из фанеры и досок, то взгляд его случайно упал на ту сторону коробки, где было что-то написано, и он прочитал по-английски, обнаружил, что коробка из-под какого-то иностранного мыла, а на ней написан список составляющих, из которых это мыло изготовляют и как его готовят.

У отца родилась идея, и он решил варить мыло. Остатки денег из заработка на Атлантике он вложил в покупку необходимых химикатов или как там их, словом, того, что было необходимо для мыловарения, и начал варить его на плите, где мать готовила еду, в ее самой большой кастрюле. Думаю, что мой отец Хоакин и был именно тем человеком, которому все, что бы он ни делал, удается само собой, то есть как раз противоположным мне человеком, потому что мыло у него получилось, не знаю, какое уж оно там было, и он его продал нашим родственникам, маминым сестрам, в это время, как на грех (а скорее, на его счастье), в стране был перебой с мылом, и он продал это мыло быстро, купил побольше химикатов и большую кастрюлю и сварил мыло опять и опять продал, потом купил лохань, потом тачку и возил уже, продавал мыло на базаре, потом купил велосипед, а со временем и джип, а впоследствии и еще один. Вот так ему с тем мылом классно везло.

Правда, деньги он швырял направо и налево, не экономя, потому что такая у него была щедрая натура, а между тем мама рожала одного за другим детей, и как раз, когда нас стало уже восемь, привезли в страну какое-то иностранное мыло, дешевле и лучше отцовского.

И он быстро вылетел в трубу со своим мыловарением. Одно за другим исчезали постепенно и джип, и велосипед, и тачка, и даже лохань, а затем он решил влезть в какую-то новую аферу, а в это время нашел молодуху в Леоне и сбежал с ней, бросив нас с мамой, правда, деньги высылал ей регулярно, какие мог, но там тоже родился ребенок, а сейчас, кажется, имеет уже троих, потому как, что там с ним в последние годы происходило, я не знаю. Два года я проучился, а затем вот в спецбатальоне, так не слишком-то разъездишься по гостям. Знаю только, что живется ему неплохо.

Такой вот человек мой отец. Теперь вот, наверное, понятно, что нас окружало дома и откуда я такой взялся.

Пока отец еще как-то этим мылом приторговывал, как раз доучился я до времени, когда в колледж идти. Но не тут-то было, денег в семье поубавилось, и я пошел подрабатывать, где мог, — и газеты продавал, и в магазинах товары подносил, и обувь чистил. Я еще пока в школе учился, начинались у нас разговоры о сандинистах, что оно и как. Это передавалось из уст в уста, а временами появлялись у нас в районе люди, которые открыто, прямо на улицах, устраивали митинги, пока не сигналили им, что где-то появилась полиция. У нас не схватили ни одного сандиниста, здесь своих не выдавали.

Но обыски и досмотры полиция сомосовская делала постоянно, и не раз мы были свидетелями насилий, даже убийств, а это отражалось на наших детских душах очень болезненно.

С четырнадцати лет и я присоединился к сандинистскому движению и в шестнадцать был уже членом подпольной сандинистской организации. Впоследствии меня послали в деревню недалеко от Манагуа, а по дороге на Леон, где я работал вроде бы, зарабатывая на жизнь, на самом деле вел агитацию, распространял сандинистские идеи, прожил там пять месяцев, затем возвратился в Манагуа, а еще через несколько месяцев пошел в горы, в партизанский отряд, потому что меня уже сторожили глаза полиции, могли схватить.

В отряд я попал, семнадцати лет еще не исполнилось, и так прошел с боями всю страну, повезло мне, не убило, не ранило тяжело. Но ведь моя судьба — это моя, и надо же в день победы революции, именно 19 июля, когда уже все праздновали победу и мы вошли в Манагуа, какая-то сволочь из последних недобитых контр прострелила мне руку, и когда все праздновали, я мучался в госпитале, правда, меня скоро выпустили, потому что ранение было не тяжелое, но надо же, представляете?

Был у меня в детстве закадычный друг, считал я его всегда одним из своих братьев, он моложе был меня изрядно, как в те времена казалось, три года — это как сейчас десять, но когда я пошел в отряд, то Рауль, которому было уже четырнадцать, стал в подполье на мое место, а уже перед революцией тоже пошел в партизаны.

Виделись мы в те годы редко, дорастали до совершеннолетия порознь, но хоть люди есть всякие, мы принадлежали именно к тем, для кого единожды услышанное и доверенное значит навсегда, особенно если ты раскрыл при этом свою душу и друг твои взаимно раскрыл и тебе свою тоже.

Мы знали друг о друге все вплоть до мелочи, не таились, доверяли, дома наши стояли рядом, Рауль рос безотцовщиной, умер отец еще до его рождения, имел он двух старших сестер, но тоже вынужден был зарабатывать, как и я, на жизнь сызмальства и учиться жизни на улицах и пустырях.

Хорхе «Ларго» тоже из нашего района, на несколько лет старше меня, мы немного были знакомы, он ко мне хорошо относился, только вот с ним эти три или четыре года разницы нас разделяют и прилично, потому что такой у него характер, молчаливый, весь в себе. Не знаю, есть у него близкие друзья или нет, он не женился долго, я знаю, правда, что погиб у него брат и невеста от рук сомосовской Национальной гвардии, еще я был мал, а Рауль вообще щенок, когда обрушивались эти трагедии на наши улицы.