ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2) - Пантелеймон Кулиш

гостеприимства, в котором Поляки не дали превзойти себя ниодпому народу. Но когда

опьянели до забвения всего на свете действующие лица приближающейся трагедии,—

их отрезвила неожиданная весть о смерти великого воина и патриота. Станислав

Коыецпольский скончался, едва пережив свой медовый месяц.

Безпощадная в своей иронии судьба Польши соединяла не раз великое со смешным

нераздельно: новый Александр Македонский, счастливый супруг прелестной, как

цветущая лилия, принцессы, не вставал с брачного ложа от подагры, и плакал о смерти

своего Гефестиоыа в подушках.

Плакало в Польше о смерти Коиецпольского многое множество людей и получше

короля Владислава. В наше время, когда панегирики стоявшим на политических

высотах людям вышли совсемъ

39

из моды, и когда Поляки нередко изрекают суровый приговор над знаменитыми

своими предками, польская историография следующими словами характеризует

почившего на веки строителя Королевской Республики:

„Это был великий гражданип, счастливый воитель и знаменитый хозяин. Щедрый

от благоразумия, благотворительный от сострадания, полный огня и таланта,

деятельный, мужественный и слову своему верный, в сохранении тайны точный, в

дружбе непогрешительный. Гнушался он лестью, уважал отечественные законы и

обычаи, а своим доблестям придавал еще больше блеска великою ученостью и

остроумиемъ" *).

Общественное мнение о нем выразилось в глубокой горести множества людей,

которые в смерти его, даже в составе его имени Конец-Польский суеверно видели

конец Польши **). Но из всехъ' предвещателей страшных бедствий, которые чуяло

собирательное сердце нации по заходе светила польской чести и доблести, никто не

предсказал грядущего так верно, как волошский господарь, будущий сват и жертва

кровавого Хмельницкого.

„Я считаю смерть его за величайшую для христианства утрату" (сказал он) „и могу

только оплакивать его со всем моим народом. Вы, Поляки, еще не знаете, что вы

утратили, но не пройдет двух, а найдальше трех лет, когда не только вы, но и все

христианство будет горевать о потере столь великого сенатора и полководца".

Король веровал, что один Конецпольский мог отвлечь козаков от их руинных

подвигов и направить эту дикую силу к государственной пользе. Лишь только миновал

в нем первый припадок горя о потере друга, которого только теперь оценил он по

достоинству, и военачальника, которого заменить кем-либо было немыслимо,—он

отправил гонца к Днепру, разузнать, чтб делают козаки. Тьеполо писал в Венецию, что

Владислав „оставался между страхом и надеждою, что теперь будет, и признался ему,

что боится (козацкого) бунта, который все уничтожатъ".

Королевским гонцом был Иероним Радзеевский, в последствии польский эмигрант

и предатель, рассказывавший в Париже о своей поездке в Украину Французу Линажу,

автору известных за-

*) Слова Д-ра Еубаня.

**) Имя Koniecpojski, разделенное пополам, буквально значат по-русски Конец

Польши.

40

.

пи сок о бунте Хмельницкого. Это был hono novus между польскою знатью, как и

Оссолинский; но разницу между ними составляло то, что источник, из которого

вытекла его пройдотеская душа, был мутен. Главными заслугами, поднявшими его отца

из средней шляхты на степень воеводы и сенатора, были подвиги старопольского

гостеприимства. В его имении Радзеевичах, в семи милях от столицы, стояла

знаменитая корчма на 200 лошадей, с дворовыми строениями на 1000 гостей, с

десятком или более пушек, сопровождавших своим громом панские виваты, с

неисчерпаемым винным погребом и с отличною кухнею. Там сановитый пан

Радзеевский предлагал усладительный отдых заграничным и земским послам, равно

как и членам Сенаторской Избы. Там Сигизмунд III и Владислав IV гостили по

нескольку дней с ряду, Не было во всей Польше таких веселых, обильных и свободных

пиров, как в Радзеевичах, и вот почему сын достойного родителя, Иероним, сделался

любимцем короля Владислава. Впрочем он получил изысканное воспитание, владел

несколькими иностранными языками, говорил смело и плавно, знал то, что называли

тогда историей, знал польские законы, вернее сказать—казуистику, и при этомъ—

теорию военного искусства. Но всего глубже изучил он при дворе важную в панской

жизни науку интриги, и в 1645 году был избран маршалом Посольской Избы, то-ееть

умел показать себя достойнейшим представителем палаты депутатов. В этом звании

выступал он против королевского правительства; но сам король руководился такими

сбивчивыми правилами в выборе людей, что отправил его в Украину по секретному

делу величайшей важности.

Иероним Радзеевский уехал из Варшавы под предлогом осмотра имений жены

своей. Оставшись молодым вдовцом после первого, весьма выгодного брака, съумел он

жениться на княжне Евфросинии Вишневецкой и, что еще замечательнее, отбить ее у

пана Денгофа, с которым она была обручена. её-то вено поехал он осматривать в

Украине.

Был у него там старый знакомый, войсковой асаул, Иван Барабаш, сын Димитрия,

гетманившего козаками в 1617 году. Этому Барабашу отдал он „королевские листы", в

которых король уверял, что козакам будут возвращены их „прежния права". Барабаш

уведомил о том дружественных Козаков, и в том числе кума своего, Богдана

Хмельницкого, войскового писаря, пользовавшагося большою популярностью в

козацкой среде. Четверо вой-

ОТПАДЕНИЕ МА.ТО PO СОШ ОТ ПОЛЫНИ.

41

сковых старти п отправились немедленно в Варшаву, именно: Иван Барабаш, Илья

пли Ильяпт, известный между козаками под именем Вирмеиа (Армянина), а между

панами—под именем Вадовского *)и Нестеренко и Богдан Хмель, которого паны, для

польского благозвучия, именовали Хмельницким. Радзеевский рекомендовал

Хмельницкого особенному вниманию короля, как бы оправдывая древнюю пословицу:

„подобный подобному нравится".

С этими представителями Запорожского войска Владислав совещался ночью, в

присутствии только семи лиц, которых козаки, в своих показаниях, называли

сенаторами, принимая за польского сенатора и самого Тьеполо. Оп повелел козакам

быть готовыми к сухопутному и к морскому походу, но против какого неприятеля, не

обозначил. Козаки предлагали ему к услугам 50.000 войска, „а повелит король"

(говорили они), „то, по его мановению, станет нас и 100.000". За это король обещал им

вернуть „старые привилегии", увеличить число реестровиков до 20.000 и не дозволять

польским хоругвям „лежать на лежахъ"* дальше Белой Церкви.

Говорили в Польше после катастрофы, что король, давая козакам обещания, утаил

это от своего канцлера, а Радзеевский (по словам Линажа) рассказывает в Париже, что

роковую тайну знали только четыре сенатора. (Это напоминает нам Стефана Батория,

доверившего свой замысел о Турецкой войне только четырем панам). Как бы то ни

было, но совещания польского короля с козаками представляют вид заговора против

республиканского государства. В позднейшей обвинительной записке, известной под

заглавием: „Польза Канцлерских Советов (Compendium Bad Kanclerza)", этот заговор

взваливали на Оссолинского; писали даже, будто козакам тогда шепнули, чтоб они

свергнули свое иго (excutiant jugum). Но мудрый последователь апостолов Лойолы во

всех случаях, где чувствовалась личная ответственность, не оставлял явных следов

своей прикосновенности к делу. Он мог и руководить заговором, и в то же время

держаться в стороне от заговорщиков. Сигизмунд III и его советники, иезуиты,

поступали не в одном случае по правилу; в случае успеха своевольников,

воспользоваться успехом; в случае неуспеха, являться перед светом с омовенными

руками. Этому правилу в настоящем случае мог следовать и Оссолпнский.

*) Шляхетская фамилия Вадовеких существует в Варшаве и ныне.

6

т. II.

42

ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССП ОТ ПОЛЬПП.

Одновременно с таинственным пребыванием Хмельницкого в Варшаве велись

переговоры и с послами того государства, которое, по праву возмездия за свое

разорение, воспользовалось результатами готовящейся в Польше усобицы. Московских

послов было четверо, и во главе их стоял царский дядя, боярин Василии Иванович

Стрешнев. Он отличался прекрасною наружностью и такими же „обычаями*.

Литовский канцлер говорит в своем дневнике, что „не видал еще у Москалей большего

рационалиста и политика*. Посольство это приехало для подтверждения Поляновского

договора с молодым царем Алексеем Михайловичем, и, как доносил королю