Сперматозоиды - Наталья Рубанова

Дальше совсем уж тошно, а потому: страничка-страничка, унеси меня в дальние земли – за глубокие реки, за дремучие леса, за высокие горы, преврати в птицу – вознеси в небо, преврати в рыбу – в море выпусти! Упс: «В моей жизни произошло очень важное событие. В 1985 году, с 26 июля по 3 августа, прошел 12-й Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Это все я пишу после закрытия. На разных площадках выступали люди, говорили… Столько всего! И цирк. И балет. И танцы, и песни, и спортивные упражнения, а в конце салют! Навсегда запомню…». Навсегда?.. Сана удивленно поднимает брови: эк распекло девчушку! Чем дышала она в прошлом веке, что чувствовала? Знала ли, что, прожив полжизни, не из праздного любопытства начнет интересоваться способами самовольной отлучки? – «Умер артист В. Везде в программках обвела его черной рамкой. Отец сказал, что он пришел на репетицию, упал и всё. Еще сказал, что В. был замечательный человек и таллантливый актер, что, если вместе, большая редкость» – …дальше, дальше! – «Жуткая стужа. Купили билеты на «Парафраз». Они все теперь будут и за границей гастролировать. Интересно, поеду ли я когда-нибудь за границу? Особенно восхищалась мама. А мне больше всего понравилась вторая часть «Болгарской симфонии». На концерте много училок из нашей музыкалки было, Ленка с Иркой, даже нянечка из раздевалки…» – «Нас с Соньшей отправили на спектакль-мюзикл «День рождения кота Леопольда»: не отвертелась. Но ничего, мыши смешные…» – «Музыка на самом деле возвышает. Мне кажется, будто я нахожусь в волшебном мире. Что я где-то на пороге, но никак не могу пройти в само чудо. Я не могу без нее. Только вот заниматься не хочу: хочу просто слушать: если б родители понимали!» – «Балеты «Барышня и хулиган» Шостаковича и «Кармен-сюита» Бизе – Щедрина. Первый создан по сценарию Маяковского, он закончился трагически – хулиган умирает, девушка плачет. Мне очень понравилось…» – не то, не то, все не то, нервничает Сана, но что, что именно она хочет найти, какие такие ответы на вопросы? – «Были на «Веселой вдове». Весь зал смеялся. Маме особенно понравился Виконт де Каскада. Эта опереттка подняла мне настроение на 90 %!» – «Вчера ходили на симфоркестр – собралась почти вся музыкалка. Мне казалось, играли нормально, а мама сказала гадость». – «1987-й. Вечер, посвященный трагической гибели Пушкина. Грустно» – «Верди, «Трубадур»: очень интересная и страшная трагедия, никогда не забуду» – «Римский-Корсаков, «Царская невеста». В исконно русском стиле. Почему все оперы – трагедии?!» – «А. Петров. Современный балет «Сотворение мира». Восхищение превосходит всё. Черт, Адам, Ева, Чертовка, Бог!» – «Даргомыжский, «Русалка». Очень захватывающая вещь. А маленькую Русалочку исполняла девчушка лет 9—10 – будущая балерина» – «Пуньи, балет «Собор Парижской богоматери»: страшный, чудовищный, грандиозный и прекрасный. Гудула, Эсмеральда, Квазимодо… Клод Флорро – «смерть»! – «Квартет имени Чюрлёниса. Отл.!» – «Концерт ЦМШ при нашей консе. Как хорошо, что я там не учусь – никогда не смогла бы заниматься по шесть часов в день. Трудолюбие – залог всего (?), но нужно ли мне это всё?..» – «Слушали с папой «Рапсодию в голубых тонах». У меня теперь любимый композитор – Гершвин…».

Записи обрываются. Сана не замечает, что ворот ее свитера давно намок – неужто синонимом словечка счастье является одно лишь прошлое – то, чего нет, то, что никогда уж не повторится? И почему почти никогда не чувствуешь счастья «здесь и сейчас», а если даже и чувствуешь, отчего оно так стремительно ускользает, куда спешит, в какие города-веси? Или ее счастье – всего лишь тщета повторить удовольствие, банальность?.. А как же с прошедшим продолженным – Ее Прошедшим Продолженным: есть ли такое время?.. Ведь если нет, ну то есть если на самом деле нет (Сана закусывает губу), тогда и не важно все – это так же верно, как и то, что Бибигон свалился с Луны, Ундина превратилась в ручей, Черная курица подарила Алеше волшебное зернышко, а Нильс, с виду мальчик как мальчик, путешествовал с дикими гусями.

[Jesus в ассортименте]

Сана переходит из зала в зал и думает, будто окончательно потеряла то, что называют чувствительностью к искусству: ничего-то ее не трогает, ничто не задевает – ни княжна Т., ни брак неравный. И вот она – скорей по привычке, нежели по велению сердца (анахронизм) – шлепает к Иванову. Народ, как и в прошлом веке, оккупирует «Явление…» (амбре богословско-интеллектуальных испражнений усиливает пафос), а вот перед крыжовничными диапроекторами Саны всплывают иные, вполне отчетливые, картинки.

Чей-нибудь умок вполне мог бы обозвать их синонимичными: «Jesus в ассортименте, 1200 р.» – фигурка с наклеенным на голову Спасителя ценником, в переходе на проспекте Мира, и тут же, рядом с подземельем, на заборе: «Иисус любит вас!» – но странною любовью, la-la, напевает Сана, неискренне поругивая себя за нехорошие (где б взять хорошие?) мысли – вот и вся laterna magica[26], la-la, спектакля не будет, нас всех тошнит[27], la-la: напрасно, господа, вы сели у входа в пещеру, напрасно рассматриваете дальнюю ее стену – пляшущих теней не существует[28]… А вот что Сану еще цепляет, так это глаза: «Кружевница», «Портрет Арсения Тропинина, сына художника», а еще… «Сана, запомни: 1823-й». – «Зачем?» – «Как зачем? Он написал «Кружевницу»! Смотри…» – кажется, будто их с матерью приковали к тринадцатому залу: кажется, будто они, истуканы, никогда уже не сдвинутся с места… А ведь хотела лишь скоротать время! Нет-нет, так просто от этого не отделаться – не таскай ее мать, впрочем, сызмальства по «храмам искусств», Сана сама бы в них эмигрировала: родившись в тысяча девятьсот семьдесят неважном, свободы выбора лишаешься во многом автоматически, i tol’ko iskusstvo, чо-о-о-орт!..

Сана долго стоит у натюрмортов: да разве можно ими не залюбоваться, мыслимо ли?.. А вот и Аполлон с Гиацинтом и Кипарисом, черт-те чем занимающиеся[29], а вот и литость, литость – твоя, детка, литость[30], собственной персоной: nu-nu, privet, kak pozshivaesh?.. Может, отправить тебе sms?.. Сана кружит по залам, тщетно пытаясь успокоиться, однако портрет Ермоловой, в который она чуть было не врезалась, вводит в окончательный ступор. Сана резко притормаживает и видит прямо перед собой не знаменитую дочь суфлера, но обычную женщину, старую и уставшую, чье строгое платье скрывает грудь второй свежести, а та, в свою очередь, – нетерпение бывшего в употреблении (Sale Господень) сердца. Сана наблюдает за тем, как Марья Николавна – голая, растрепанная – сходит с картины и, грозя пальцем, три раза обходит незваную гостью. «Ты сперматозоид, просто добежавший сперматозоид: один из… – шепчет Сана, стараясь не смотреть на тело second hand. – У тебя тоже, тоже ведь головка крошечная была… и шейка с тельцем… шейка с тельцем чуть подлинней… а еще хвост – куда ж без хвоста? – хвост с ниточкой: он-то и нес… И я тоже, тоже сгусток такой же: то ли хлоркой пахнущий, то ли каштанами… тот еще живчик, как и они все… Вперед и вверх до встречи с яйцеклеткой, скорость три миллиметра в минуту – вот и готов одноклеточный… А ведь четко sosтряпано: минута-другая неземного (смех в зале) блаженства – и вот уж живчики оккупируют некий мешок, чья «перистальтика» скорехонько выносит их известно куда: впрочем, не более сотни – и это из ста миллионов… Помнишь, Плохиш, как бежали? А потом все рассеялось, оболочка яйца взорвалась, и мы попали Туда, а Там прицепились от нечего делать (а что еще было делать?) к стенке – вот они, полмиллиметра живой жизни (слизь, нечистоты…), вечный опыт in vivo, – вот и вся эмиграция с Неба на Землю: я вышла замуж в январе…[31] нуль-транспортировочка[32], толпились гости во дворе, лингам-йони-йони-лингам, сцуньхуйвчайвыньцсухим – тут и сказке конец: по ногам текло, в рот капало – и долго колокол гудел в той церкви на горе: джазуха! Белая вязкая жидкость, которую проглатывает Сана, пахнет каштанами.

Глубоко оскорбленная такого рода действиями, Марья Николавна спешно поднимает ногу, чтобы шагнуть за раму, и убирается восвояси, где долго причесывается, одевается и снова встает в позу. Сана же садится в очередной раз на фирменного конька-гробунка: вот если кто-то, думает она, решит, к примеру, нажать на Del., иначе говоря, захочет по каким-то причинам уйти пораньше, слинять, его даже Там (хотя, почему «даже», а не «тем более»?) не оставят в покое: занебеснутые гурки претендуют на эксклюзивное право забивать подопытных собственнокрыльно… Если же «ущербная», готовая к развитию лишь потенциально – по умолчанию, разумеется, Их Операционных Систем, напрочь лишенных бинарной (она же человечья) логики, – био-car[33] доведет до логического конца игру «Я сам!», начинающуюся обычно с кризиса трехлетки и не заканчивающуюся, о чем по обыкновению забывают, никогда, ее, био-car, тут же (дабы не храпела всю ночь и не зевала весь день[34]) поставят на место (поток) – оппаньки, свобода воли и выбора: «Свобода – это возможность сказать, что дважды два – четыре»[35], не так ли, Смит? Но если тебе не принадлежат даже собственные мысли, что же тогда твое?.. Да есть ли оно вообще, существует ли?.. Редкий гений находит Источник в заветном ларчике бессознательного, – но у простого-то смертного ничего своего нет, la-la, у простого-то смертного ничего своего нет и быть не может, la-la, поет Сана, la-la, – и, выходя на улицу (избыток азота в воздухе), подставляет лицо снегу: чересчур.