Иностранные связи - Элисон Лури

К примеру, отец Фреда сказал: «Недурна, спору нет. И кажется, очень добрая девушка. На ее фотографиях мексиканских трущоб видно сострадание. Человек она прямой, говорит что думает. Будьте счастливы». Ру снимала сезонных рабочих-мексиканцев на севере штата Нью-Йорк, но Фред уже устал исправлять подобные ошибки отца — тот привык мысленно отгораживаться от любого общественного зла.

Фред вспомнил и тогдашние слова Джо и Дебби: «Те фотографии, что Ру делала на дискотеке, очень необычны. Видно, что она свое дело знает». — «Сил ей, похоже, не занимать». — «Занятное было у нее платье, с красной вышивкой и все в блестках — албанское, что ли?» — «Она очень похожа на одну студентку из Нью-Йорка. Мы удивились, когда узнали, что она выросла в Коринфе».

На самом деле это значило, что Ру слишком беспокойна, шумна, чересчур интересуется политикой, ведет богемный образ жизни и еврейка к тому же. Между прочим, Джо и сам еврей, но совсем другой породы: отшлифован Принстоном, эрудирован, скромен.

Большинство родных Фреда и многие из его друзей по аспирантуре рады, что Ру, как выразился один из них, «сошла со сцены». И убеждены — или, по крайней мере, надеются, — что она больше там не появится, а останется навсегда в странном, мрачном мире своих фотографий. И только мать Фреда, напротив, от всей души желает, чтобы ее сын и Ру помирились. Вероятно, не хочет нарушать семейные традиции. Фред помнит, как мать говорила совсем по другому поводу со спокойной гордостью: «Ты знаешь, милый, в нашей семье до сих пор не было ни одного развода». Но это не единственная причина, мать с самого начала искренне привязалась к Ру, несмотря на то что они совершенно разные: Ру — богемная, шумная и все такое прочее, а Эмили Тернер — настоящая леди, с безупречным вкусом, с ровным, приятным голосом.

Ру тоже привязалась к матери Фреда, хотя и не сразу.

— Подумаешь, дождь идет. И что с того? Хочу прогуляться, — заявила она, когда в первый раз гостила у родителей Фреда, как только осталась с ним вдвоем. — У вас всюду такие строгости — шагу нельзя ступить… А мама у тебя что надо. Поселила нас для приличия в разных комнатах, зато с общей ванной. И разумеется, красавица — почти как ты. — Ру нежно прижалась к Фреду. — Спорим, что приключений у нее было хоть отбавляй.

— То есть как — приключений? — Фред, ласкавший левую грудь Ру, замер.

— Ну, романов и всего такого прочего. Не то чтобы много, — поправилась Ру, увидев, что Фред изменился в лице, — но наверняка достаточно. Будет что вспомнить в жизни. В этом доме без них нельзя — умрешь от скуки.

— Что ты, мама не такая! — возразил Фред, но тут же, впервые в жизни, представил мать в роли неверной жены — и понял, что для этой роли она прекрасно подходит. А память сама подсказывала ему возможных любовников. К примеру, приезжий профессор-историк, с которым мама всегда танцевала на вечеринках, а отец мрачно острил на его счет. А еще тот старик, который заведовал конюшней, — в семье даже шутка ходила о том, что он влюблен в маму. Вспомнился и такой случай (Фред тогда был совсем маленький; сколько же ему было — четыре? пять?): у них в столовой сидит какой-то дядя, чинит тостер, и Фредди на него злится, а мама, в красном свитере, стоит слишком близко к незнакомому дяде, и Фредди злится на маму… Что же это такое было? Нет, ничего особенного. Его родители очень счастливы вместе. — Если бы она захотела, то могла бы, но…

— Ладно, ладно. Считай, что я ничего не говорила. Она твоя мать, и для тебя она чиста, как статуя Девы Марии у вас в церкви. Может быть, она такая и есть — откуда мне знать?

— А у тебя полно предрассудков, — сказал Фред, обнимая Ру. — Нет у нас в церкви никаких статуй Девы Марии — сплошной абстракционизм, все на современный лад. Надевай пальто, пойдем покажу.

Хотя со дня их знакомства прошло уже три месяца, Фред был по-прежнему опьянен Ру — и не только ее телом. Ру была для него как зелье, расширявшее границы сознания; рядом с ней он обостренно воспринимал окружающий мир, все казалось непонятным, чуждым и в то же время странно знакомым. Волшебство началось с фотографий Ру, но дело было не только в них. Сначала в присутствии Ру, а потом и когда ее не было рядом, Фред начал замечать, что рабочие на ферме, изможденные и морщинистые, похожи на готические деревянные скульптуры, а танцоры на дискотеке будто сошли с картин Фрэнсиса Бэкона: бледные, с искаженными криком лицами, в неестественных позах. Ему стало казаться, что ворота университета — это застывший железный цветок, а университетское начальство — точь-в-точь куры и индюки на птичьем дворе. Более того, Фред знал, что это не просто игра воображения, что теперь он видит жизнь как она есть — такой, как Ру: нагой, прекрасной, полной смысла.

Вскоре Фреда перестало волновать, что слова и фотографии Ру выводят из себя его родных и близких. Он даже втайне радовался этому, как подметила однажды Ру:

— Вот что. Похоже, ты меня используешь — я говорю за тебя дерзости, которые ты не решаешься сказать из вежливости. Как тот чревовещатель из передачи, которую я смотрела в детстве. На руке у него сидела большая дурацкая игрушка — желтый мохнатый лупоглазый медведь с широченной оранжевой пастью. Медведь отпускал шуточки и про всех говорил гадости, а чревовещатель удивлялся, делал вид, что он тут ни при чем: «Ах, какой ужас! Ничего не могу с ним поделать, он совсем от рук отбился!» Ты только не думай, я не против. Все хорошо.

— Тем более что это взаимно, — ответил Фред. — Ты тоже используешь меня, чтобы говорить слишком «правильные» вещи, которые тебе вслух сказать стыдно. На прошлой неделе заставила меня сказать твоей маме, что мы решили пожениться, — и пусть, мол, думает, что я обыватель.

Мать Ру на это сказала: «Правда? Ну и дела! А я-то считала, нынешняя молодежь так рано не женится, разве что… Ах, вот как! У вас будет ребенок?.. Нет? Ну тогда я ничего не понимаю, но раз уж хотите — так и быть, я не против». (Что и говорить, единственный раз, когда Фред и Ру из-за бурана остались после вечеринки ночевать у матери и отчима Ру, их уложили спать в одной комнате.)

Вообще-то пожениться предложил Фред, чтобы ему проще было общаться со студентами, а Ру — с его коллегами («Это… м-м… подруга Фреда»), Однако Фред еще и хотел доказать, что относится к Ру серьезно, что она для него не просто «девица, с которой можно неплохо поразвлечься», как предположил один из его двоюродных братьев. А Ру, думал Фред, хотела за него замуж потому, что, несмотря на радикальные взгляды, броские наряды и грубоватые замашки, в душе была нежной и ранимой.

Во время жениховства Фред понял, что должен сыграть роль героя еще одной детской мечты Ру. Мечты об Идеальной Свадьбе. Залитый солнечными лучами газон, много-много цветов, музыка Моцарта и Бартока, клубника, домашний свадебный торт и шампанское на бузине. Романтическая оказалась девушка, хотя и феминистка до мозга костей. Для начала Ру не взяла фамилию мужа, но и прежнюю свою фамилию — Циммерн — не захотела оставить. С отцом, профессором Л. Д. Циммерном, преподавателем английского языка и весьма уважаемым нью-йоркским критиком, отношения у нее были теплые, дружеские, но зачем феминистке всю жизнь носить фамилию отца, тем более отца, который ушел из семьи, когда Ру была совсем крошкой? Вместо этого по случаю брака Ру сменила фамилию на Марч. Новую фамилию она выбрала, потому что родилась в марте, а еще в честь любимой книги детства, «Маленькие женщины», — Ру была очень близка главная героиня, Джо Марч. (Ру решила, что если у них будут дети, то мальчики получат фамилию отца, а девочки — ее новую фамилию, которая будет наследоваться по материнской линии.)

Фред уже подумывает, не остановилось ли движение на Северной (или, как называют ее лондонские газеты, Невезучей) линии, когда к платформе наконец подходит поезд. Фред садится в вагон, доезжает до станции «Тоттенхем-Корт-роуд» и пробирается вдоль холодных, выложенных плитками, похожих на сточные трубы туннелей — стены их пестрят афишами, которые приглашают лондонцев на февральские культурные события. Фред на афиши не смотрит. У него туго с деньгами, ему не на что ходить на концерты, спектакли, фильмы, выставки и спортивные зрелища; не на что ему и выехать из Лондона. Прошлой осенью, обдумывая поездку, Фред и Ру рассчитывали на его отпускные, сбережения обоих и деньги от сдачи квартиры и надеялись облазить весь Лондон. И не только Лондон. Они собирались в Оксфорд, Кембридж, Корнуолл, Уэльс, в Шотландию, Ирландию, на материк. Фреду хотелось увидеть все, путешествовать целую вечность — казалось, ему и Ру даже вечности не хватит. А сейчас, если бы и были деньги, все равно нет желания исследовать даже Ноттинг-Хилл-Гейт.

Ру мечтала в июне поехать в Лапландию снимать белые ночи, ледники, северное сияние, оленей. «Пейзажи Снежной королевы», — объясняла она. Но что толку думать о Ру, твердит себе Фред, стоя уже на платформе в ожидании поезда на запад. Она не любит меня и никогда не любила; она оскорбила меня и, может быть, предала; сказала, что не хочет меня больше видеть. И я, после всего что случилось, видеть ее не хочу.