Изжитие демиургынизма - Павел Кочурин

она тебе сулит, велит?..

— Да ведь как не сулить. Живое живому голос и подает. Через все, что вокруг тебя, души прошлого бывшего тут люда посылают нам вести, а мы им. Так и разговариваем ду-мами. Все и страдаем одним страданием, то ли их, то ли уже своим. Прошлое в нас и длится. В соснах, кои стояли на бугре — горечь наша собиралась. Они и гляделись в безд-ну сквозь озерцо и топили наши беды в нем. Время их отошло. Память и будут нести его в кряжах, на коих ты вот лики оставишь. А ниву эту, тоже до своего времени, будут сторожить дубки дедушки, Данилы Игнатьича. Тоже прихожу сюда за утешением. Поле-то — святое место. Голос тебе и подает тайный свой, коли слушать дано тебе такое. Землей, полем пахотным, и спасется Святая Русь. От земли чистой и дух к человеку придет чистый.

Прошли берегом. Сели под большим коринским дубом. Глядя на плесо реки, вели разговоры. И как бы итожа высказы, Яков Филиппович спросил художника:

— Ты вот, Семеныч, приглядываешься ко всему. На картинах своих

нас прежних и нынешних и оставишь. И на кряжах сосен Татарова бугра вырежешь лики а память. Я опять же не кому-нибудь, а будущим нам. И подсказ тебе идет к этому. Вот и облачко над полем со знаком креста животворящего изошло.

Андрей Семенович удивился. Крест на облачка и лик на нем старца-молельника, они и сами с Дмитрием Даниловичем не явственно расќсмотрели. И никому о том не ска-зывали. Откуда было знать о кресте Старику Соколову?.. Знак креста самому художнику мысленно отчетлиќво увиделся уже в мастерской, при разглядывании картины. И лик мо-лельника-старца представился схожим обликом с Яковом Филипповичем. И подумалось, что коммунист во Христе для того и пришел на берег Шелекши к Данилову полю, чтобы утвердить его, художника, в своей схоќжести ликом со скитником. Но высказать это не решился. Сказал то, что держалось в себе за этой догадкой:

— Мне сама природа как бы ход подсказывает. И глазу увидеть тайное, как бы ей, природой, дается… — И тут же про себя подумаќлось: а вот удастся ли это тайное, зримо и явственно, чтобы оно рождало мысль, выразить на полотне?..

— То-то и она, — отозвался Яков Филиппович. И выспросил, как совет высказал: — А почто вот в твоей картине и Татарову бугру, и Лягушечьему озерцу пропасть… Ведь не сам человек их сотворил. И они как бы есть. И поле вот на их месте не скажешь, что чело-век сам умыслил. Опять же по воле Божеской черного не стало, а чистое сотворено. Но зло-то, кое тут было, как лукавый в подпечье и таится. Согреши, и оно тут как тут. И надо было скверну из-под спуда выкарабкать. Это знак Божий нам: земля чистая и души осве-тит светом истинным. Картина твоя и взовет окаянных осенить себя крестным знаќменам. Без покаяния никнет и вера.

Сидели, разговаривали раздумно неторопясь. Взглядывали как солнце, подбираясь к Шелекши, озаряет и Черемуховую кручу. И когда на глади плеса радостно заиграли лу-чи солнца, они встали. С Данилова поля возвращались бродом. Прозрачные в эту пору струи реки, приятно обдавали босые ноги. Камушки щекотали подошвы и хотелось так постоять в живой воде. Яков Филиппович остановился в самой глубинке, сказал:

— Водица с плоти твоей скверну смывает. И оберегать бы ее человеќку как высший Божий дар. Не осквернять чистоту ее прикасанием грязным… А вот, поди ты, втолкуй себе же самому такое?..

И для художника явью возник суровый выспрос себя: "Почему такое происходит?.. Мудрый мужик, провидец, старовер-крестьянин, Коммунист во Христе, простым словом обнажает весь трагизм человечьего рода, а демиургыны разного ранга беды такой не видят. Да и только ли они, и ты сам. Говорим, повторяем, а делаем все как и делали… И не тот ли змий соблазняет нас, кой ввел в грех Адама с Евой. Прегрешение их, нас, потомков, не укрепившихся верой, и тяготит".

3

Старик Соколов Яков Филиппович ровно бы дверцу приоткрыл в тот мир, который художник только угадывал… Разгадку всего надо искать там и в том, что рядом лежит, до чего рукой можно дотянуться и взглядом окинуть. Данилово поле — что вот это?.. Творение пахаря-избќранника, Дмитрия Даниловича Корина?.. А ниспослание ли это для всего люда православной Руси — очисти землю свою от всякой скверны, и этим очиститься и спастись самому… А картина его?.. Только ли исќтолкование сотворенного пахарем нивы-поля?.. Но вот как было поле это чистое воссоздано на омраченном месте, забудется. А картина этой нивы?.. Она будет славить опять же не пахаря. Сам-то он и не поќмышлял о славе, трудясь на Божьей земле. Зачем ему слава, коли благодать в его душе от благого дела своего. И как-то само собой вошло в мысли Евангельское изречение: "Блаженны нищие духом…" Их души не отягощены неблагими действами прошлых своих "я"… А тебе вот, как и самому пахарю, эту тягость своей души наречено нести и укрощать незлобием в труде. Гасить мятежность, быть нищим мирским духом. Высвобождаться от страстей и не искать похвалы демиургынов… Но вот прочна ли победа Дмитрия Даниловича?.. Пахарь-избранник под демиургызмом, подобно зерну, попавшему под камень, должен силой и терпением пробиваться к Божьему свету… Камень-то надо убирать, коли он вечная помехе благим росткам. Но вот как на это отважиться "раб-отнику" прозванному механизатором.

Раздумья вернули к своей картине "Данилово поле"… Мозг всерлил все тот же не-разрешимый вопрос: "Куда уйдет пшеница с этого поля?.. И на кого падет слава за нее?.." От самого пахаря то и другое ускользнет. Он — тот же "раб-отник". Занозой впивались в раздумья и другие "якорные" слова. И среди них коренное — необремененность. И ровно ключик от потайного ларца попал в руки, высказалось в себе: "Механизатор — вот почва необремененности. Он — безамбарный беззаботник, опора демиургынов".

Отстранясь от картины "Данилово поле", разложил перед собой листы с наброска-ми другой начатой им картины, названный этим самым словом — "Механизатор". На ней поле, окаймленное лесом. Тарапуня на тракторе. Он же, усмешливый, стоит на пашне, в раздумьях, словно на дороге пеќрепутной: куда вот лучше свернуть?.. Штриховые набро-ски головы, торќса, рук. Глаза, ни на кого глядеть не хотящие. И во всем этом одно поня-тие: механизатор вот — не пахарь-крестьянин. И с какой-то горечью проговорилось вслух: "Основная сила "раб-отникового общества…" И тут же другой выспрос себя: "А вот как эту силу осознать? И для чеќго она, и для кого?.." В этих выспросах крылась ущербность колхозного мира. И есть ли у него творящая сила? Может ли быть силой необремененный безамбарник. Сила Святой Руси — земля и радетель ее муќжик-крестьянин. С умалением его отемняется жизнь и всего остального люда. Русь во множестве ее племен исходит от зем-ли.

Дмитрий Данилович, сотворитель "Данилова поля", был художнику ясен и поня-тен. А вот Тарапуня — Леонид Алексеич Смирнов, так и оставался все еще загадкой. В нем как бы спорило сегодняшнее время и со вчерашним и завтрашним днем. Что-то входило в него мятежностью и от старухи Марфы Ручейной, от Сергухи Необремененного и от Дмитрия Даниловича. От каждого по-своему бралось и оседало в нем.

Покойный Данило Игнатьич, первый председатель моховского колхоза, в озорном парне, прозванном Тарапуней, разглядел дар крестьянина. Но тут же подметил и зачаток "раб-отника", назвав это по-своему: ничейник. Урезонивать парня не пытался. Смотрел на его выходки как на неизбежное прохождение через человека павших на мужика недугов. Рассуждал: "непережеванного не проглотишь, а коли не проглотишь, то и не насытишься". Тарапуня все это понемножку пережевывал и проглаќтывал. И, похоже — насыщался… Чем-то вот был сродни Василию Терќкину, как бы уже при теперешнем его времени, в мирной жизни попавќшем в окружение. И, поди угадай — где и кто враг, и где и кто свой? Парню и приходится без надлежащего прицелу второпях выстреливать. С Марфой Ручейной роднил Тарапуню дух незащищенности. Он, как и она, чаще других попадал под колесо демиургыновой телеги. Душа мирская — вот что всегда единит людей. И какая же она на Руси единая при всей своей разности… С Тарапуней и Марфой Ручейной сливался Антон Воќрона в поисках своего места в отцовско-дедовском пределе. Никому из них ныне не быть еще в милости. Им дано страдать как бунтарям в поисках правды во Христе. Художнику и хотелось сложить серию портреќтов таких людей, своего рода изгоев деревенского мира. И вместе с тем через них предугадать пути будущих поколений. Жизнь их оставит во внуках и правнуках. Но как вот узрит — что оставит и что не вживется?

Андрей Семенович так и просидел в мастерской за разглядыванием набросков к портрету механизатора. Тарапуни… "Уродца времени", воќрвалось мысль вроде как что-то иронично-ласкательное. С холста, стоявшего на мольберте, глядело и на самого художни-ка, и на Тарапу-ню Данилово поле с крестом на облачке и силуэтом человеческой фигуры, как бы парившем над полем. Воображение отчетливо вырисовывало образ богоугодного старца-отшельника татарова времени. В белом одеќянии, с распростертыми руками, воспарявшем над нивой предтечей блаќгого. Художник подсел к картине и несколькими мазками утвердил на полотне этот образ, отошел от картины. Но стоило взглянуть на зариќсовки механизатора Тарапуни, как тут же юлой выскочил из толпы жи-вых парней, окруживших художника на есиповском веселье, Сергуха Необремененный. "Вот взгляни и на меня. Я такой же, как и все, только покаянней". И тут же явственно всплыл перед взором рисунок из школь-ной газеты его — Андрюшки Поляка: дремлет в борозде непутевый мужичонко по кличке Илюха Глодный. Кляча его, опустив голову, "газеты читает". Сашка Жох с кулаками лезет — батьку его Поляк с Корнем обиќдели… Из Илюх голодных необремененность и изошла, жохи ее и утверќдили ликвидируя, как класс, амбарных мужиков.