Изверг своего отечества, или Жизнь потомственного дворянина, первого русского анархиста Михаила Бакунина - Астра

В простоте душевной Белинский вознамерился напечатать драму в университетской типографии и даже поправить за сей счет свои ужасные финансовые дела. Шесть тысяч рублей снились ему чуть не каждую ночь!

«Осмелюсь льстить себя сладкой надеждою, что мое сочинение, несмотря на свои недостатки, как первое в своем роде, не будет лишним в нашей литературе, столь бедной литературными произведениями, и удостоится внимания Вашего, как первый опыт молодого студента», — написал он и, замирая душой, смущенно принес рукопись в деканат. Споспешествовать успехам отечественной литературы стремился отважный автор.

Там прочитали. Отношение к нему сразу ужесточилось.

— Заметьте этого молодца. При первом же случае его надобно выгнать, — распорядился ректор.

Белинский ужаснулся. Он дал себе клятву все терпеть и сносить.

Как раз в это время в университете сменился попечитель. Новая метла вымела за ворота последние остатки вольного преподавания. Увидев это, Михаил Лермонтов без сожалений оставил и студенческую скамью, и Москву, закутил, загулял в Санкт-Петербурге в новом окружении Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, где, по слухам, преподавание литературы еще окрыляло молодые умы. Но не тут-то было. В тот же год император потребовал и в Школе всячески стеснять умственное развитие молодых питомцев!

Белинский, стиснув зубы, терпел все, даже когда казеннокоштных студентов стали запирать на ключ в их комнатах на двенадцать человек.

Но дело было решенным. Случай, очередная хворь, пропущенный экзамен, злодейски подвернулся почти на самом выходе. Переэкзаменовки ему не дали и уведомили об увольнении из университета. Лишившись всех надежд, он совершенно опустился.

«Все равно» — опасное безразличие овладело им.

Спас его Николай Станкевич, тоже студент университета. Услышав, что кого-то исключили за сочинительство, он, сам писавший стихи, попросил привести беднягу в свой эстетический философский кружок, собиравшийся по субботам в доме профессора Павлова на Дмитровке, где Станкевич снимал квартиру с прислугой и пансионом.

Белинский скоро оценил этот щедрый, не враз раскрывшийся, подарок судьбы. Их общение стало плодотворным и судьбоносным для всей русской литературы. Станкевич обладал умом необычайной ясности и тончайшим слухом к прекрасному, слова его отзывались в душе Белинского возвышенными развернутыми картинами. Виссарион стремительно рос в драгоценном общении кружка. Гениальность Станкевича была для него очевидна.

— Висяша, ты читал «Старосветских помещиков»? Это прелесть!… Прочти. Как здесь схвачены прекрасные чувства человеческие в пустой ничтожной жизни, — из этих слов Станкевича родилась на свет великолепная статья Белинского о творчестве молодого Гоголя.

Философское и литературное мировоззрение Станкевича, развитые Белинским в его статьях, поразили Россию. Редактор журнала «Телескоп» Надеждин, у которого часто печатались студенты университета, где печатали стихи и Станкевич и члены его кружка, стал поручать Виссариону рецензии и самостоятельные статьи о русской литературе.

Имя «Виссарион Белинский» мало-помалу становилось известным русскому читателю.

Сам Николай Станкевич оканчивал в то время Московский университет. В высшей степени благородный романтик, он и наружно обращал на себя внимание изящной и грациозной фигурой, тонким одухотворенным лицом, обрамленным длинными и густыми черными волосами. Взор его был ласков и весел, нос с горбинкой и подвижными ноздрями придавал лицу необычную утонченность, губы с резко означенными углами всегда таили улыбку. Его дед был родом из Сербии, отец был богатым воронежским помещиком. Живость характера проявилась в нем с детства, это был настоящий enfant terrible, девяти лет от роду из шалости сжегший целую деревню. Для хороших натур богатство и даже аристократическое воспитание очень благотворны, они не связывают волю и дают ширь развитию и духовному росту, не стягивая молодой ум преждевременной заботой.

В первое время своей юности Николай любил общество, танцы, новые знакомства и людской говор, у него была редкая способность становиться с первого раза в прямые, открытые и благородные отношения с людьми. Ему всегда было необходимо видеть много людей, так же как необходимо и много мыслить про-себя. Он писал стихи, даже драму «Василий Шуйский», но печатал мало и не любил, чтобы о нем говорили как о литераторе.

В Москве Николай Станкевич бывал частым гостем в семействе Беер. Состояло оно из матери, болезненно-нервной, впрочем добродушной и приветливой дамы, двух дочерей и двух братьев, старший из которых учился в университете. Жили они поблизости, и в доме постоянно толпилась студенческая молодежь. Старшая из девушек, Наталья, возбудимая, нервозная, вообразила себя влюбленной в Николая. Узнав о ее чувстве к нему, Станкевич был огорчен.

Нет, для Наталии Беер Станкевич был недостижим.

Судьба, однако, состояла в том, что имение семейства Беер в Шашкино было деревенским соседом бакунинского Прямухина. А домосед Александр Михайлович Бакунин уже давно собирался показать Москву своим дочерям.

Над военным лагерем спустилась ночь. После долгого дня, заполненного пушечными стрельбами, баллистикой и фортификацией, юнкера Императорского артиллерийского училища спали под белыми пологами палаток. На подступах к орудиям несла охрану караульная служба. «Слуша-ай!»-доносился временами их сторожевой окрик.

Не всех свалил усталый сон. Кто-то перебирал струны гитары, кто-то сидел у костра, иные затеяли ночное купание под обрывом в речушке, что огибала мягким полукольцом возвышение, приспособленное под военный учебный полигон.

Растянувшись на походной койке с подставленным в ногах березовыми чурбаками для удлинения ложа, Мишель курил в темноте. Он только что отложил томик Веневитинова, погасил свечу, и размышлял о письме поэта к графине NN. Оно произвело на него сильное впечатление. В коротеньком послании Веневитинов с изящной простотой и ясностью старался дать представление о задачах и возможностях философии, как науки, в духе после-кантовского идеализма. Все это почему-то было внятно душе Мишеля, распахивало такие пространства, что дух захватывало, словно в полете; хотелось вдумываться и напрягаться изо всех сил и размышлять, размышлять.

«Он прав! — Мишель обострял мощные, далеко не задействованные, он ощущал это, возможности своего мышления. — Я тоже бьюсь беспрестанно над выработкой миросозерцания, которое могло бы решить главный для меня вопрос — вопрос о назначении человека. Мне представляется, что можно многое сделать на этом направлении. И пусть, пусть не позволено мне судьбою всецело погружаться в обыкновенные радости жизни, — юноша вздохнул и покусал губы, — пусть. Мое призвание далеко в иной стороне. Я человек обстоятельств, и рука Божья начертала в моем сердце священные слова, которые вновь и вновь обнимают все мое существо. „Он не будет жить для себя!“»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});