Черная смерть. Как эпидемия чумы изменила средневековую Европу - Филип Зиглер

возмездие его заблудшему народу.

«Эта вышеупомянутая Богоматерь, когда приблизилась к городу и увидела его, посчитала его таким отвратительным, так сильно запятнанным кровью и грехом, что повернулась к нему спиной, не только не желая войти внутрь, но гнушаясь даже самим видом его. По коей причине земля разверзлась, и лошадь, на которой везли изображение Богоматери, замерла, как вкопанная».

В конце концов животное уговорами и угрозами заставили войти в город, и Богоматерь поместили в церкви Санта Мария ла Нуова – самой большой церкви в городе. Но это никак не помогло несчастным мессинцам. «То, что привезли образ, ничего не дало; напротив, чума достигла такой силы, что один человек не мог даже помочь другому, и большая часть горожан ушла из города, и они рассеялись по другим местам».

После возвращения из Мессины доблестный патриарх пал жертвой болезни, с которой так мужественно сражался. Его похоронили в кафедральном соборе Катаньи. Своим поведением и своей смертью он стал примером для подражания, с которым, однако, могли сравняться лишь немногие из его коллег.

Чума быстро распространилась по Сицилии, с особой яростью опустошая города и деревни в западной части острова. Но в этих тесных границах она задержалась ненадолго. Как заметил профессор Ренуар[36], «Сицилия выполнила свою природную миссию центра средиземноморского мира». Оттуда Черная смерть, вероятно, распространилась через Тунис на Северную Африку и определенно на Корсику и Сардинию, на Балеарские острова, Альмерию, Валенсию и Барселону на Иберийском полуострове и на Южную Италию. Самое удивительное в том, насколько близко во время этой, как и всех других эпидемий, бубонной чумы она следовала основным торговым путям. В основном это, конечно, является знаком той роли, которую в распространении чумы играла крыса. Но независимо от того, кто был переносчиком Черной смерти – крыса, блоха или зараженный моряк, самым надежным и быстрым средством транспортировки являлся корабль. В то же время Черная смерть выделяется среди других эпидемий чумы особенно большим числом случаев легочной формы, и это означает, что удар, нанесенный ею внутри континента, был необычайно сильным. Но хотя она смогла добраться во внутренние районы, ее первой целью стали города на побережье. Она пришла из Крыма в Москву не по суше, а через Италию, Францию, Англию и ганзейские порты.

Тремя главными центрами распространения чумы в Южной Европе стали Сицилия, Генуя и Венеция. Похоже, в последние два порта она пришла более или менее одновременно где-то в январе 1348 года. А на несколько недель позже нападению подверглась Пиза, которая стала главной точкой ее проникновения в Центральную и Северную Италию. Оттуда она быстро двинулась вглубь, в Рим и Тоскану. Так она начала свой поход, который закончила не раньше, чем вся Европа была окутана смертью.

Для Италии годы, предшествовавшие эпидемии, были временем катастроф менее драматичных и нанесших куда меньший урон, чем те, которые захлестнули несчастных китайцев. Наивысшей точки бедствия достигли незадолго до прихода чумы. Землетрясения вызвали серьезные разрушения в Неаполе, Риме, Пизе, Болонье, Падуе и Венеции. Вино в бочках сделалось мутным – заявление, которое, как с надеждой заметил немецкий историк XIX века Хекер, «можно рассматривать как доказательство, что изменения, вызвавшие разложение атмосферы, действительно имели место». Начавшиеся с июля 1345 года дожди, которые шли почти непрерывно в течение шести месяцев, сделали сев во многих местах невозможным. Следующей весной ситуация практически не улучшилась. Урожай кукурузы составил менее четверти от обычного, и почти вся домашняя птица пошла под нож из-за нехватки кормов. Даже самые богатые государства и города с трудом могли восполнить эти потери за счет импорта. «В 1346 и 1347 годах ощущалась острая нехватка основных продуктов питания… до такой степени, что многие люди ели траву и сорняки, будто это пшеница». Около Орвието наводнения разрушили мосты, а ущерб, причиненный коммуникациям по всей Италии, еще больше усложнил попытки накормить голодающих.

Цены неизбежно росли. За шесть месяцев, к маю 1347 года, цена пшеницы удвоилась, и для бедных даже отруби стали слишком дороги. В апреле 1347 года 94 000 жителям Флоренции выдавалась ежедневная порция хлеба; власти приостановили взимание мелких долгов и распахнули ворота тюрем для всех, кроме самых опасных преступников. Считается, во Флоренции 4000 человек умерли либо от недоедания, либо от болезней, которые, если бы не плохое питание, определенно не были бы смертельными. И это притом, что из всех городов Италии Флоренция, с ее богатством, сильной и передовой системой управления и сравнительно высоким уровнем образования и гигиены, была лучше всего подготовлена справляться с проблемами голода и болезней.

Финансовые трудности во Флоренции и Сиене, которые усугубила – но не создала – проблема в сельском хозяйстве, ухудшили ситуацию еще больше. В 1343 году крупный финансовый дом Перуцци был объявлен банкротом, в 1345-м за ним последовали Аццайоли и Барди. К 1346 году только одни флорентийские банкирские дома потеряли 1,7 миллиона флоринов и практически каждый банк и купеческая компания испытывали трудности. Это была беспрецедентная экономическая катастрофа. Даже если бы зерно имелось в достатке, города Тосканы едва ли смогли бы найти деньги, чтобы купить его.

Последним и, возможно, самым опасным элементом этой мрачной картины был политический разброд, почти непременный спутник Италии XIV века. Как сказал профессор Каггесе[37], там не было «событий всемирной важности», только многочисленные «локальные драмы». Эти драмы превратили Италию в кровоточащий клубок яростных и, как казалось, бесконечных распрей. Гвельфы боролись с гибеллинами, Орсини – с Колонна, Генуя – с Венецией, Висконти со всеми, а немецкие мародеры охотились за тем, что осталось. Рим был деморализован после исчезновения папы, плененного в Авиньоне, и потрясен восстанием Риенцо. Флоренция только что пережила восстание Брандини.

Неаполь пребывал в смятении из-за похода Людовика Венгерского, явившегося мстить королеве Иоанне за смерть своего брата.

Для знати и вояк это было, по меньшей мере, развлечением с ореолом романтики и шансом захватить добычу. Для простых людей в этом не было ничего, кроме отчаянного страха и катастрофической неуверенности, что может принести будущее. То, что было спорным для Европы в целом, для Италии стало истинной правдой. Физически люди были не в состоянии противиться внезапной свирепой эпидемии, а психологически приготовились безропотно и смиренно ждать катастрофы. У них не осталось воли, чтобы бороться. Кто-то мог даже подумать, что они рады, что всем их проблемам пришел конец. Однако говорить о коллективной жажде смерти означало бы перейти в мир метафизики. Хотя если где-то и были люди, имевшие право отчаяться, то это были итальянские крестьяне середины XIV века.