Генетик - Анатолий Маев

С тех пор минуло два года. И вот сейчас в сердце Макрицына всколыхнулись воспоминания о бывшей жене. Он стоял у окна и боролся с желанием набрать номер ее телефона.

* * *

А в то же самое время Вараниев посетил господина Гнездо. Результатом беседы явилось обещание спонсора профинансировать проект. Но с некоторыми оговорками: сначала будет выделен задаток в триста тысяч, столько же будет выплачено после «рождения» вождя, остаток – через три года, если вождь выживет и генетики подтвердят, что «рожден» именно вождь, а не жертва пьяного залета гулящей бабы. Зная, что спорить с господином Гнездо бесполезно, проситель откланялся.

Вечером Вараниев, Шнейдерман и Макрицын созвонились и встретились на Селезневской.

– Итак, что мы имеем? – первым заговорил Виктор Валентинович. – Есть ученый, способный воссоздать человека, в чем лично я сомневаюсь, но допустим. И деньги, которые этот тип запросил за воссоздание. Чего мы не имеем? Его согласия на проведение работы. Гарантий, что он не смотается куда-нибудь, получив деньги, и что деньги не будут потрачены впустую. Другими словами, доля риска велика…

Товарищи долго обсуждали детали предстоящего выезда на природу, на рыбалку, где, можно сказать, решится будущее партии. Вараниев поднял такие вопросы по готовящемуся мероприятию, ответов на которые никто не знал, а избежать их было невозможно:

– Я понимаю, что вождь из ничего не получится. Даже великий ученый не может сделать что-то из ничего. Как он собирается решать этот вопрос?

В дискуссию вступил ясновидящий:

– Все ерунда! Главное, чтобы согласился. Ганьский никогда не согласится, если не пообещает. Значит, надо, чтобы пообещал. Коммунистов он не любит и высмеивает. Поэтому вы про партию ничего не говорите. Если Ганьский пообещает, но узнает, кого мы хотим от него получить, то все равно сделает то, что пообещает, но так, что пользы не будет.

– Надо все обставить так, чтобы он был уверен, будто помогает незнакомой женщине родить, – как бы про себя произнес Вараниев. – Но возникнет вопрос: почему таким путем… Ничего, я придумаю, что на это ответить.

Товарищи еще долго дискутировали по теме, поднимая вопросы отдаленного будущего. Например, кому доверить воспитание вождя и куда отдать его учиться. Еврухерий сразу же обезопасил себя, заявив, что он воспитывать не собирается, так как этим должен заняться человек с образованием, а у него оно среднее из вечерней школы. Настаивать на кандидатуре Макрицына, к его удивлению, руководство партии не стало.

Рассмотрели возможность воспитания вождя в провинциальном городке, где-нибудь в средней полосе России, не исключено, черноземной. Попутно обсудили состояние дел по привлечению новых членов в партию, а заодно и некоторые другие организационные вопросы. Неожиданный и очень приятный подарок получил Шнейдерман: добрый по натуре Еврухерий предложил ему остаться жить в этой квартире. Виктор Валентинович не возражал, но попросил Боба Ивановича возложить на себя функции координатора партии.

Время пролетело быстро, и Вараниев засобирался домой, а Макрицын попросил разрешения у новоиспеченного хозяина остаться переночевать. Шнейдерман уступил Макрицыну одноместную кровать, а себе составил лежак из стульев и кресла. Постельного белья в квартире не оказалось. Куда все подевалось, включая одеяла, подушки, плед, догадаться было легко. Возле окна валялись старый тюль и шторы, явно оставленные прежним жильцом из-за их откровенно нетоварного вида. Боб Иванович постелил вместо матраса шторы, а Еврухерий укрылся тюлем. Очень хотелось есть, но до ближайшего магазина было не рукой подать. Напились воды, с тем и улеглись.

Макрицыну не спалось – разные мысли посещали его и уходили неохотно. Ясновидящий попытался узреть, что ожидает его в ближайшие два-три дня, но ясной картины не возникло, разве что обнаружил он себя в компании единомышленников и ученого на рыбалке. Почему-то Шнейдерман при этом предстал мокрым, расстроенным и без удочки. Промелькнул образ дородной женщины, нетто эдак килограммов на сто сорок, воинственной и неприятной. «Хорошо, что хоть рыбалка состоится», – как слабое утешение отметил Еврухерий.

Затем вновь пришли мысли о разрыве с Ангелиной Павловной: «Не поторопился ли я? Может, у нее какие основания были деньги в подушку прятать? Или она больна была? Ганьский рассказывал, что есть такие болезни, когда человек все прячет».

Макрицын провел в думах почти всю ночь, задремав только под утро. А проснулся около девяти и вспомнил, что вечером обещал позвонить Ганьскому. Он знал, как болезненно реагировал ученый на отсутствие пунктуальности, и был очень взволнован: не откажется ли приятель от рыбалки? Побежал к телефону и вдруг услышал:

– Макрица, ради бога, прошу великодушно извинить меня за вчерашнее. Все произошло неожиданно: позвонили из редакции по поводу рецензии на поэтический сборник, и мне не оставалось ничего другого, как немедленно выехать. Вернулся очень поздно, не решился тебя тревожить. Надеюсь, ты все поймешь и обойдется без обид.

Такого подарка обстоятельств Макрицын не ожидал и конечно же успокоил ученого, заявив, что все хорошо понимает и никаких обид не держит. Потом сообщил, что рыбалку запланировали на завтра, на четверг. Будут еще два друга, заядлые рыбаки и просто хорошие люди. Брать с собой ничего не надо, кроме болотных сапог, если есть. А если нет, то и обычные подойдут. Еще Макрицын сообщил Ганьскому, что он с друзьями на машине заберет его в пять утра возле подъезда. Ученого все устроило. Еврухерий позвонил сразу же Вараниеву, ввел в курс дела, договорились, что тот подъедет к Макрицыну в четыре тридцать.

Рассказав Бобу Ивановичу о результатах звонка, ясновидящий засобирался домой. Однако законный вопрос Шнейдермана заставил его задуматься:

– Вараниев заберет тебя, потом вы подберете ученого, а я вроде как не у дел, получается?

Тогда Макрицын предложил Бобу Ивановичу приехать вечером и переночевать у него.

* * *

Вторую ночь подряд долго не мог уснуть коренной москвич, ясновидящий Еврухерий Николаевич Макрицын. Но вконце концов усталость взяла свое, и отошел он в ночной мир невероятных встреч и приключений. Туда, где нет невозможного и отрывки реальных событий разной давности чудно переплетаются с фантазиями спящего мозга.

Снилась ему можжевельниковая аллея, по которой летали причудливой формы бабочки ярко-красного цвета и огромные стрекозы в солнцезащитных очках, а маленькие дети бегали с сачками для ловли крылатой братии. Макрицын тоже решил предаться веселой забаве, только ноги не слушались и какое-то необъяснимое сопротивление не давало двигаться вперед.

Сюжет меняется, и вот уже Еврухерий галантно ведет под руку некую даму – главного режиссера театра со странным названием «Падшая Мельпомена». Ему хорошо с этой женщиной рядом, она умна, широка в бедрах и элегантно одета, но вдруг Макрицын замечает: у его прекрасной спутницы из-под юбки спускается вниз и волочится по земле толстый, длинный, серый, заостренный на конце хвост без шерсти.

И вновь резкая смена картины: видит себя Еврухерий в компании Филопона, Симпликия и Зенона Элейского. Разгорается спор. Макрицын категорически занимает позицию первых двух против теории Зенона об отсутствии понятия множества в природе, хотя сути вопроса не представляет даже отдаленно. Он пытается найти в карманах брюк записную книжку, чтобы вспомнить, откуда он этих мужиков знает, но почему-то карманы оказываются наглухо зашиты. Спорят долго и горячо. Но не дерутся.

Откуда-то появляются и зависают в воздухе яства всякие. Еврухерий ловко подхватывает кусок аппетитно зажаренного мяса, подносит ко рту. В этот момент мясо начинает менять форму и превращается в черепаху. Молниеносно из-под панциря выскакивает голова на длиннющей шее, и щелкают челюсти. Макрицын остается без пальца, но боли не чувствует, крови нет.

– А если она вам голову откусила? Что вы на это скажете, уважаемый? – услышал Еврухерий вопрос и с изумлением обнаружил перед собой Семена Моисеевича, который расслабленно полулежал, облокотившись на локоть на том месте, где только что находился Филипон. – Взрослый человек, а ведете себя как пятилетний ребенок, за насекомыми гоняетесь.

Еврухерий ничего не ответил, все еще пребывая в растерянности от неожиданного и, главное, необъяснимого появления неприятного типа.

– Вы что, меня не помните? – поинтересовался Семен Моисеевич.

– Помню, – обрел-таки дар речи ясновидящий. – Вы профессор кафедры расстроенных струнных инструментов Парижской консерватории и филолог по совместительству.

– Ложные сведения у вас, Еврухерий Николаевич, – не моргнув глазом заявил собеседник, – никакого отношения к музыке не имел, не имею и иметь не могу по причине полного отсутствия слуха и панического страха – когда смычком по струнам водят, мне это как ножом по стеклу. И филологом никогда не был, к вашему сведению. Да, написал труд по творчеству Клодта, но – по роду деятельности, так сказать. Позвольте полюбопытствовать, вы с лошади, ненароком, никогда не падали?