Залив Терпения - Ныркова Мария

я падаю на песок и стягиваю туго зашнурованные «мартинсы». у этой женщины подтянутые икры, как у бегуньи. она озорно смотрит на меня, стоя под солнцем. можем наперегонки или посостязаться в собирании гребешков. я киваю и, сбросив с себя рюкзак и плащ, забегаю в воду. на миг все тело сводит судорогой, но, сразу же расслабившись, оно привыкает. влажный песок проглатывает ступни, волна вымывает их из плена. тетя Оля берет меня под руку и говорит:

— не грусти. а то попа не будет расти.

она показывает мне хороший кадр: песок застыл, напитавшись очередной волной, отражая небо. эта ледяная рефлексия задерживается всего на пару секунд — вот уже солнце высушивает и нагревает время, запрещая ему разбрасывать где попало двери в параллельное.

— спасибо, — говорю я. — а вы тут не чувствуете себя на краю света?

— я здесь чувствую себя в центре света, в самой устойчивой его середине. а ты?

— вообще ничего не чувствую.

скорее, здесь я понимаю, как кругла Земля. и в этом не то чтобы совершенство, но какой-то законченный, устаканившийся характер, с которым я никак не могу соперничать. мой взгляд бегает и не мирится с собственной невсеохватностью. я себя раздражаю. я хочу почувствовать родину — мифологему. и не могу. не могу.

— у меня есть кое-что для тебя, кстати.

мы усаживаемся на выброшенное морем дерево. кора сточена, оно похоже на бивень мамонта или гигантскую слоновую кость. ivoire. она достает контейнеры и раскладывает бутерброды на покрывало. вот, угощайся. но это не все. сейчас.

она выуживает из сумки потрепанную тетрадку, которая похожа на неправильно выстиранную, полинялую военную форму. цвет хаки. бледный хаки. и протягивает ее мне.

— что это?

— в общем, это довольно старая штуковина. твоя бабушка сказала отдать тебе. это про твоих родственников.

— а у вас она откуда?

— когда твои бабушка с дедушкой уезжали с Сахалина, они раздавали ненужное. янтарь, который насобирали на буровых, — в ящиках. всякие тетради с переписанными песнями… и между таких тетрадок случайно сунули эту, важную. и досталось мне. я только лет через десять перебрала и нашла. позвонила ей, а она сказала: пока оставь. потом пришлешь почтой. но так и не вспомнила…

я взяла тетрадь и стала перелистывать. двенадцать листов, исписанных аккуратным почерком с крупными завитками — семейным почерком. на первой странице большая схема генеалогического древа. каждое имя под цифрой. а дальше — пояснения к ним с годами жизни, именами и биографиями.

— это невероятно, — выдаю я. я действительно не верю в возможность существования такой бумаги. мне двадцать один, и за все эти годы никто из семьи не рассказывал мне почти ничего о прошлом, тем более о таком далеком.

— это все надиктовала Ксения Илларионовна, мать твоего дедушки. она была очень смелая женщина и добрая, как молочный теленок. я сама любила заходить к ней в гости, когда мы жили в Охе. она всегда угощала сладостями, а ее седая коса до пола меня так завораживала… я однажды играла рядом и на косу ей наступила, а она вскрикнула так аккуратно: «Оля, мне же больно!», и я расплакалась…

я поворачиваю голову по ветру, чтобы высохли слезы в уголках глаз, взявшиеся не пойми откуда на пляжном пикнике с незнакомой женщиной, подарившей мне архив моей семьи. ветер уносит солинки прочь. спустя пару часов той же дорогой, в той же тишине, которую теперь я нахожу спокойной, мы возвращаемся в город. тетя Оля предлагает остаться у нее на ночь, но я отказываюсь.

* * *

в душевой хостела зеркало тянется до самого пола. единственное место, где ты можешь остаться наедине в этом подобие общего дома, и то не до конца. для меня — или мной — здесь сохраняются отражения дрочащих моряков. они не дают мне покоя, они хотят мяса чужого тела, чтобы в него поместить свое, это хоть как-то должно оправдать бытие. они действительно молча и пугающе ходят за мной по пятам. когда я готовлю на кухне, они сидят сзади и рассматривают мою фигуру, попивая пиво. поздно вечером я собираюсь в душ. я обязательно столкнусь с одним из них в коридоре. русский корабль. русский ковчег. и его обслуга, которая хочет перестать служить, сойдя на берег. хочет власти. по(воз)вышения.

я рассматриваю себя. «классная жопа». да, она классная. у меня на пояснице ямки Венеры. так называются эти углубления. они отчетливо видны и напоминают мне шарниры, на которые крепится нижняя часть тела. в них так мало от античной божественности и так много от механической модерности, как будто я — гениальный самовоспроизводящийся механизм. одновременно пугает и нравится думать о том, что человеческое тело — чей-то робот. восстание машин, которого мы боимся, перестает быть таким жутким, если представлять, что когда-то и мы восставали.

я вспоминаю, как в ямках Венеры останавливаются пальцы того, кого я люблю, когда я лежу на животе. он целует меня от шеи и вниз, хочет нажать на кнопочки, думаю я и не знаю, цепочку каких действий он надеется ими запустить. он обводит две впадины по контуру, касается губами. эй, да я на шарнирчиках, как и ты, не забывай. как в стимпанк-игре, мы оба можем разобрать друг друга на детали. доступность этого настораживает и возбуждает.

я написала ему эсэмэску: давай лучше созвонимся, когда я вернусь домой. она повисла где-то там, в тишине, безответная. домой в Москву, имела я в виду. осталось не так уж много времени. и почему-то не хочется ни слышать о рутине его дней, ни переполнять его своими похождениями и терзаниями. мысленно хватаюсь за голову от несовершенства всего вокруг меня и во мне.

но через полчаса он звонит, и я, конечно, рада.

я очень по тебе скучаю. думаю иногда, как ты за горизонтом стоишь и машешь мне, смешная, на своем острове.

я тоже скучаю. думаю иногда, когда трогаю воду у берега, что это почти как нам взяться за руки.

так и есть, не почти. могли бы даже заняться сексом, если будешь купаться в море.

я сто процентов замечтаюсь и утону. или ноги сведет.

это на тебя похоже. тогда не надо. я за безопасный секс.

да, пожалуй. вообще я сижу сейчас в душевой на крышке унитаза. тут уже совсем поздно, чтобы никого не разбудить.

а я в кровати лежу.

мне как-то хочется немного расслабиться, что ли.

я услышала, как завибрировал телефон. он продолжал висеть на трубке и параллельно писал мне эсэмэски о том, как хочет меня. когда я подносила трубку к уху, то слышала его дыхание.

здорово ты это придумал.

я скучаю по тебе.

я тоже скучаю.

я поднесла руку к животу и стала медленно гладить его, нащупывая состояние. виртуальный секс в отношениях на расстоянии — сперва своего рода испытание насильным сближением тел, которые рядом оказаться не могут. тем более когда оба существуют в пространствах, где местом уединения едва ли служит туалетная кабинка. видеозвонки с отключенным звуком и постоянно падающим камерой вниз телефоном полны неловкости самого ракурса, манеры подачи. сложно понять, чего ты хочешь больше: его неуклюжего отражения или своего. занимаясь этим каверзным виртом, понимаешь, насколько дистанция скрадывает взаимность. начинаешь видеть наконец, что когда-то вы умели превращаться в одно тело — и романтически, и почти физически.

он пишет, что гладит меня по щеке. я сразу представляю, как его пальцы, грубые, заусенчатые, становятся ватными, когда он проводит ими по моему лицу. для него гладить мои щеки — один из самых концентрированно эротических жестов, и мне это льстит. щека — пространство искренности. целуя ее или касаясь, ты можешь видеть, что происходит в этот момент со всем лицом в состоянии не возбуждения, не страсти, но нежности.

я отвечаю, что накрываю его кисть своей ладонью, и она холодная. он подносит ее к губам и целует, нарочно продляя в движениях наших тел все, что не связано с сексом как таковым. мы оба верим в особую связь между нами.

впервые он коснулся моего лица, когда нам было по пятнадцать лет. большой компанией мы поехали кататься на квадроциклах. у него был двухместный, и я почему-то уселась с ним, а не с другими ребятами, обхватив руками его худое тело в старой полевой военной форме, выцветшей и скрипящей. я в тот день хотела всех впечатлить и надела новую белую футболку. когда мы тронулись, я вцепилась в него еще сильнее, то и дело просила не заезжать в лужи, чтобы мой наряд не испачкался. в конце концов он на всем ходу влетел в огромную яму с грязью, и нас с ног до головы окатило земляной жижей. он остановился, развернулся и двумя ладонями крепко и четко счистил с моего лица всю грязь одним движением. извини, мы бы все равно попали в лужу, потому что вчера был дождь. а так ты хотя бы сразу перестанешь беспокоиться.