Заказ на (не)любовь (СИ) - Яфор Анна

Лев подается вперед, прижимаясь лбом к стеклу. Закрывает глаза. Вроде бы находится здесь, рядом со мной, но я понимаю, что только физически. А все его существо обращается туда, в прошлое, в тот кошмарный день. Он долго молчит, а потом тихо выдыхает, все так же не открывая глаз:

— Мы с женой отделались очень легко. У Оли перелом руки, а у меня и вовсе какая-то ерунда. Пара ссадин, синяки. А Тим… он даже не дотянул до приезда скорой. Я так торопился помочь ему, облегчить страдания от простуды, что не довез… Понимаете? — вздрагивает всем телом, резко поворачиваясь ко мне. — Я не довез собственного сына до больницы.

Я сглатываю подступивший к горлу горький ком. Осторожно касаюсь плеча мужчины.

— Это был несчастный случай.

Он качает головой.

— Нет, не случай, Варя. Я его не довез. Это целиком моя вина.

Не знаю, что сказать. Что вообще говорят в таких случаях? Он ведь сам давным-давно вынес себе приговор, и вряд ли мои жалкие слова утешения способны хоть что-то изменить.

В груди делается так больно, словно это моя потеря. Мне не приходилось, к счастью, переживать ничего подобного, но все равно слишком хорошо понимаю, что он чувствует сейчас. И как это нестерпимо тяжело. Потому и не могу сдержать слез, вырывающихся из глаз.

Невельский не смотрит на меня, снова поглощенный своими мыслями, но мой всхлип выдергивает его из этого забвения. И он ошарашенно впивается в мое лицо тоже затянутым влажной пеленой взглядом.

— Простите, Варя, я расстроил вас своими откровениями. Должен был все объяснить…

Я киваю, не в силах остановить льющиеся по щекам ручейки, а он продолжает с какой-то обреченностью.

— После этого… все как будто сломалось. Мы продолжали жить, ходить на работу, делать какие-то дела. Как заведенные куклы, ничего при этом не чувствуя. Нас не осталось, тех, какими мы были раньше. От семьи не осталось ничего. Просто два человека в опустевшем доме.

Мужчина вздыхает, кривя губы в каком-то жутком подобии улыбки.

— Говорят, есть специалисты, которые лечат такие состояния. Советуют что-то, находят выход. Чушь все это собачья! Как можно вылечить смерть? Чем искупить вину, если ты все равно уже везде опоздал?

Он не ждет ответа, лишь выплескивает то, что разрывает сердце изнутри.

— А потом в какой-то момент мы решили, что можем попытаться еще раз. Нет, не начать сначала, просто двинуться по еще одному пути… похожему. Снова родить ребенка. Жена даже на какое-то время загорелась этой идеей. Стала почти похожей на себя прежнюю. Но ничего не выходило, а когда мы обратились к врачам, они сказали, что единственный способ — это ЭКО. Вот так и вышло, что я оказался в той клинике. Вернее, мы оказались.

— А потом? — я понимаю, что причиняю ему еще большую боль расспросами. Но и остановиться уже нельзя. Мы зашли слишком далеко в этой откровенности.

— В день процедуры Оля сказала, что не будет ничего делать. Никакой другой ребенок не заменит ей Тимку, и она даже пытаться не хочет все это переживать заново. Предавать его таким образом… Я ни на чем не настаивал, потому что и сам думал примерно так же… И тогда врач попросил нас дать разрешение на использование… материала. Сказал, что это может подарить кому-то другому шанс начать новую жизнь. Стать счастливым. Жена согласилась, а мне… мне было все равно. Вообще плохо помню следующие формальности. Да, заполнял какую-то анкету. Фотографию, кажется, вообще отвозила Ольга. Не думал об этом больше ни разу… до разговора с вами. А теперь… — он переводит черный, безжизненный взгляд на такую же черную ночь за окном, — я не знаю, что делать со всем этим, Варя. Не понимаю, что чувствую. Кто мы с Соней друг для друга?

Глава 8

Он вроде бы и задал вопрос, но вряд ли мой ответ сейчас способен что-то поменять. Если бы это был кто-то близкий, сестра или подруга, я обняла бы ее и дала бы волю слезам, которые отчаянно рвались наружу. Мы бы наревелись вдвоем и, возможно, стало бы немного легче.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Но передо мной мужчина. Мой начальник и чужой муж. И я не имею права даже ободряюще сжать ему руку. Да и не нуждается Невельский в моем ободрении. Сам себе и судья, и палач.

Но зачем-то же он пошел сегодня на встречу со мной. Для чего-то обнажил душу, хоть это и заставило старые раны вновь кровоточить. И хоть я понимаю не больше, чем он, почему-то думаю, что не просто так все произошло.

— Может, и не надо пока ничего делать?

Он оборачивается и растерянно смотрит на меня, явно не ожидая такого вопроса. А я внезапно вспоминаю, как медленно, по крохам, возвращала себе возможность снова улыбаться. Тогда, после развода, когда поначалу казалось, что новый день никогда не наступит, настолько темной и холодной была моя жизнь.

— Я хотела бы сказать что-то умное и правильное, но у меня нет таких слов, — тихо произношу, глядя в его глаза. Серьезные и такие печальные, что снова хочется плакать. — История, которую вы рассказали, ужасна. И мне безумно жаль, что это случилось с вами… с вашим мальчиком.

Его скулы дергаются, и я опускаю ресницы, задерживая слезы. Но когда открываю глаза, лицо Невельского уже опять непроницаемо.

— Но простое сожаление… от него ведь не станет легче. Я не знаю, от чего станет… — и станет ли вообще. Но я рада, что все вам рассказала, — произношу это и понимаю, что действительно испытываю что-то, похожее на облегчение. Несмотря на все открывшиеся подробности не жалею о том, что призналась.

— Рады? — его брови вопросительно приподнимаются. — Почему же?

Возможно, в других обстоятельствах не решилась бы на подобное признание, но сейчас это выходит как-то само собой. Я видела его жену и слишком хорошо понимаю, что мне никогда в жизни не стать для нее соперницей. Нас даже сравнивать нельзя. Да и тяжесть нашего разговора не подразумевает никакого намека на романтику. Поэтому признаюсь, не боясь, что он неверно истолкует мои слова.

— Я считаю вас порядочным и достойным человеком. И не могла бы мечтать о лучшем отце для моей дочери. Даже если мы больше никогда не вернемся к этому разговору, и вы не захотите с ней общаться.

— Соня чудесная, — тихо отзывается он. — Просто я разучился делать кого-то счастливым. Особенно ребенка. И меньше всего на свете хотел бы причинить ей боль. Или вам…

— Лев Борисович, — останавливаю я его. — Вы так говорите, будто оправдываетесь передо мной. Но этого же не нужно. Я ведь ни о чем не прошу. И не жду ничего. Ни внимания к Соне, ни помощи.

Старательно моргаю, но слезы все равно подступают слишком быстро и срываются из глаз, а обращенный ко мне пристальный взгляд не оставляет надежды, что это окажется незамеченным.

— Я просто хотела, чтобы вы о ней знали. Что она родилась благодаря вам.

— Это случайность, Варя, — он качает головой. — Просто случайность.

— Совсем недавно вы сказали, что произошедшее с вами не было случайностью, — возражаю я. И чем больше говорю, тем сильнее в этом убеждаюсь. — Вот и сейчас я должна повторить то же самое. Не верю в ТАКУЮ случайность. Не верю, что семь лет назад случайно попала в ту же самую клинику, которую посещали вы. Она была мне совсем не по карману. Как и почему оказалась именно там, — долгая история, но точно не случайная. Как и моя работа в вашем ресторане. Как и альбом с фотографиями, который вы почему-то не увезли домой.

— Хотите сказать, что это судьба?

— А вы хотите со мной поспорить? — и откуда только у меня хватает смелости почти что препираться с ним? — Не стоит. Мои аргументы все равно весомее.

— Допустим, — мужчина впервые за долгое время слабо улыбается. — И что же мы будем делать с такими судьбоносными событиями?

Я стараюсь не думать о том, как мне нравится это его «мы». Потому что нас нет и никогда не будет, да и вообще придираться к оборотам речи — не самое лучшее сейчас. Куда важнее то, что смертельная тоска в его глазах хотя бы немного отступила.

— Ничего не будем. Пусть все идет, как идет. Раз уже это состоялось, то и дальше тоже что-то обязательно будет происходить. Можно просто подождать.