«Годзилла». Или 368 потерянных дней - Андрей Латыголец

Потом Качан выстроил нас на взлётке и разразился патриотическим спичем. Его слова пестрели тёплой заботой, и я подумал, что он единственный вменяемый офицер, который считает своим долгом, с уважение относится к каждому бойцу.

– Если у кого в роте возникнут проблемы, заболит там ножка, спинка – сразу обращайтесь ко мне. Ребята, сейчас в вашей жизни начинается серьёзный этап становления личности, и время покажет, кто есть кто. Вашей задачей, в первую очередь, остаётся с долгом служить Родине и оставаться человеком, чтобы не произошло. Я вижу перед собой лица мужчин, крепких и надёжных товарищей, готовых в любую секунду прийти на помощь друг к другу. Завтра состоится ваша присяга, вы поклянётесь на верность своему Отечеству, и назад дороги уже не будет.

Он расхаживал по взлётке. Мы стояли, молча внимая его речам. Не знаю, кто о чём думал в то мгновение. Мне хотелось закрыть глаза, мысленно уложить на койку деваху с плотными ляжками и показать ей свою силу, чтобы она, сперва, игриво усмехалась, а потом просила остановиться. Нет, умоляла прекратить сию же минуту.

– Вопросы есть? – спросил майор Качан.

– Ни как нет! – громко ответила рота карантина.

А я почувствовал, как по моим каликам поползла струя тёплой и липкой влаги.

***

18 декабря 2011г. состоялась моя присяга. Снег растаял и моросил мелкий дождь. Мы уже около получаса стояли на плацу, крепко сжимая в руках автоматы. Вдоль трибуны выставили заграждения, за которыми начинали скапливаться родственники новобранцев, прибывшие со всех уголков нашей синеокой. Я увидел лица своих родителей, и от чего-то мне стало грустно, не потому что в их взглядах читалась тревога, скорее, потому что они увидели меня в этой нелепой униформе, увидели своего мальчика с оружием наперевес, готового, если прикажут, ринуться в бой и тут же сложить голову на поле брани.

Прозвучал гимн Советской Беларуси в исполнении армейского оркестра и с трибуны посыпались громогласные речи верховного руководства нашей базы. Командир части полковник Бегунков пожелал нам достойно отслужить свой срок, седой ветеран напомнил, как на фронтах сражались наши деды, не жалея капли крови. А я уже жалел времени, которое терял в этом месте, жалел свои ноги, мёрзнувшие в неудобных «колодках», жалел родителей, мокнувших под дождём и всех ребят, в ожидании будущих испытаний, покусывая пересохшие губы.

Потом напротив каждой из «коробок» поставили столы, накрытые красной скатертью. Я стоял во второй «коробке», вторым в первой шеренге. К столам подошли командиры наших взводов и положили на скатерть папки с текстом присяги.

Подходили к столам по одному, брали в руки папку, разворачивались лицом к товарищам по несчастью и выкрикивали им слова торжественной клятвы. Я присягнул стране, зачитывая текс по-белорусски, в папке присяга была представлена на двух языках.

В конце нас окропили святой водицей и, батюшка, проходя мимо наших рядов, видимо, переборщив с порцией, угодил кому-то в глаза.

– Сука, прямо по ебалу! – раздался раздосадованный голос неизвестного и по «коробкам» прокатились тихие смешки.

В целом, всё прошло без эксцессов.

В двенадцать пополудни мы сдали автоматы в оружейную комнату и нас отпустили по домам строго до шести вечера.

Дома я первым делом принял горячую ванную и включил на своём компьютере любимую музыку. Отобедал за столом мамиными блюдами, лёг в своей комнате немного подремать.

Позже родители расспрашивали меня о службе, а я пытался их успокоить, говоря, что армия – это, как пионерский лагерь, только в военной форме. Отец интересовался дедовщиной.

– В белорусской армии её просто не бывает, это в Рашке страхи по телевизору показывают, вы лучше книги за меня читайте, а то у меня времени пока нет…

Мама немного повеселела, отец задумчиво молчал.

Выезжая в часть, для меня собрали большой пакет сладостей и домашних харчей. Возвращаться совершенно не хотелось. Я вспомнил, как покидал свою квартиру месяц назад, перед глазами стояла дымка неизвестности. Теперь же, напротив, я знал, что меня ожидает или, по крайней мере, догадывался.

Сел в метро, оттуда пешком до КПП.

Прибыл к месту за десять минут до окончания установленного времён, и бегом бросился в санчасть. Отметился у дежурного врача, подышал ему в трубку. Потом в штаб к дежурному по части, набегу рассыпая конфеты, с едва ли не лопающегося от жратвы пакета.

***

После вечерней пайки мы всем карантином расселись в линейке, разложив на столах обилие привезённых угощений, как правила это были сладости и напитки. Наши животы были набиты до отказа, но мы не прекращали запихивать в себя всё съестное, словно жили в последний раз и завтра должен был случиться конец света.

Закончив со сладостями, все излишки, а провизии там оставалось ещё на неделю, мы раздали своим сержантам, которые тут же растянули харчи по своим ротам, надёжно спрятав и укомплектовав запасы в каптёрках.

Уже после отбоя я лежал на своей койке, тяжело дыша, и улыбался самому себе.

– Всё, пацаны, теперь вы официально «слоны», присягу приняли, так что готовьтесь получать люлей, – говорил нам Шмель, пожёвывая за щекой шоколадную конфету.

В ту ночь нам дали спуску. Я мог протянуть руку вверх и почувствовать, как между коек пролетали конфеты и пряники. Солдаты вели натуральный обмен.

– Мука?

– Чё?

– Конфету будешь?

– Давай.

– А мне?

– Лови халву!

Чуть позже мы устроили настоящий метеоритный град из сладостей. Пацаны швыряли друг в друга всё, что осталось. Я зарядил в глаз Иванову пряником и он, рассыпавшись на мелкие кусочки, разлетелся по всему полу.

Сержанты уснули даже раньше нашего. Это было настоящим затишьем перед бурей.

Вторая рота охраны

Утром нас вывели на плац, построили весь карантин в одну колонну и стали зачитывать фамилии. Началось наше официальное расформирование по подразделениям.

С грустью в глазах я наблюдал, как по одному из колонны выходили ребята, с которыми я целый месяц продубасил в одной казарме, шутил, слушал их бестолковые разговоры, предавался воспоминаниям и просто прожигал свои дни. Единственным утешением было лишь то, что служить мне оставалось одиннадцать месяцев.

Вторую роту укомплектовали последней. Сержанты Шмелёв и Кесарчук построили в три шеренги четырнадцать оставшихся на плацу бойцов, и повели нас в новое расположение. Как я уже упоминал, вторая рота находилась в том же корпусе, только на втором этаже. Поднимаясь по ступенькам, меня по-настоящему охватил приступ тревоги. Вот оно – переступить порог, и начнётся настоящая служба. Это беспокоило.

Мы зашли в роту и очкастый дневальный тут же рявкнул:

– Дежурный по роте на выход!

Переступая порог, каждый из нас откозырял очкарику воинское приветствие, и сержанты быстро построили наш молодой отряд вдоль взлётки напротив оружейной комнаты. Я бегло осмотрел местность. Все напоминало помещение «карантина», только было более убогим и серым. Ремонт, видимо, остановился на первом этаже для начальства и всевозможных проверок. Расположение было безлюдным, и в воздухе витал запах хлорки.

Шмёль подскочил к канцелярии, дважды постучал в дверь и, слегка приоткрыв её, вытянулся по струнке, приставив руку к головному убору:

– Товарищ капитан, вновь прибывшее пополнение по вашему приказу построено!

В помещении канцелярии стояла тишина, Шмель быстро отпрянул в сторону и некоторое мгновение мы все в молчании ожидали появления нашего командира.

Через минуту оттуда показался голый по пояс грузный дядька наперевес с банным полотенцем, вытирая им мокрую шею и плечи. Это был среднего роста мужик со светлыми волосами и непропорционально непривлекательными чертами лица. При виде нас, его гримаса расплылась в улыбке, исказившись ещё пуще прежнего в подобие некоего гоблинского оскала: надбровные дуги съехали к глазницам, кривой нос ещё больше завернуло в сторону, а вместо рта, казалось, образовалось чёрная дыра. Он прошёлся около нас, с любопытством взирая в наши растерянные лица, и тут же спросил у Шмеля:

– Ну как, Влад, есть достойные бойцы?

– Так точно, товарищ капитан, имеются!

– Это хорошо, во второй роте плохих не бывает. Правильно, Лакусь? – неожиданно крикнул он в сторону дневального. – Ну ка выпрямись там, вафля! Зайдёшь потом ко мне.

Мне тут же стал неприятен это персонаж с его нарочитой заносчивостью и паханскими замашками.

– А пока, Владик и Серёжка, смелее, заходите ко мне на пару слов, давно вас не видывал, – потирая правый кулак ладонью, сказал сержантам капитан.

Как только двери за Кесарчуком закрылись, мне захотелось сплюнуть и громко выругаться.

– Чё стали, «слоны», рысью в располагу, кровати отбивать, – послышался чей-то сонный голос и только тогда я заметил возле оружейной комнаты невысокого ефрейтора с табличкой на нагрудном кармане кителя «Дежурный по роте». Чего уж там, приказы старшего по званию следовало выполнять, и мы разошлись по расположению.