Вход и выход. Антология мистики - Антология

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. Да, знаю. Теперь мне остается лишь честно выполнять свой долг, решая проблемы, которые так сильно удерживали меня в судьбоносные моменты моего жизненного пути. Ты говоришь, я добился успеха – этой вульгарной, докучливой мишуры, неизменно вызывающей у всех зависть. Ну, добился.

Уоллес сжал в кулаке грецкий орех и протянул мне свою большую ладонь с раздавленными кусочками скорлупы и ядер.

– Вот он, мой успех! Я должен тебе кое-что сказать, Редмонд. Потеряв возможность вернуться в зачарованный сад, я словно утратил частичку самого себя. Уже два месяца, вернее, почти десять недель, я практически не работаю – так, минимум необходимого по самым неотложным делам. В моей душе нет покоя – лишь неуемное сожаление. По ночам, когда меньше риска с кем-нибудь встретиться, я выхожу из дома. И брожу по улицам. Да… Интересно, что подумали бы люди, узнав об этом? Член совета министров, глава самого ответственного департамента, бродит, горюя, в одиночестве, чуть ли не во весь голос сокрушаясь о какой-то двери и каком-то саде!

IV

Не могу забыть бледное лицо Уоллеса и его глаза, в которых появился незнакомый угрюмый блеск. Сегодня вечером я вижу этот образ моего друга особенно отчетливо. Я сижу на диване, вспоминая его слова, звук его голоса, а рядом лежит вчерашний вечерний выпуск «Вестминстерской газеты» с извещением о его смерти. В клубе за ланчем только о нем и говорили – о нем и о его загадочной кончине.

Тело Уоллеса нашли вчера рано утром в глубоком котловане рядом с вокзалом в Восточном Кенсингтоне. Это был один из двух котлованов, вырытых в связи с расширением железнодорожной линии на юг. В наспех сколоченном заборе, который огораживал опасное место, для удобства рабочих имелся небольшой дверной проем. По недосмотру одного из бригадиров дверь забыли запереть, в нее-то и вошел Уоллес.

Я, словно блуждая в тумане, теряюсь в догадках.

Вероятно, тем вечером Уоллес возвращался домой из парламента пешком, как нередко делал во время последней сессии: представляю его одинокую темную фигуру, когда, поглощенный своими мыслями, он отрешенно брел по ночным безлюдным улицам. Возможно, в бледном обманчивом свете привокзальных фонарей он принял грубый дощатый забор за белую стену? А может, роковая незапертая дверь пробудила в нем сокровенные воспоминания? Да и существовала ли когда-нибудь зеленая дверь в белой стене?

Не знаю. Я описал историю Уоллеса, как он сам мне ее рассказал. Порой я допускаю, что он стал жертвой фатального случая, что редко встречающиеся галлюцинации привели его в оставленную по беспечности ловушку, – хотя в глубине души так не думаю. Можете считать меня суеверным, даже слегка ненормальным, но я почти убежден, что он действительно обладал неким сверхъестественным даром, способностью видеть, воспринимать – как бы поточнее сказать? – таинственный знак в виде зеленой двери в белой стене, указующий спасительный путь в иной, невероятно прекрасный мир. Вы, наверное, возразите, что «сверхъестественный дар» оказался на поверку предательским миражем, который в конечном итоге и погубил его. Но так ли это? Ведь здесь мы затрагиваем глубоко сакральные материи, доступные только немногим подобным ему ясновидцам, людям с богатой фантазией и творческим мышлением.

Нам наш мир кажется ясным и простым, в нем забор – это всего лишь забор, а котлован – всего лишь котлован. Скованные обыденными представлениями, мы полагаем, что Уоллес безрассудно шагнул в таивший опасности мрак, навстречу своей гибели. Но так ли это было в его восприятии?

Человек, способный творить чудеса

Пантум[17] в прозе

Перевод с английского Е. Пучковой

Был ли его талант врожденным – неизвестно. Мне представляется, что это был внезапный дар, озарение, если хотите. Во всяком случае, до тридцати лет он считал себя скептиком и не верил в чудеса. Позволю себе заметить, что он обладал весьма заурядной внешностью: маленького роста, с очень темными, как непроницаемая бездна, карими глазами, густой рыжей шевелюрой, усами, закрученными вверх, и веснушчатым лицом. Звали его Джордж Мак-Уиртер Фотерингей – согласитесь, от человека с таким именем трудно ждать каких-либо чудес, – да и служил он обычным клерком у Гомшотта.

Любитель словесных баталий, мистер Фотерингей отстаивал свою точку зрения в категорической форме. И вот однажды, в разгар жаркого спора, когда сей неисправимый полемист, как всегда, не терпящим возражений тоном утверждал, что чудес не существует, случилось невероятное, ибо он вдруг впервые осознал, что сам обладает сверхъестественной силой.

Упомянутый выше знаменательный спор происходил в баре «Длинный дракон», а главным оппонентом был Тодди Бимиш, который своим монотонным, но весьма многозначительным «это только на ваш взгляд» вывел мистера Фотерингея из равновесия.

Свидетелями их препирательства стали покрытый дорожной пылью велосипедист, по случаю заглянувший в бар, хозяин заведения Кокс и мисс Мейбридж, весьма почтенная пышнотелая барменша. Мисс Мейбридж, стоя спиной к мистеру Фотерингею, мыла стаканы, остальные с интересом следили за течением диспута, забавляясь тщетностью схоластических рассуждений.

Раздраженный изнуряющей противника партизанской тактикой в духе той, что использовали испанцы против французов у португальского городка Торрес-Ведрас, которую избрал для этой словесной дуэли Тодди Бимиш, мистер Фотерингей прибегнул к не совсем обычному риторическому приему.

– Послушайте, мистер Бимиш, – сказал он. – Чтобы уяснить, что мы говорим об одном и том же, давайте для начала попробуем дать определение самому понятию «чудо». Так вот, чудо – это нечто, противоречащее законам природы, вызываемое силой воли, без направленного действия которой ничего сверхъестественного вообще не могло бы произойти.

– Это только на ваш взгляд! – все теми же словами парировал мистер Бимиш.

Мистер Фотерингей призвал в сторонники до сих пор молчавшего велосипедиста. Тот кивнул, потом нерешительно кашлянул и взглянул на мистера Бимиша. Хозяин «Длинного дракона» оставил свое мнение при себе, не выказав желания поучаствовать в дискуссии, поэтому мистер Фотерингей вновь обратился к Бимишу и был приятно удивлен, что тот, хоть и с оговорками, готов согласиться с его определением чуда.

– Теперь рассмотрим, что такое чудо, на конкретном примере, – продолжил он, заметно приободренный. – По законам природы, эта лампа не может гореть, если ее перевернуть вверх дном. Не правда ли, мистер Бимиш?

– Это только на ваш взгляд! – упрямо гнул свою линию Бимиш.

– А вы? – вскричал Фотерингей. – Вы полагаете, что может, да?

– Нет, – неохотно согласился Бимиш, – не может.

– Превосходно, – сказал Фотерингей. – А теперь представьте, что приходит некто, любой человек – ну, допустим, хоть я, – стоит на этом самом месте и, сосредоточив всю свою волю, говорит лампе, вот как я сейчас: «Перевернись вверх дном, но не упади, не разбейся и не погасни», и… ого!

Да, тут было от чего воскликнуть «ого»! На глазах у всех присутствующих, также не удержавшихся от удивленного возгласа, прозвучавшего троекратным эхом, свершилось невозможное, невероятное. Лампа, перевернувшись, повисла в воздухе и, как ни в чем не бывало, продолжала гореть, только пламенем вниз. Это была самая обычная, ничем не примечательная лампа бара «Длинный дракон».

Мистер Фотерингей, ожидавший услышать звон разбивающегося стекла, насупил брови да так и застыл на месте – с вытянутым вперед пальцем, указующим на лампу. Велосипедист, который сидел к лампе ближе всех, вскочил и перепрыгнул через барную стойку. Остальные оторопело отпрянули. Мисс Мейбридж обернулась и завизжала. Секунды три лампа продолжала висеть в воздухе. Потом раздался сдавленный, будто преодолевающий нестерпимую боль, крик Фотерингея: «Я больше не могу удерживать ее!» Слегка пошатываясь, мистер Фотерингей сделал шаг назад, в то же мгновение лампа вспыхнула, в падении ударилась о стойку, отлетела в сторону и, грохнувшись на пол, погасла.

По счастью, она была с металлическим резервуаром, иначе не миновать бы пожара. Первым пришел в себя мистер Кокс, который, если отбросить междометия, выразился предельно ясно, объявив, что Фотерингей – болван. Несмотря на столь нелестную оценку, мистер Фотерингей не стал возражать, поскольку шок от увиденного лишил его каких-либо сил. Дальнейшее обсуждение никоим образом не прояснило ни произошедшего, ни того, какую роль во всем этом сыграл мистер Фотерингей. Все согласились с мнением мистера Кокса, наперебой обвиняя Фотерингея в том, что своей дурацкой выходкой он нарушил общественный порядок и подверг всех опасности. Да и сам Фотерингей, ошеломленный и растерянный, склонен был согласиться с ними и почти не возражал, когда его попросили уйти.

Он шел домой в смятении, ощущая жар, как при лихорадке, и подозрительно приглядывался к каждому из десяти уличных фонарей, мимо которых проходил. Воротник его пальто был смят, лицо окрасилось в свекольный цвет, в глазах сквозило отчаянье, уши горели. И только вернувшись в квартиру на Черч-роу, где в своей маленькой спальне он чувствовал себя более защищенным, мистер Фотерингей восстановил в памяти все подробности произошедшего и смог наконец задать себе мучивший его вопрос: «Так что же это все-таки было?»