Победитель - Андрей Волос

Если утро начинается с такого, весь день, считай, насмарку. Чем ни занимайся, все равно то и дело будешь вспоминать, как тебя по стенке размазали.

А день, надо сказать, тоже получился не из легких.

Выезд на полигон в десять ноль ноль. Перед этим надо переодеться. Цивильные шмотки остаются в расположении части. Бойцы надевают темно-синие штаны и такие же синие куртки техсостава ВВС. Почему-то именно в них бойцов наряжают. Неизвестно, почему. Теоретически можно еще в морские бушлаты… в танкистские шлемы… в водолазные костюмы, в конце концов. Ну, неважно. Так начальники решили. Им видней.

Сорок минут автобус с наглухо зашторенными окнами гудит по трассе. Сворачивает. Нормальной машине к полигону не подъехать. И грибнику не подобраться. И вообще никому. Охрана в несколько эшелонов. Как в песне: «Артиллерист не проползет! парашютист не просочится!..» Или что-то в этом роде.

Приехали.

Первым делом — спортзал. Разминка. Беготня. Потом тренировочные бои.

Бьются одновременно четыре пары. В зале гуляет между стенами эхо от ударов, от шлепков падающих на ковер тел. Или кто-то кого-то на болевой взял, и тот рявкает сначала, а потом колотит ладонью по мату, чтоб не доламывали.

Мелькание рук и ног, наносящих удары.

Плетневу, как на грех, выпал Виктор Аникин. Или попросту — Витек. Такого хорошо в третьем классе другом иметь. Громила двухметрового роста. Борец-бугай. И классикой увлекался, и боевыми. В общем, все у него в полном порядке. А Плетнев перед ним — ну просто тростиночка. Хоть и восьмидесяти килограммов весом, а все же легче своего противника примерно на полмешка картошки. Он мог применить только одну тактику боя — порхательную. То есть вообразить себя бабочкой и грациозно перелетать с цветка на цветок. И ни в коем случае не попадать в объятия к Аникину, поскольку это равносильно попаданию под трактор… Вот Плетнев и порхал, чувствуя при этом одно лишь холодное, расчетливое остервенение, острие которого — точнее, жало! — должно было в одно мгновение решить исход поединка. Плетнев порхал, Витек никак в него не мог попасть, минуты через три начал злиться, утратил осторожность и… Плетнев сделал обманное движение, будто сейчас ударит с левой, Аникин прикрылся, но взамен получил мощный шлепок правой стопы в голову. В район левого уха.

Это был серьезный удар. Аникин потерял равновесие и повалился на ковер.

Упал! Да, он упал — а победитель Плетнев, хоть и тяжело дыша, вскинул руки в знак своей победы!

Витек поднялся, потряс головой. Плетнев ткнул его кулаком в плечо — мол, не журись. Аникин хмуро ответил тем же. И буркнул что-то в том духе, что еще не вечер.

Не вечер — так не вечер. Ясное дело, досада. Ведь ему самому хотелось пережить это краткое счастье! Жаркое такое счастье — победу!.. Но победа всегда одна. Всегда только одна. Двух побед не бывает…

Потом тир. Грохот автоматных очередей. Две очереди с колена. Кувырок вперед через руку. Еще очередь. Несколько раз перекатиться. Отсечь серию коротких по три-четыре патрона. Вскочить, перебежать, пригнувшись и безостановочно стреляя… Мишень — как дуршлаг. Хоть макароны отбрасывай…

Пот утерли — а уже новая забота. Потому что заложников могут взять, например, в автобусе. Поэтому они сидят, накрывшись брезентом, в кузове грузовика. Грузовик догоняет автобус и притирается справа.

Дикий грохот и слепящая вспышка — это перед самым капотом автобуса взорвалась светошумовая граната.

С другой стороны от грузовика из-за кирпичной стены, не говоря худого слова, уже несется группа бойцов с тремя дощатыми щитами в руках.

Щиты с грохотом и звоном врубаются в окна несчастного транспортного средства и, естественно, выбивают их к чертовой бабушке.

Бойцы бегут по щитам и вваливаются в зияющие проломы окон.

Гром, звон, скрежет! Святых выноси.

Группа в грузовике дружно смахивает с себя брезент и тоже ломится в злополучный автобус.

В какое-то мгновение взгляд Плетнева выхватил из мешанины движения озверелую рожу Аникина — ввалившись в окно, он с ревом набрасывается на условного «террориста»…

Все.

Карпов стоит с секундомером в руке, наблюдает.

Нажимает кнопку. Смотрит.

Лицо недовольное. Не уложились они, значит, в нормативы. Надо еще резче. Еще круче.

И это все на сегодня. Но завтра будет кросс. С полной выкладкой и оружием. К концу второго часа у всех мокрые от пота, изможденные лица. Бегут тяжело. Ноги подкашиваются. Мысли разбредаются… Собственно, мыслей как таковых нет. Какие-то толчки угасающего сознания. «Все, больше не могу!.. Нет, могу!.. Оказывается, могу… Все могут, и я могу. Неужели могу?.. Нет, больше не могу!.. Или могу?..» Вот и все мысли. Короткие такие, тараканьи. Если кто-нибудь споткнется, его надо поддержать. Хотя у самого нет сил. Но если ты споткнешься, тебя тоже поддержат. И опять бег. Тяжелое дыхание. Топот. Впереди — болото. Подняв над головой автомат, расплескивая грудью тухлую воду — вперед! Заляпанные тиной лица. Свистящее дыхание. Врач послушает, скажет — все, конец, сейчас все они умрут!.. Но нет, они не умирают. Не могут умереть, потому что за болотом видны мишени. Рассыпаются в цепь. Стреляют на бегу. Падают. Стреляют. Бегут. Стреляют. Мишени валятся. Метрах в трехстах правее два БТРа палят черными выхлопами и яростно ревут. Лопасти вертолета с воем раскручиваются. Им туда. Устремляются к ним. Пошел! Пошел!.. И вот уже вертолет грохочет над крышей четырехэтажного строения.

Четверо из вертолета стремительно спускаются по веревкам на крышу.

Еще четверо зависли над окнами второго этажа — по двое на каждое окно.

Ревя, приближаются БТРы. Прижавшись к броне, за ними шагают бойцы.

Опять наступает ад!

Взрываются и грохочут светошумовые гранаты, слепя и глуша все живое вокруг. Спаренные пулеметы открывают огонь. Бойцы по крышам боевых машин бегут к окнам. У них в руках буксирные крюки на тросах. Ногами выбивают стекла, рамы. С лязганьем накидывают крюки на прутья решеток.

БТРы сдают назад. Решетки выдираются с треском, с пылью и кусками стен.

Четверо нырнули внутрь.

Еще четверо по штурмовым лестницам карабкаются по стене на второй этаж.

Кто-то маятником влетает в окно и уже с подоконника палит из пистолета…

Вот и все. Дело кончено. Отработка штурма отдельно стоящего здания завершена. Мысли понемногу возвращаются. Робко так, ощупкой — остыл кипяток в затылке? не ошпарит?..

Перед строем — Ромашов.

Потому что Карпов отбыл в Управление, сообщив напоследок, что ими лучше всего было бы сваи заколачивать. Или даже пополнить какое-нибудь родильное отделение. Если, конечно, там своих рожениц не хватает. Поскольку он уверен, что даже беременные бабы могли бы действовать слаженней и четче.

— Итак, товарищи бойцы, — со вздохом начинает Ромашов разбор действий группы.

И закатное солнце освещает его хмурое лицо…

* * *

В половине восьмого автобус привез группу назад в расположение. Переодеваясь, Плетнев чувствовал себя измочаленным. И, пожалуй, не он один. Во всяком случае, на те шуточки и подначки, что, как правило, звучат в раздевалке утром, вечером ни у кого запала не хватает. Все сидят молча, устало шевелят босыми пальцами. Если кто-нибудь балагурит и смеется, вернувшись с полигона, значит, он провел день в тамошнем медпункте. Или в столовой. Но, конечно, если не считать Зубова. Этот вечно гогочет и подначивает…

Астафьев сегодня почему-то никуда не спешил. Обычно он в раздевалке не задерживался. Покрутится перед зеркалом, пригладит свои пшеничные кудри, напоследок ручкой сделает — и только его и видели. Утром, если выдавалась минута, рассказывал, бывало, как и с кем провел вечер. Понятно — он москвич, школьных приятелей полно. И учился в Москве. А сразу после школы поступил, ясное дело, в Верховку — то есть в Московское командное пехотное училище имени Верховного совета. Так сказать, по стопам отца. Это и понятно. Династии ведь не только пекарей, токарей да слесарей бывают… В общем, друзей и подруг у него навалом, всегда есть с кем вечер скоротать. Так-то он симпатичный парень, особо не выпендривается и вовсе не дурак, вопреки тому, что в песенке поется: «…У папы три звезды и два просвета — устроил папа сына-дурака в Училище Верховного совета!..» Плетнев даже удивился, когда узнал, что он из генеральской семьи. И молодой еще, пацан во многом… Молодой-то молодой, а пару раз Плетневу довелось наблюдать, как Астафьев с девушками себя ведет. Такой становится томный, изящный… так смотрит васильковыми глазами! Фу ты, ну ты!.. Одно слово — золотая молодежь.

Сам Плетнев родился в Сочи, там и школу кончил. Потом Ташкентское танковое училище. Впрочем, оно только зовется Ташкентское, а дислоцируется на самом деле в Чирчике… Вышел офицером, два года отбухал в танковой дивизии под Оренбургом. Затем жизнь маленько повернулась, и следующие три он командовал учебной ротой в Голицынском высшем пограничном политическом училище. Училище не простое — при КГБ. Ну и вот: года нет, как здесь очутился. Даже еще, честно сказать, в Москве не вполне освоился. Суетно как-то.