Шесть записок о быстротечной жизни - Шэнь Фу

Меня глубоко тронули ее слова. По сей день стоит тот дом, но мой лучший друг мертв. Увы, мне остается только сокрушаться!

Примерно в одном ли[59] от нашего дома на улице Цукусян стоял храм повелителя озера Дунтинху. В народе его называли Храм водяного. Попетляв по его переходам, попадаешь в сад с павильоном. Каждый год в день чествования повелителя озера всякая семья стремилась приобрести место в храме. Храм украшали множеством стеклянных фонариков, посреди водружали почетное кресло и выставляли вазы с цветами — на этой выставке и вазы, и цветы соперничали в красоте.

Днем в храме давали театральное представление, а в сумерки зажигали фонарики — они были понатыканы среди вазонов с цветами. Игра света и теней, отбрасываемых цветами на стены храма, плывущие клубы благовоний, струящихся из дорогих курильниц, создавали у присутствующих впечатление, что они в подводных чертогах Лун-вана, Царя-дракона[60]. На празднике кто играл на свирели, кто пел, некоторые обсуждали качество заваренного для гостей чая. Перед храмом, точно полчище муравьев, теснились зеваки, и чтобы сдержать толпу, вокруг храма ставили ограду.

Однажды друзья пригласили меня помочь расставить цветы и вазы — так я попал на праздник. Когда я об этом сообщил Юнь, она посетовала:

— До чего жаль, что я не мужчина и не могу пойти поглядеть на праздник.

Я предложил ей:

— Надень мою шляпу, накинь мое платье, вот и превратишься в мужчину.

Тут же она заплела волосы в косу, густо подвела краской брови и завершила свой туалет моей шляпой, под которую ловко спрятала волосы. Платье оказалось в полтора раза длиннее положенного, и она подтянула его поясом, накинув на плечи еще и магуа[61].

— А как быть с ногами?[62] — спросила Юнь. Я предложил:

— Надень «туфли-бабочки», они подойдут на всякую ногу и их легко найти в лавке, потом они заменят тебе шлепанцы. Хорошо я придумал?

Юнь возликовала. Вечером после ужина она переоделась в мужское платье и довольно долго ходила по комнате, стараясь усвоить мужские манеры — училась размахивать руками и широко шагать. Но вдруг, переменив намерение, сказала:

— Не пойду! Будет неловко, если кто вдруг узнает меня. К тому же и матушка твоя, коль до нее дойдут слухи, мне этой выходки не простит.

Я все же уговаривал ее пойти со мной в храм.

— Даже если дело выплывет наружу, все воспримут это как шутку. Матушка сейчас гостит в доме девятой сестры. Мы потихоньку уйдем, потихоньку и придем, и никто ничего не узнает.

Юнь взяла зеркало и посмотрела на себя, она хохотала как одержимая и долго не могла остановиться. Я силком вытащил ее из дому, и мы направились к храму. Пока мы бродили по храму, никто не догадывался, что Юнь — женщина. Если меня спрашивали, кто это, я объяснял, что младший двоюродный брат. Нам жали руки, и этим все ограничивалось. Мы подошли к группе молодых женщин и девушек, которые сидели за выставленными цветочными вазонами. (Женщины были из семьи Ян, один из членов этого рода и был устроителем празднества.) Юнь подошла к ним поболтать, во время разговора она нечаянно коснулась плеча одной из женщин. Служанка возмутилась и громко сказала:

— Что за нахал! Он не знает приличий.

Я хотел было объясниться и исправить оплошность Юнь. Видя, что дело оборачивается плохо, Юнь сняла шляпу и выставила ногу:

— Смотрите, я ведь женщина!

Все остолбенели, и гнев сменился общим хохотом. Нас попросили остаться и угостили чаем. Скоро мы вернулись домой в паланкине.

Когда господин Цянь Ши-чжу, уроженец Уцзяна, скончался от болезней, отец прислал мне письмо, в котором просил меня приехать на похороны. Узнав об этом, Юнь поведала мне о своем желании:

— Тебе надо будет плыть по озеру Тайху, а мне так хочется поглядеть на него.

Я ответил:

— Хотел бы отправиться с тобой вместе, да не знаю, какой придумать предлог.

Юнь предложила:

— Давай скажем, что я еду повидать матушку, и я тотчас отправлюсь вслед за тобой.

Я согласился, и мы решили, что на обратном пути поставим лодку на прикол у моста Десяти тысяч лет.

— Дождемся полной луны, отдохнем от жары и будем слагать стихи, как в те времена, когда жили у Цанланского павильона,— мечтал я вслух.

Ранним прохладным утром восемнадцатого дня шестой луны я нанял лодку и вместе со слугой стал дожидаться Юнь у моста Тигрового рыка. Она прибыла в паланкине, пересела в мою лодку, и мы отчалили. Паруса, полные ветром, реющие в небе птицы, водная гладь, уходящая за горизонт, — таков был открывшийся нашему взору вид. Юнь воскликнула:

— Так вот оно какое, озеро Тайху! Увидишь вот простор небес и земли и поймешь, что жил не напрасно. А ведь многие из тех, кто проводит время в теремах, за всю жизнь не видели ничего подобного.

Быстро проходит время за разговором, вскоре мы увидали ивы на берегу и догадались, что это Уцзян.

Я сошел на берег и отправился выразить соболезнование родственникам усопшего, а когда после похорон вернулся, обнаружил, что Юнь нет. Я бросился к лодочнику, и он мне сказал:

— Поглядите, разве не она наблюдает за бакланами, охотящимися за рыбой? Вон там, под ивами у длинного моста!

Вскоре Юнь вернулась вместе с дочерью рыбака. Пудра и пот смешались на ее лице, и если бы ее не поддерживала девушка, она не могла бы сделать и шага. Я потрепал ее по плечу:

— Да ты вся мокрая.

Юнь обернулась, увидела меня и объяснила:

— Боялась, что придет кто-нибудь из семьи господина Цяня, и ушла. А чего ты так скоро вернулся?

— Хотел поймать беглянку, — ответил я смеясь.

Мы сели в лодку и отчалили. До захода солнца добрались до моста Десяти тысяч лет. Опустили до отказа рамы окон, чтобы легкий ветерок мог проникнуть в каюту, надели шелковые рубашки, взяли веера, чтобы остудиться, и съели по куску арбуза. Скоро последние лучи вечерней зари позолотили перила моста, туман прикрыл мглой ивы, серебряная луна повисла в вышине, река засияла огнями лодок. Я велел слуге сходить на корму и пригласить дочь лодочника выпить с нами.

Имя дочери лодочника было Су-юнь. Я усадил ее рядом с Юнь и скрепил с ней дружбу чаркой вина, ибо она показалась мне незаурядной девушкой. Мы не стали зажигать фонарь, подождали, чтоб вышла луна, и я, как всегда, затеял игру в штрафные чарки. Су-юнь с сияющими глазами долго слушала мои объяснения, а потом созналась:

— Во всяких застольных играх искушена, но об этой никогда не слыхала. Разъясните ее мне.

Юнь еще раз рассказала ей правила игры, прибегая к разнообразным сравнениям, но все было напрасно. Тогда я со смехом заметил:

— Может быть, наставница приостановит свои рассуждения! Я знаю одно сравнение, и Су-юнь сразу уразумеет, в чем суть игры.

— Что же это за сравнение? — спросила Юнь. Я сказал им так:

— Журавль хорошо танцует, но не может пахать, бык умеет пахать, но не танцует. Такова природа вещей. Ты, наставляя ее, хочешь невозможного, к чему же зря стараться?

Су-юнь толкнула меня в плечо и весело сказала: — Так вот как вы отзываетесь обо мне! Юнь сердито приказала:

— Раскрывайте рты, но не давайте волю рукам. Тот, кто нарушит это правило, наказывается большой чаркой.

Су-юнь была молодцом, она нацедила полную чашку вина и выпила до последней капли. Я сказал Юнь:

— Можно пускать в ход руки, чтоб приласкать, но не разрешается бить.

Юнь, смеясь, толкнула Су-юнь ко мне на грудь и сказала:

— Господин может ласкать ее сколько угодно. Я возразил:

— До чего ты непонятлива. Удовольствие от ласки в ненамеренности, только неотесанная деревенщина может грубо тискать женщину.

Аромат жасмина, приколотого к волосам женщин, смешался с запахом вина, пудры и масла для волос и резко бил в нос. Я в шутку заметил:

— О, это простонародье! От него вонью за версту разит. Просто невмоготу.

Су-юнь, не сдержавшись, бросилась на меня с кулаками:

— Это от чьей же вони вам сделалось дурно? Юнь тут же вынесла приговор:

Она нарушила правило и наказывается двумя большими чашками!

Но он оскорбил меня, почему же я не могу поколотить его? — возразила Су-юнь.

Юнь разъяснила:

— Он сказал: «О, это простонародье». Я выбраню его за шутку и разъясню тебе, почему он так сказал.

Су-юнь пришлось выпить еще две чашки вина. Юнь пересказала ей нашу беседу о жасмине.

— Ладно, — согласилась Су-юнь. — Наказывайте меня.

И она выпила третью чашку.

— Говорят, что ты хорошо поешь. Может, споешь что-нибудь? — предложила Юнь.

И Су-юнь запела, отбивая по тарелочке ритм заколкой из слоновой кости. Юнь пришла в восхищение. Она весело пила вино, не заботясь, что пьянеет. Потом она села в паланкин и отправилась домой. Я еще поболтал с Су-юнь и домой воротился при свете луны.

В тот год мы жили в доме моего друга, Лу Бань-фана, в Сяошуанлоу. Через несколько дней супруга господина Лу от кого-то прослышала об этой истории. Она тайком сказала Юнь: